И Данте наколдовал пергаментный свиток, перо и чернильницу.

— Сейчас ты это подпишешь.

Сильвио отрицательно помотал головой, и Данте вяло наступил каблуком ему на кадык.

— Ты это подпишешь. Или я затолкаю каблук тебе в глотку, потом выпущу кишки и развешу их по всем деревьям, понятно? Ты подпишешь.

Данте освободил Сильвио пальцы правой руки, сунул в них перо и заставил мужчину расписаться внизу чистого листа.

— Замечательно, — взяв пергамент, Данте сел в кресло и продиктовал перу содержание документа: — Я, сеньор Сильвио Бильосо, владелец эстансии «Ла Пиранья», находясь в здравом уме и твердой памяти, по своей воле дарую всем своим батракам и рабам вольную. И обещаю не предъявлять к ним никаких претензий, ни моральных, ни материальных. Подписано сегодняшним числом.

Сильвио что-то мычал, но Данте уже его не слушал. Скатав документ в трубочку, он подхватил котёл со слитками и вышел на улицу.

Ничего не подозревающая Руфина на заднем дворе месила тесто.

— Ой, мальчик мой, ты ещё тута, оказывается? — удивилась она.

— Да, Руфина, но я уже ухожу, — Данте плюхнул котелок на стол. — Возьми это и раздай всем батракам.

— Чего ето? — вытаращилась Руфина.

— Это слитки, золото, серебро, камни драгоценные. Разделите поровну между всеми.

— Откуда ж ты их взял-то?

— Он вам их дарит, — Данте указал взглядом на окна дома.

— Чего?

— Да, он расщедрился. Он дарит вам всё это и отпускает всех батраков и рабов. Все свободны.

Руфина рот разинула.

— Кстати, — продолжил Данте, — вчера я погорячился, отпустил всех животных на волю. Но теперь думаю, что зря. Скажи об этом людям, Руфина. Овцы, бараны, поросята, индюшки, куры не могли уйти далеко. Скорее всего, бродят где-то около берега, на водопоях. Поймайте их и поделите между всеми. Они ж ведь домашние, они не выживут в сельве.

— Чегой-то ты не то несёшь-то. Мальчик мой, я ничё не поняла.

Данте протянул Руфине свиток.

— Это вольная для всех. С его подписью.

Руфина аж чуть не подавилась воздухом.

— Данте, глянь-ка на меня, — сказала она. — Ты чего с ними сделал-то? В кои-то веки такая щедрость? Ты чего ж поубивал их там что ли?

— Вовсе нет, — измученно сказал юноша. — Один связанный в гостиной лежит, второй в подвале. Но погоди их освобождать, Руфина. Пускай люди сначала разделят всё хозяйство и уйдут отсюда. И я пойду. Устал я. У меня больше нет сил, — добавил Данте совсем тихо и ушёл не оборачиваясь.

Отойдя немного от эстансии, он свистнул, подзывая Жемчужину. Лошадь, прибежав тут же, покорно ткнулась мордой ему в плечо.

— Эх, если бы я ещё знал, где Алмаз. Так скучаю по нему...

Надев на кобылу узду, Данте повёл её за собой. Шли они медленно и долго. Данте шатало из стороны в сторону — чересчур много физических и моральных сил забрала у него эта месть, хотя он ни капли не жалел о содеянном. И ещё больше радовался, что ему хватило ума вовремя остановиться. Как бы не была сильна его ненависть, но в светлой половинке его души живёт любовь. Любовь к Эстелле. Любовь к его животным. Именно это и спасло его от роковой ошибки. В тот момент, когда Данте гонял овец по берегу, он вспомнил об этой любви, и благодаря лишь ей он никого сегодня не убил.

Данте остановился. Закрыв глаза, подставил лицо ветру. Хотя то, что он сделал, и было жестоко, но именно сейчас он смог освободиться от боли, обиды и ненависти, что мучили его столько лет. Будто оковы спали с сердца, он вырвался из ада и теперь свободен! Как хорошо ему сейчас! Вот бы ещё Эстелла была рядом, и Янгус, и Алмаз.

— Ты идиот, — шепнул всё тот же голос. — Почему ты никак не научишься отличать нужное от ненужного?

— Иди к чёрту, Салазар! — выкрикнул Данте громко. — В отличие от тебя, я как раз могу понять, где нужное, а где нет, где плохое, а где хорошее. Эстелла — это моя жизнь. В ней весь мой мир. Она часть моей души. Она, а не ты!

Данте дёрнул лошадь за узду и пошёл в горизонт. И вдруг за спиной раздался стук копыт. Жемчужина, встав на дыбы, радостно заржала. Данте резко обернулся. Перед ним стоял Алмаз.

