Задавая наводящие вопросы, постепенно выдавливаем из него, так сказать, чистосердечное, записав все на камеру. Бесится, дергается, злится, но рассказывает все, как миленький, как ни странно, обливаясь потом и кое-где кровью. Смотреть на него противно. А строил-то все время из себя!
— И что с ним делать теперь? — брезгливо спрашиваю у Тревис, запивая мерзкое ощущение крепким напитком.
— Слушай сюда, голубок, — информирует она ожидающего свою участь ублюдка. — Если ты хоть раз появишься возле меня, или возле нее, или задумаешь хоть как-то отомстить, то это животрепещущее видео увидят все бесстрашные. Сколько ты проживешь после этого? Усек?
— И что, мы просто так его отпустим? — сокрушаюсь я, гадая, чем бы этой пакости растатуированной от шеи до пяток еще насолить. — Ми, а у тебя маркеры цветные есть, всегда хотела попробовать себя в нательной живописи?
— Только розовые и голубые.
— А, пойдет! — и замахав нетерпеливо руками, я забираюсь на кровать.
Черт подери, мы, кажется, еб*нутые! Но через двадцать минут из комнаты Ми мы выталкиваем в коридор под всеобщий ржач, что слышно, наверное, на милю вокруг, нечто жуткое, голое, раскрашенное в яркие цвета. Кляп, кстати, мы не потрудились вытащить, чтоб он не мешал всласть предаваться нам художествам своими воплями, и теперь урод еще осатаневши хрипит сквозь свою затычку. Месснер срывается бешеным быком, люди от него отскакивают, провожая недоуменными взглядами, а мы складываемся с подружкой пополам от хохота. Нервы, злость, захлестнувшее отчаяние, надрыв в душе, но больше всего неимоверно терзающая тоска, вот-вот катализирует наш приступ веселья в бурную истерику, словно оголились все нервные окончания. Я зажимаю рот ладонью, но неукротимый смех так и бурлит, выплескиваясь наружу.
— Эй, Эванс, — не успели мы зайти обратно в комнату, как раздается по коридору зычный ор, — тебя там в Яме ищут.
— Кто?
— Почем я знаю, кажется, Дилан. Топай и сама узнаешь.
Тьфу ты, ну что опять! Дилан? Дружок Гилмора? Черт, неужели наш обормотина куда-то снова вляпался… Оставив Ми вышвыривать в окно шмотки Колина, припускаюсь в Яму, гадая, чего могло такое случиться с Джаем, и приметив мечущегося по тренировочной площадке Дилана, налетаю на него коршуном.
— Что? Что-то с Гилмором? Подрался? Живой хоть… — а выражение его лица вынуждает меня осечься на полуслове.
— Да что ему будет, — взволнованно отмахивается парень. — Я только что узнал. Сегодня с восточного полигона пришло сообщение, что наши накрыли одну из баз стервятников. Там были пленные, слышишь, один из них назвал фамилию Идрис! — бумс… сердце тяжко ударяет о грудину, и я задерживаю дыхание, боясь пропустить хоть слово.
— Что ты сказал? Повтори! — просипела я, жутко опасаясь, что ослышалась. — Повтори, Дилан!
— Люси, кажется, Риз твой нашелся.
Музыка: Aerosmith — I Donʼt Want to Miss a Thing
Яма пошла вокруг расплывающимся хороводом, проморгавшись, я отпихиваюсь от диспетчера и несусь в гаражи, к своему внедорожнику. Руки так дрожат, что не сразу удается завести двигатель. Ключ кое-как попадает в скважину, печально стонет в пальцах, еще секунда и, кажется, сломается. Чертыхаюсь и бью по рулю. Стресс и усталость дают о себе знать. Ору сама на себя — успокойся! Получается. Мотор взрыкивает, давлю на педаль, выворачиваю, с грехом пополам к воротам и выжимаю газ. Мысли бестолково мечутся в голове. Господи, неужели это правда, пожалуйста… Сердце лупит в солнечное сплетение, будто приговаривая «да быстрее же ты, быстрее…» Я сама не верю. Мне кажется! Одна мысль неприятно гложет краешек сознания — я сплю, окончательно рехнулась, может, даже умерла… А, к черту! Он живой! Нашелся, когда я уже было верить перестала. Жив и цел!
Еду и еду, наплевав на опасность столкнуться со стервятниками, но оружие под рукой. Нельзя о них забывать. Мотор внедорожника уютно урчит и шины с шорохом пожирают бездорожье милю за милей, а у самой ладони взмокли от напряжения. Риз был в плену, может ранен, или еще что… Но он жив! Это самое главное. В ворота полигона я вкатываю на жутком взводе нервов, когда солнце уходит, а небо наливается синевой. И не заметила, сколько была в дороге, кажется, бесконечно. Почему время в такие моменты становится резиновым? Сердце громко и больно выстукивает в груди, руки трясутся. Господи, сейчас я его увижу. Сейчас… Уф! Скорее бы!
