– Раз вы ещё задаёте вопросы, значит, я мало паники нагнал! Пёрышко, возьми-ка этого недопсихолога, да сходите, проведайте Джима. После этого ненужные вопросы должны отпасть сами собой. Приём.

Джек держал Джима за руку всё время. И когда тот начинал задыхаться, и в коротких перерывах, когда пожимал его пальцы в ответ. На пороге сидела рыжая, на подушке, поджав к груди колени. Рядом с ней Джен. И раздражают, и страшно, что уйдут. Так говорят с ним, притащили плед, чтобы раздетого Джима укутать, даже тапки догадались, чтобы не босыми ногами на холодный пол. Джен прокатила по полу бутылку с водой, сказала, с сахаром. Да только тошнит. Даже от воды. Чувствуется, один глоток – и вывернет.

Динамик здесь рабочий, он слышит почти всё. И помехи рации, и голос маньяка.

А внутри будто всё с каждым словом обрывается. И оборваться никак не может.

Джек не помнит, чтобы ему было так страшно. Разве что после треклятого взрыва, когда глаза открыл. А там… тьма. Он тогда думал, что умер. Совсем.

И как в детстве, когда кошмар, звать Джима, потому что Джим всегда знает, что делать…

А теперь он сидит и задыхается. И всё, что можно делать – это сжимать его пальцы.

– Джек, Арсеню помогут. Он быстро найдет всё. С ним Билл, а он умный, они обязательно придумают что-нибудь. Я сказала Арсеня гемостимулином кормить, – проговаривает Дженни неспешно, успокаивающе. Откуда в ней такая сила? Вот – откуда?! Почему не дрожит голос, почему у неё ещё есть силы успокаивать?

Пальцы Джима на его руке сжимаются – и тут же выпускают, и бьют, и когтят воздух. И хрипит из противогаза, и бьются о пол подошвы тапочек.

Вскочить, обежать вокруг. Вцепиться в его плечи.

Хуже всего – бессилие. Хуже всего, ненавистней всего, и когда Джим начинает совсем уж страшно дёргаться в верёвках, обернуться к Дженни, хоть что-то вне страха – и увидеть, как она, побелевшая, ухватилась за Лайзу, а та – за неё.

Сорок секунд ада. Четыре минуты отдыха – и по новой.

Память подкинула молитву, которую читала иногда на ночь мать. Чёрт знает откуда. Джек мотает головой, цепляясь за дрожащие запястья Джима. Молитва улетучивается, но на её место приходит строчка из стиха покойного Ричарда даже небо не проклясть мне, надо мною – потолок.

Строчка вертится и вертится, пока Джима не перестаёт трясти.

– Отойди, Джек.

Он оборачивается. В дверях стоит Перо, бледный, а от Джима его отпихивает Билл.

Джек не успевает опомниться. Мелькает что-то жёлтое канцелярский нож мой где оставлял

Билл держит резину у горла Джима и режет противогаз.

Джек судорожно сглатывает.

– Ты… что делаешь…

– Да, верно, Билл! – трещит в динамике. – Не порть игру, положи ножик!

– Дело в противогазе, – отзывается старик ровным голосом, продолжая взрезать резину. – Ты сам рассказал о фильтре и заглушке. Срежем противогаз – Джим будет дышать. А что это мне жизни будет стоить, плевать. Лучше я, чем молодые.

– Дело правда в противогазе? – Вот теперь голос у Дженни дрожит.

Билл тянет вверх резину над головой Джима, отрезает последний кусочек и швыряет его на пол. Туда же отправляется жёлтый ножик.

Жёлтый.

На тёмном полу.

Джек видит пятно. На брата сил смотреть нет.

– Что ж ты наделал, Билл?! – орёт динамик. И оттуда натурально начинают доноситься всхлипы и шорох. Потом всё замирает.

Арсень, уже подошедший к полуживому Джиму, останавливается. Дженни с Лайзой в дверях нерешительно мнутся, поглядывая в сторону камеры.

– Старик, соль не в противогазе, – тихо говорит Джек. Простые слова даются с таким трудом, будто он ёршик для чистки бутылок из трахеи вытаскивает.

– О, – резко. Трикстер оживился. – Малыш Джек понял суть. Действительно, кнопочка-кнопочка… А вы не догадались? У меня есть пульт дистанционного управления от ошейника. Внимания не обратили?

