Люди, знавшие Эммануэля в те годы, описывали его как худощавого, пышноволосого, робкого, но эксцентричного мужчину небольшого роста и слабого телосложения. Хотя мистер Нэйшен считал возможным поверить всему, что он слышал об Эммануэле Фогеле, он никак не мог согласиться с рассказами о его физической хрупкости, потому что всю жизнь Эммануэль обыкновенно выполнял работу, от которой и здоровая ломовая лошадь откинула бы копыта на улице. Адвокат Джон Литтлтон рассказал:
-Я знаю, что он, в конце концов, обзавелся своей прачечной. Вопрос только в том, сколько на это ушло времени.
- На это ушло десять лет, - уточнил мистер Нэйшен. - К этому времени он скопил тысячу долларов и уже присмотрел место на первом этаже в Гарлеме, где, как он надеялся, его заведение будет процветать.
Уже стемнело. Слуга-филиппинец в дальнем углу гостиной наполнял шляпки жареных грибов фаршем из крабов и омаров. Он гордился своим присутствием при таком разговоре, улыбался и одобрительно кивал всякий раз, когда мистер Нэйшен высказывал убедительный довод. Он считал, что его хозяин недостаточно напорист, что слишком часто позволяет своим гостям не столь высокого ранга брать верх в разговоре.
Слуга выложил грибы на тонкие круглые тосты и сдобрил каждую порцию острым золотисто-коричневым соусом, который он сам довел до совершенства. Только начав работу у мистера Нэйшена, он на первых порах иногда опускал поднос, потирал руки и безудержно хохотал при остроумных замечаниях хозяина, закатывал глаза и бросал на гостей обольстительные взгляды, как бы призывая их оценить эти слова и тоже зааплодировать. Наконец, мистер Нэйшен разъяснил ему, что такое выражение одобрения, хотя согревает сердце и чрезвычайно лестно, не вполне отвечает строгим формам общения, и что ему нужно от этого отвыкнуть. Теперь, разложив грибы на серебряном блюде, он беззвучно приблизился к гостям, сверкая белыми зубами. В эту минуту мистер Нэйшен говорил:
- Боюсь, что мне придется описать это новое место подробно. Начну с того, что в помещении была большая выходившая на улицу комната, а за ней - смежные комнаты меньшего размера, выходившие в переднюю комнату снимаемого помещения. Одно окно этой комнаты выходило на узкий боковой двор. Я это ясно изложил? Представляете ли вы план прачечной Эммануэля?
Гости ответили, что представляют, и он продолжил:
- Заняв это помещение, Эммануэль, прежде всего, сдал две маленькие комнаты пожилой одинокой женщине из цветных, занимавшейся своими делами и не лезшей в чужие. Когда сделка между ними была завершена, дверь со стороны прачечной закрыли и закрепили болтами, но Эммануэлю этого показалось мало, и он надежно забил ее гвоздями. Выходящее во двор окно он забрал железными прутьями, посаженными так тесно один к другому, что и перепелятник между ними не пролез бы. После этого он установил на входную дверь с улицы два дополнительных замка с тяжелой цепью и для пущей предосторожности слесарь добавил крепкий железный болт, всё, как понимаете, с внутренней стороны.
Джон Литтлтон выбрал себе гриб, откусил, проглотил и сказал:
- Он уже вложил свой капитал в прачечную, поэтому много свободных денег у него тогда не оставалось. Что же он так основательно охранял, и что ему было терять?
Марселла Кросби взволнованно подалась вперед в своем кресле.
- Само собой разумеется, - сказала она, - те, у кого почти ничего нет, очень ревниво хранят свое добро, и добавила, что люди влюбленные и любимые, оставляют свои богатства без присмотра, и каждый может наложить на них руку или навредить; но когда любовь кончается, мы, наконец, сознаём, сколько богатств утекло у нас сквозь пальцы и всеми силами хотим удержать то, чем уже не владеем.
Когда мы молоды и полны жизни, и здоровья нам не занимать, мы считаем, что всё это дано нам по особому праву и принимаем его без благодарности. Имея богатство, мы не думаем о нем, будто безразличие к вещам, которыми мы обладаем в изобилии, это гарантия того, что они останутся у нас навсегда. Но когда приходит старость с недугами, а жизнь изводит болями, и едва ли стоит за нее держаться, мы, наконец, открываем, что она слишком драгоценна, чтобы от нее отказаться, стараемся сохранить ее хитроумными усилиями и цепляемся за никчемные дни, которые нам еще остались.