====== Глава 7. Рассказ аббатисы ======

В полной тишине Ламберто и сеньор Бартоломео ожидали матушку Грасиэлу. Сыщик сидел в кресле, куря сигару за сигарой, а Ламберто нетерпеливо ходил по кабинету — просторной комнате, заставленной стеллажами с книгами.

Наконец, отворилась дверь и пред мужчинами предстала статная высокая женщина в монашеском одеянии.

— Здравствуйте, мадре, — поприветствовал её усатый сыщик.

— Здравствуйте, сеньор Бартоломео. Здравствуйте, сеньор..? — она вопросительно взглянула на Ламберто.

— Ламберто. Маркиз Ламберто Фонтанарес де Арнау к вашим услугам, мадре, — сняв шляпу, Ламберто чуть склонил голову.

Аббатиса села за дубовый стол. Лицо её, всё хранящее признаки былой красоты, хоть и подпорченное оспой, выглядело задумчиво-серьёзным. Мужчины сели в кресла напротив.

— Что ж, Ваше Сиятельство, — начала аббатиса, — сеньор Бартоломео рассказал мне о вашем интересе к этому делу. Я, признаться, не пришла от этого в восторг, ибо поклялась самой себе, что никогда и никому не раскрою этой тайны. Когда сеньор Бартоломео поведал мне, что этой историей интересуется некий господин, я разгневалась и прогнала его прочь. Но когда горячность моя остыла, я поняла, что, пожалуй, рассказать всю правду без утайки означало бы отмыться от страшного греха, в который я вовлекла себя много лет назад и благодаря которому я сейчас и являюсь аббатисой этого монастыря. Вы, Ваше Сиятельство, вы ведь сын герцога Фонтанарес де Арнау, не так ли?

— Да, его самого.

Аббатиса глубоко вздохнула.

— Знала я его, хороший он человек. И ваша мать, сеньора Виситасьон, замечательная была женщина. Я работала у неё гувернанткой задолго до того, как она повенчалась с вашим отцом.

— Вот с этого места поподробней, мадре, — нетерпеливо вставил Ламберто.

— Что конкретно вас интересует, маркиз?

— Я хочу узнать о своей матери и её детях. Конкретно о том, сколько их у неё было и сколько ещё у меня сестёр или братьев. Правда ли то, что у мамы был ребёнок до того, как она стала женой моего отца?

В этот момент раздался стук в дверь — юная послушница принесла три чашки кофе.

— Угощайтесь, — аббатиса дождалась, пока послушница выйдет, и продолжила. — Да, сеньор Ламберто, это правда. За два года до того, как сеньора Виситасьон познакомилась с вашим отцом и полюбила его, соблазнил её один человек. Он был приезжий. Торговец, чуть ли не пират. По её рассказам, он плавал на огромном корабле и носил за поясом крючковатый кинжал. Встречались они несколько месяцев. Красив он был и хитер, как сам Дьявол, — матушка перекрестилась. — Ну и влюбилась сеньорита Виситасьон в него без памяти. Говорила я ей, предупреждала, но ничего не слушала она. Он её будто околдовал. А потом она узнала, что ждёт ребёнка. Тот человек вместо того, чтобы попросить её руки у вашего дедушки, как узнал, что она в положении, так и исчез. Да с концами — уплыл в другую страну, пообещав ей, что вернётся, да так с тех пор о нём и не слыхал никто. Уж как она страдала, рыдала целыми днями! Но больше всего боялась, что узнает об этом её семья. А дедушка ваш, отец её, служил писарем при вице-короле, и нельзя было допустить подобного происшествия в его семье, ведь это прямой удар по репутации. И тогда решила сеньорита Виситасьон, пока не стал заметен живот, отправиться в Мендосу, в родовое поместье. Сказала всем, что врачи прописали ей тишину и жизнь на свежем воздухе из-за её мигрени. Я поехала с ней. И там мы жили, пока не пришел ей срок рожать.

— Ну и? — поторопил Ламберто. — Она-таки родила ребёнка?

— Родила. Родила она девочку, очень красивую, чёрненькую, смугленькую, копия папаша. Но отец велел сеньорите возвращаться домой, потому как нашёл ей выгодного жениха — вашего отца, сеньора Лусиано. Конечно, с нагулянным ребёнком вернуться домой сеньорита Виситасьон не могла, и мы решили девочку оставить в Мендосе. Это и есть тот грех, из-за которого я не нахожу себе места по сей день. Отнесла я ребёнка к церкви Святой Марии де ла Пьедад и положила на паперть, да и убежала.