Декабрь подходил к концу. Ферре де Кастильо сиял гирляндами в предвкушении рождественской суеты, а Данте было так тяжко, что он перестал ощущать себя человеком. Хотелось спрятаться, забиться в угол и тихо умереть. Если поначалу от шока у него даже слёз не было, то теперь они полились ручьями. Данте плакал ночами напролёт, пряча голову под подушку, чтобы Клем из соседней комнаты не услышал. Он не знал что предпринять, и как заглушить боль, которая сжигала его, не давая дышать. Когда обида на Эстеллу прошла, Данте решил: она во всём права. Она его бросила, потому что он её разочаровал. Случилось то, чего он боялся. Он плохой, и он Эстеллы не достоин. Но забыть её он не сможет, она буквально впиталась ему в кровь.

Предрождественское утро началось с того, что Клем приволок откуда-то громадную ель. Водрузив её посреди гостиной, стал украшать бантиками, цветочками, гирляндами, бубликами, конфетами в ярких обёртках и иным хламом. Затеял он это, чтобы отвлечь Данте, переключив его с Эстеллы на праздник. И действительно, Данте, обожавший Рождество, даже встал с кровати, чтобы поглядеть на ель. Та была великолепна — мощные зелёные ветви её источали насыщенный хвойный аромат, будто лес сам, по своей воле, пришёл в комнату. Но взгляд Данте, изучив ёлку, поблуждал по округе и остановился на шкафу. На нём сидел плюшевый кот, а на комоде лежали гребень и круглое зеркальце. Возле них стоял фиал с парфюмом. Все эти вещицы остались от Эстеллы — уходя, она не забрала с собой ничего. Лицо Данте исказилось. Он кинулся обратно в спальню и с размаху упал на кровать лицом вниз.

— Э, ты чего это? — крикнул Клем вслед. — Тебе не нравится ёлка?

— Нет, не нравится, — буркнул Данте.

— Почему? Она ведь красивая.

— Она мёртвая, спиленная. А деревья должны расти в земле.

— Так Рождество ведь.

— Я не люблю мёртвые растения, так же как и мёртвых животных. Это принцип.

— Ох, уж эти твои принципы! — вздохнул Клементе, заходя в спальню. — Но, кажется, я знаю, как мы будем отмечать Рождество. Зачем сидеть в четырёх стенах у ёлки? Пойдём развлекаться во «Фламинго».

— Ты с ума сошёл? — вяло возмутился Данте. — Я не в силах дойти и до угла, не то что ехать в бордель и спать с девками.

— А по-моему тебе надо отвлечься. Клин клином. Ласки другой женщины и вино — лучшее лекарство от любовных переживаний.

Данте не знал как отвертеться, но так был измучен, что мечтал забыть обо всём хотя бы на пару часов.

— Ну хорошо, — согласился он. — Поедем.

К вечеру, принарядившись, приятели оседлали Алмаза и Лимончика и прибыли на улицу Баррьо де Грана. Данте еле стоял на ногах, поэтому всю дорогу Клем следил, дабы он не вывалился из седла.

Улица сверкала рождественскими украшениями так, что они перекрыли пурпур фонарей. Данте затошнило — воспоминания окутали его дурманом. Прошлое Рождество они с Эстеллой отмечали вдвоём, нежась в объятиях друг друга. Как же он был счастлив тогда! Он думал, что это навсегда, но любовь её рассеялась как дым. Их было двое, а теперь он снова один и вынужден искать утешения в объятиях бордельных девиц.

Всюду слонялись ярко разукрашенные женщины. Свистом и возгласами заманивали они мужчин в свои сети, а огромные окна домов, где горел алый свет и на подоконниках восседали полуобнажённые девицы, были украшены веточками омелы и колокольчиками.

«Фламинго — дом наслаждений» — так гордо звучало название двухэтажного домика с розовым фламинго на крыше и кустами лайма вокруг. Сюда и вошли наши герои.

Публика едва начала собираться. Неприятно-красный цвет стен бил Данте по глазам. Девицы кучками толпились по всему периметру залы, сидели на бархатных креслах и пуфах или бродили между полупустыми столиками, куря сигары и трубки, покачивая бедрами и голодными глазами высматривая клиентов. Одетые идентично — в корсеты, чулки и короткие юбочки разных цветов или панталоны с рюшами — издали они походили на тропических бабочек.

