- Значит, и мой отец… – Тьярд резко повернулся в сторону ложа, на котором без сознания лежал Ингвар. – Значит, и он тоже жив. И ничего с ним не случится, если он не захочет, чтобы это случилось.

- Да, – уверенно кивнул Кирх. – Вот только теперь нам надо это как-то донести до него самого.

Втроем они молча взглянули на бездыханное тело царя. Бьерн теперь смотрел на него по-другому. Сколько же боли должно было быть все эти годы в молчаливом и суровом царе Небо, сколько же затаенной тоски. Теперь Бьерн чувствовал к царю что-то очень личное, какое-то внутреннее тепло и сострадание. Они делили один недуг, страшный и всегда считавшийся неизлечимым, и Бьерну казалось, что сейчас, когда он нашел ключ от этого недуга, он должен любой ценой передать его и Ингвару.

- Я вот что думаю, Тьярд, – негромко проговорил он, глядя на царя Небо. – Смотри, дикость возникает только у тех вельдов, у которых больше всего развит дар Иртана. Чем сильнее этот дар, тем дольше вельд может сопротивляться дикости. Твой отец продержался тринадцать лет, так?

- Так, – кивнул Тьярд, выжидающе глядя на Бьерна.

- У нас с тобой дар Иртана тоже очень силен, сильнее, чем у других. Может быть, нам стоит попробовать перехватить контроль над дикостью Ингвара?

- А это вообще возможно? – заморгал Кирх.

- Только что мы думали, что дикость вылечить невозможно, – уверенно кивнул Бьерн. – А теперь все оказалось иначе. Так что я предлагаю вот что. Соединимся с ним даром, как соединяемся с макто, и ты, Тьярд, возьмешь на себя ящеров, а я – дикость.

- Нет уж, – покачал головой Тьярд. – Ты только что исцелился от своей, нечего брать на себя и чужую. Лечить отца буду я.

- Но ты не знаешь, как это делать! – покачал головой Бьерн. – У тебя этого никогда не было, и ты не знаешь, как с ней бороться!

- А у тебя недостаточно сил, чтобы выдержать ее удары, – взглянул ему в глаза Тьярд. – Ты слишком истощен, Бьерн. Давай каждый из нас будет делать то, на что у него есть силы. Так что ты бери макто, а я вылечу отца.

Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза, а потом Бьерн понял, что Тьярд прав. Сил у него действительно оставалось слишком мало, он не до конца был уверен, что справится даже с несколькими макто, не то, что со всеми. И уж тем более у него не было сил на то, чтобы вытаскивать Ингвара. Одна мысль о том, что ему придется еще раз пережить кошмар дикости, от которого он только что избавился, заставляла Бьерна дрожать всем телом. Он сразу же укорил себя за трусость, однако и это было неправильно. Сейчас каждый из них должен был делать то, что мог, и Бьерн отдавал себе отчет в том, что с дикостью он точно не справится.

- Ладно, давай, – кивнул Бьерн, и тяжелая рука царя Небо сжала его плечо.

- Вы уверены, что у вас получится? – тревожно взглянул на них Кирх. – Может, мне привести еще кого-нибудь из сильных наездников?

- Нет, – покачал головой Тьярд. – Во все это мы вмешались вместе, и Иртан не зря вплел нас всех в этот узор. Это наше дело, и мы с ним справимся. Иначе и быть не может.

- Раз ты так говоришь, Тьярд, – склонил перед ним голову Кирх, и в этом было что-то очень важное. Бьерн внезапно понял, что сын Хранителя никогда ни перед кем не кланялся. Возможно, вот прямо сейчас он наконец-то признал в Тьярде царя.

Давая им минутку на то, чтобы побыть вместе, Бьерн отошел в сторону и наклонился над ложем, на котором лежал Ингвар. Он до самого горла был укрыт одеялом, его грудь мерно вздымалась, а лицо, состоявшее целиком из острых углов и тяжелых линий, было странно спокойным. Что же случилось такого в твоей жизни, Ингвар, что ты заработал дикость? Что произошло? Впрочем, это было вовсе не дело Бьерна, а он умел уважать чужие тайны.

Через минуту рядом с ним встал царь Небо. Вид у Тьярда был решительным, и он сейчас как две капли воды походил на собственного отца. Темно-зеленые глаза поднялись на Бьерна, и в них тот увидел медленно переливающуюся силу и уверенность.