Марселла рассказала, что ее всегда занимала сказка о двери амбара и пропавшей лошади. Не потому что содержала непререкаемую истину, а из-за ее коварной хитроумной фальши. Если стремиться к точности, то для соответствия превратной натуре человеческого ума мораль нужно вывернуть наизнанку и предупредить всех, что незачем закрывать дверь конюшни, пока совершенно не убедитесь, что лошадь из нее пропала. Голос ее был смущенным, неуверенным, а потом совсем сник.
Фил Коттман, опубликовавший ее работы и расхваливавший ее как величайшего поэта-мистика после Уильяма Блейка, приходил в замешательство от силы ее воображения, пока оно спокойно не улеглось между переплетами ее книг. Он опустил глаза на коврик и сказал:
- Возможно, Эммануэль накопил больше денег, чем стоила прачечная, и спрятал излишек наличности где-то в доме. Если это так, то меры предосторожности были вполне оправданны.
Парк перед домом был залит светом мягкого и щедрого солнца, а доктор Флюгельман молча смотрела в окно, полузакрыв опечаленные глаза, но вдруг взмахнула рукой в сторону птичьего домика и сказала:
- О, нет, нет! Он боялся не чего-то определенного и реального. Прачечная со всеми замками, запорами, болтами и стержнями была лишь его маленьким скворечником, где он надеялся оставаться в безопасности. О, как хорошо я знаю людей такой породы, и как много их было среди моих пациентов. Они всегда предчувствовали свою судьбу. Они боялись, что их ограбят или убьют, что за следующим домом их ждет ужас, уготованный только им.
Она обернулась к Уолтеру Нэйшену и спросила, выказывал ли Эммануэль свое беспокойство другим людям, теперь вошедшим в протокол его смерти, но он ответил, что не знает. А через минуту уже рассказывал о подробностях жизни Эммануэля в новом соседстве. За все месяцы, что он прожил здесь, Эммануэль ни разу не вышел за пределы этого крошечного района. Помощников у него не было. Он продолжал работать долгие часы, даже дольше чем прежде. Никто не припомнил, чтобы он хоть раз сходил в театр или даже в кино. Он ничего не читал.
Он не пил и не играл. У него не было друга, с которым он мог бы поговорить о жизни или поделиться с ним своими стремлениями и страхами. У него не было возлюбленной. Так он прожил какое-то время, а потом, однажды вечером, доставив заказчику пакет выстиранного белья, остановился у табачной лавки на другой стороне улицы, как раз напротив его прачечной, и купил пачку сигарет. Было десять вечера, и продавец, знавший его, как и всех своих покупателей, спросил, собирается ли он отойти ко сну. Эммануэль ответил, что охотно пошел бы спать, но не может, потому что ему нужно еще пару часов поработать сегодня вечером. Продавец видел, как он перешел на другую сторону улицы, открыл свои замки, зашел в прачечную и зажег свет. Через четверть часа продавец опять случайно взглянул на другую строну улицы и, увидев, что свет в прачечной погас, сказал себе: "Значит, сегодня Эммануэль всё-таки недоработал".
Он отвел взгляд и зашел за прилавок, но в этот миг им овладело странное ощущение беды, он почувствовал, что на другой стороне улицы случилось что-то нехорошее, и нерешительно стоял в своей лавке, глядя на дверь Эммануэля. Почти в тот же момент, когда продавец заметил, что свет погас, квартирантка Эммануэля, цветная старуха, жившая в задних комнатах, услышала три выстрела в прачечной. Выстрелы ее испугали. Он подошла к забитой проходной двери и окликнула: "Что-то случилось? У вас всё в порядке?"
Ответа не последовало. Она поспешно вышла из своей двери на улицу и тут же натолкнулась на проходившего мимо полицейского. Что она сказала полицейскому, осталось неизвестным, но вполне вероятно, что ничего не сказала о трех выстрелах. Если бы она сказала о них, то, по мнению мистера Нэйшена, мысль об обычном самоубийстве никому бы и в голову не пришла.