Донья Нэла, хозяйка заведения, — дама строгая, поджарая, лицом напоминавшая рыбу, важно гуляла по зале, проверяя всё ли в порядке. Основная масса клиентов всегда появлялась после десяти вечера, а сейчас было четверть девятого, да к тому же Сочельник — семейный праздник — и хозяйка, не будучи уверена, что народ привалит, нервничала.

Клем потащил было Данте к дальнему столику, но тот сел за столик, что расположился у бара. Клему пришлось смириться. Тут же к ним подлетела конопатая девица со вздёрнутым кверху носом — она отвечала за напитки.

Обычно, приходя во «Фламинго», Данте пил что-то лёгкое вроде вина или ликёра, но сегодня, решив нажраться вдрызг, дабы утопить своё горе, он заказал женевер. Вылакал один целую бутылку. Заказал бренди, а потом запил всё коньяком. Клементе пытался его остановить, но это было тщетно, и, в конце концов, махнул рукой, рассудив, что Данте и вправду не помешает наклюкаться до поросячьего визга. Авось легче станет. Но Данте почти не хмелел. Он заказал ещё женевер и закурил трубку с длинным мундштуком. И лишь хрипло смеялся, запрокидывая красивую голову назад так, что шея хрустела.

— Кого я вижу! Мой милашка Де! Давненько тебя тут не было! — воскликнула Томаса — дамочка лет тридцати с крупными формами. Одетая в атласные панталончики и серебристый корсет, из которого вываливалась её пышная грудь, она без зазрения совести поцеловала Данте в губы. Он не возражал. Губы у Томасы были полные и мягкие, и она пахла шоколадом. Именно Томаса когда-то научила Данте не только поцелуям, но и другим премудростям интимных отношений.

— В кои-то веки ты целуешься с клиентами в губы, Томи? — спросила Коко — девица в полупрозрачном платье и с рыжими волосами, сидящая у бара.

— О, не ревнуй, Коко, детка! — насмешливо отозвалась Томаса, наливая себе пиво в огромную кружку. — Это правда, обычно я не целуюсь в губы. А чего с ними целоваться, с этими стариканами? У них зубы гнилые, а-ха-ха-ха! Но мой Де — это другое дело, — она закатила глаза, притворно вздыхая. — О, у него такие губки! Он похож на пирожное и вкусно пахнет к тому же. А я так люблю сладости! Мой Де — единственный мужчина, с которым я люблю целоваться.

Данте рассмеялся, осушая стакан за стаканом, и выпуская клубы дыма Томасе в лицо.

— А с каких это пор мой пёсик курит? — ухмыльнулась Томаса, косясь на длинную трубку в его руках.

— С тех самых. Что хочу, то и делаю! — глаза у Данте сейчас были чёрные, а волосы, под воздействием магии, с каждым днём становились всё гуще и гуще, точно высасывали кровь из своего хозяина.

— Фи, какой ты грубый! — пухлыми пальчиками Томаса подцепила прядь его волос, что змеями спадали по плечам и спине. — А когда это ты успел так обрасти, прям как девка? Может тебя постричь, м? А то скоро патлы твои дорастут до пола и ты, чего доброго, ещё наступишь на них, — и она громко захохотала.

— Тебя забыл спросить, — огрызнулся Данте.

— Ну чего ты такой злой сегодня? — надула она щёки. — Я ж пошутила. Мне нравится твоя грива, я б её съела, — и она опять захихикала. — Может, пойдём наверх?

— Ещё рано. Да и мне хочется сегодня чего-то особого, — Данте сверкнул на Томасу своими фантастическими очами.

— А я — не особая? — удивилась Томаса. — Пока никто не жаловался. Уж я-то умею ублажать мужчин, а ты такой красавчик, прямо... ммм... так бы тебя и съела. Но я могу придумать и что-то необычное, ты только скажи чего ты хочешь. А может, ты хочешь нашего жандарма, донью Нэлу? Но она дорого берёт и не с каждым идёт. Но чего там смотреть-то на неё? Там даже ухватиться не за что! — Томаса горделиво выпятила свою шарообразную грудь, давая возможность всем на неё полюбоваться. — Хозяйка наша старая и плоская, как камбала. Когда она проходит мимо, слышно как гремят её кости, — в ответ на эту реплику Коко и Маргарита — девица, разливающая спиртное, заржали.

— Нет уж, увольте, я не люблю костлявых старушек, фу-у-у, — брезгливо поморщился Данте. — Предпочитаю вкусненькое и свеженькое.