Джек молчит. Он обратил, и давно. Заметил случайно, когда Джим задыхался, что у основания ошейника резина начинает ещё сильнее собираться складками, а когда сеанс удушения заканчивается, распрямляется. Тогда и догадался: противогаз, прикрепленный к металлической сегментированной полосе – только декорация. Ошейник состоит из повторяющихся сегментов: узких, которые концами входят в полости более широких. Внутри датчик-контроллер. По сигналу с пульта узкие начинают втягиваться внутрь полостей, сокращая диаметр ошейника. Ошейник сдавливает горло.

Джим задыхается.

И бесполезно отвязывать его от стула, тащить куда-то, делать что-то. Ошейник не разомкнуть.

– А за то, что вмешался в мою игру,– ядовито режет Трикстер из динамика, – Билл, я отстраняю тебя от помощи Перу. За дверь, живо! И чтобы к Пёрышку не приближался! Ну!

Старик опускает плечи. Джеку кажется, он постарел раз в пять. Даже злоба – как теперь полуживому Арсеню в одиночку проходить чёртовы комнаты? – утихает.

– Простите, Джим, Джек… Арсень, – говорит он тихо, поворачивается и уходит. Дженни, дрожа, оборачивается ему вслед.

– Билл! Мистер Гордон… – окликает еле слышно.

Старик не возвращается.

Дженни мотает головой, закрывается ладошками. Лайза прижимает её к себе.

– Чтобы избежать дальнейших недоразумений: кто-то лезет помогать Перу в испытании – я сокращаю время, которое доктор может дышать. Я его и так сокращу, милые мои, за выходку Билла. Будет вместо четырёх минут две с половиной. Что, Джим, теперь тебе без противогаза нравится больше?

Брат, едва успевший отдышаться, ухмыляется. Страшно, как иногда… Арсень делал. Непривычно.

– Зато резиной не воняет, – хрипит надтреснуто. Закашливается. – Да и помирать без него поприятнее.

– Джим… – шепчет Дженни, закусывая кончики ногтей.

– Прекрасно, – сухо констатирует динамик. – Перо – на выход. Тебя заждалась наша игрушка. Давай-давай. Следующая станция – спальня.

Арсень выходит из комнаты. Плетётся еле-еле. Он вообще никак не реагировал на всё происходящее. Стоял у стенки и качался.

Джек садится возле хрипло дышащего брата.

– Пыхтишь как паровоз, – вырывается само собой. – Воды хочешь?

– Я и чаю могу принести! – Дженни. – Джим, ты скажи… или таблетки. Заходить в комнату нельзя, мы шваброй протолкнём к вам!

– Или термос катнём, – поддерживает Лайза. – С тёплым.

Джим старается выпрямиться. Да. Для него это важно. Начинает раздавать указания.

– Нужен тазик. Меня тошнит от транквилизатора, еле держался. Будете поить меня солоноватой водой где-то полчаса. Потом – сладким чаем. Одежду с меня уже сняли... так что при удушении будете наклонять вперёд, чтобы не захлебнулся, если что, рвотой. Джек может помогать Арсению?

Приходится раскрыть рот и начать говорить. А Джеку больше всего хочется помолчать.

– Он сказал – за каждую попытку помощи будет сокращать время. А кроме меня с тобой тут никто сидеть не может. За это тоже наказание.

– Да, тому, кто зайдёт… – подтверждает Дженни.

– Плохо.

Джим сжимает руку брата. Чуть улыбается (губы только-только начали терять синюшный оттенок) и, вроде, хочет сказать что-то, как его опять начинает душить.

– Джейн, я… побудешь тут? – Лайза слегка встряхивает девушку за плечо. После того, как Арсень ушёл, уже час, а новостей никаких. Не хочется её оставлять, ох как, но…

– Да, а что?

Лайза поджимает губы. Кому-то причина покажется ерундой. А она знает – Арсень бы понял.

– Фотографировать, – произносит через силу.

Дженни кивает. Вряд ли поняла. Да и не важно уже.

Лайза несётся в комнату Пера, натыкается у детской на толпу обитателей. Все они стоят у дверей, сосредоточенные, кто мнётся с ноги на ногу, кто…

Она пролетает мимо. Не чует под собой ступенек. От слабости голова начинает кружиться, а вдохи-выдохи резкие, даже до боли.

Фотоаппарат находится не сразу. Приходится взрыть всю комнату, и так перевёрнутую кверху дном. Лайза под конец, чуть не плача, начинает звать его, как живое существо, и о чудо – находит почти сразу. Он оказывается на полу под наваленными подушками. Лайза вытаскивает его из чехла, прижимает к себе. Гладит, как животное.