- Готов? – тихо спросил Тьярд.

- Да, – кивнул Бьерн.

- Тогда начали.

Лагерь царя Небо

Лицо его отца было таким спокойным и мягким, словно тот спал крепким сном без сновидений. Тьярду даже на миг показалось, что он как-то помолодел: может, потому, что морщины тревоги сейчас расправились, и лоб царя был ровным и чистым, может, потому, что от него не исходило того ощущения силы и ярости, вечной готовности к битве, которые Тьярд привык чувствовать. Ингвар был тих словно зимнее утро, когда снег сковывает каждую сухую былку, укрывает ровным полотном бесконечные просторы степей, и даже ветра успокаиваются, укладываются на его ровную поверхность и засыпают до времени.

Однако что-то в этом покое было не так. Тьярд чувствовал, что такое состояние было бы самым желанным и долгожданным для кого угодно, только не для Ингвара. Его отец всегда жил чем-то большим, чем покой. Он был дрожащим и мощным, как пламя, он был жгущимся и опасным, суровым и сильным, он был словно скрученная в кольцо гадюка перед ударом, готовая выстрелить вперед всем телом и безжалостно впиться в свою жертву. Ингвар был живым, он глотал свою жизнь огромными глотками, и для него не могло быть никакого покоя. Для него этот покой означал смерть.

Грустно улыбнувшись, Тьярд прикрыл глаза. Они с отцом были такими разными, и при этом – так похожи.

Рядом мерно дышал Бьерн, и это давало Тьярду надежду. Он уже успел попрощаться со своим другом, он уже успел отпустить его, как вдруг этот друг восстал из мертвых. В этом несомненно была длань и затаенная улыбка Иртана, улыбка, которую Тьярд теперь все время чувствовал за своим плечом, словно его небесный покровитель не отходил от него ни на минуту. И теперь становилось понятно, почему в последнее время эта улыбка ощущалась саркастической: Владыке просто были смешны все их глупые попытки, вся их борьба, все сопротивление, ведь, в конце концов, эта борьба была направлена лишь против них самих. Они едва не убили Бьерна своими попытками спасти его, и теперь он должен был спасти их всех. По крайней мере, теперь Тьярд верил в это, как верил в непререкаемую правоту Иртана.

Прогнав прочь все лишние мысли, Тьярд в который раз за вечер уже сосредоточился на золотистом комочке в середине груди. Дитр когда-то назвал его малхейн, и теперь это название казалось Тьярду подходящим – нежным, мягким, полным какой-то внутренней силы. Сейчас малхейн чувствовался каким-то тугим и очень напряженным, словно вобравшим в себя всю силу молитвы Тьярда, все его надежды и стремления. Руки и ноги отяжелели, в голове звенело, тело чувствовалось изношенным, усталым и старым, будто драная тряпка, но зато в груди собрался настоящий узел, и он пульсировал почти что до боли, распирая ребра Тьярда. Ему оставалось только надеяться на то, что этого хватит.

Он бросил в малхейн все, погрузил всего себя в эту маленькую точечку, сосредоточившись на нем, как когда седлал макто. Дар казался твердым, но проницаемым, и прямо сквозь него, словно через тонкую пленку на поверхности воды, Тьярд потянулся к своему отцу. С другой стороны точно также потянулся к Ингвару и Бьерн. В какой-то миг их стремление стало общим, и в мире сразу же все остановилось.

Вся боль, страдания, тревоги и усталость, все ушло прочь, словно по щелчку пальцев кого-то смеющегося и беззаботного. Этот кто-то положил им ладони на плечи и обнял их обоих, укрывая собой от невзгод, а потом выдохнул прямо им в уши невероятную, огромную, глубокую тишину. И в этой тишине Тьярд сейчас плавал, будто крохотная букашка в пузыре воды, чувствуя ее всем телом, живя и дыша только ей.

Бьерн кивнул ему, подняв на него глаза. Лицо у него было светлым и спокойным, хоть и смертельно усталым, а улыбка на губах, хоть и слабая, показалась Тьярду самой искренней из всех, что он видел у Бьерна за последнее время. Да и внутри него царил такой же покой: теперь, соединив сердечный центр с его, Тьярд мог это ощущать. Они вдвоем повернулись к телу царя и начали…