Впереди, у казарм какие-то бесстрашные, силуэты в сгущающихся сумерках уже слабо различимые. Машина замирает, а я выбираюсь из салона и бегу вперед, чувствуя какой-то прямо сумасшедший прилив энергии, потому что одна фигура в черном внезапно срывается мне навстречу. Ноги вдруг заплетаются от нервного перенапряжения, но остановится просто не могу. Это он! Риз! К нему толкает меня каждый удар сердца. Я спотыкаюсь, падаю, поднимаюсь и бегу снова. Голова кружится. Кричу во весь голос, зову… Дыхание шумно рвется из груди, что я сама себя не слышу. Он стремительно приближается, еще ближе, а потом мы встречаемся с ним глазами… Обычно ореховые, с расширившимися в полусумраке зрачками, они кажутся почти черными, и смотрят внимательно и ласково. Нет, это не сон, все по-настоящему. Камень с души свалился… блин, да у меня сердце чуть не лопнуло!
— Риииз!!! — и через секунду я падаю в его руки, чуть не снеся мужчину с ног и висну на крепкой шее, со всей силы обхватив ее руками. Слезы сами текут по лицу. — Риз, живой… Живо-о-ой! Хороший мой, любимый… нашелся, — горланю, как свихнувшаяся, и всхлипываю, и плачу, захлебываясь словами, а он смеется, шепчет что-то бессвязно, полуприкрыв золотистую радужку ресницами. Сильные руки тесно прижимают меня к себе и я зарываюсь носом в него, вдыхая такой любимый, какой-то особый, его личный запах. Любимый до боли в груди. Вдыхаю так жадно, словно запах и правда может рассказать, где же он был столько времени. Его сердце колотится, как сумасшедшее… — Ты в порядке? Не ранен? Скажи мне, — мотает головой, улыбается. — Почему ты молчишь, Риз?
— Люси, ты просто меня оглушила. Я люблю тебя, слышишь… — срывающийся голос и пальцы стирают слезы с щек, приподнимая вверх мое лицо. Спазм перехватил горло и губы дрожат так, что ни слова не вымолвить. Киваю болванчиком, знаю. Я же чувствую, теперь точно чувствую, словно в меня вернули недостающую часть жизни. Видеть его после пережитого ада — все равно, что возродиться вновь.
— Я не верила, что тебя больше нет. Не могла поверить… и искала… так долго, — обхватываю его чертовски утомленное лицо ладонями, притягивая к себе, забираясь пальцами в отросшие пряди непослушных волос и целую подставленные губы бесконечно долго, кажется, целую вечность, никак не в силах остановиться. Они обветренны, немного жесткие, но такие невозможно нежные, любимые и вкусные. Те самые. — Счастье ты мое, как же я скучала!
— Я знаю, девочка моя, я тоже скучал. Люси… я наговорил тогда, под влиянием Оракула… я не хотел этого.
— Риз, — отрываюсь на мгновение, чтобы заглянуть в чуть повлажневшие сияющие глаза с отблеском солнца в радужке. — Это все теперь не имеет значения. Важно только то, что ты вернулся.
И снова тянусь, беспорядочно касаясь губами заросшей темной щетиной щеки, перецеловывая заострившиеся от усталости скулы, глаза, нос, просто осоловевшая от счастья, снова и снова, до умопомрачения, сама себе до конца не веря, что это не сон. Что я прикасаюсь к нему, чувствую его тепло, слышу шумное дыхание… вижу любовь в его глазах. Это чудо… настоящее чудо — он жив и здоров.
— Ты вернулся, ты шел ко мне… Мне снилось, что я слышу твой голос, что ты зовешь меня… и я искала… Почему я больше не слышу тебя мысленно? — спрашиваю я, осторожно обводя контур его лица и меня затапливает всепоглощающее блаженство. Он улыбается, жмурится от удовольствия, как кот, которого гладят. Ловит губами мои пальцы, и смотрит пристально, будто и сам не верит, что это реальность.
— Способности стали пропадать после уничтожения Оракула, поэтому мне не удавалось связаться с тобой. Я успел сгенерировать защитное поле перед взрывом, но на него ушли все мои силы, и потом долго пришлось восстанавливаться. И они совсем пропали. Так что теперь будем общаться, как обычные люди, без сканирования, — голос звучит глухо, а уголок губ ползет в усмешке.
