– Не в этом дело, – теперь чуть тише, но всё так же спокойно. – Ты только-только оправляться от своей зажатости стал, напоминал мне, честное слово, прибитый грозой росток, который едва листики расправлять начал. А тут я б пришёл и так тебе в лоб «мы только спим вместе, уж извини, меня на воле девушка ждёт».

– А, ну да… – при воспоминании о «девушка ждёт» внутренности слегка сжало. Неприятно. – Вышло как-то дерьмово. А почему тогда всё на нет не свёл? Ещё можно было.

– Что-то остановило. Может, та же чёртова интуиция, – он тихо фыркнул. – Или ответственность. Ты мне нравился, это да, хотелось видеть, как ты искренне улыбаешься, а не хмурый постоянно, как в начале. Ну а после я сам начал в тебя влюбляться. – Хриплый смешок. – Пигмалион хренов.

– Да, похож…

Сесть, подвинув стул чуть дальше от столешницы. Осторожно опереться спиной о спинку.

– Не расскажешь, кстати, как младший про нас прознал?

– Догадался после нашего с ним… весело встреченного рождества, – теперь совсем тихо. В темноте затронул на столе карандаш, он глухо стукнул о крышку стола. – Джек же логик. Сложил два плюс два. Мне интересны парни – я постоянно ошиваюсь рядом с тобой и больно уж у нас взаимопонимание. Дело было перед взрывом. Наказал мне тебя беречь.

– Умница, младший… – Вырвалось, почему-то, со вздохом. – А о взрыве рассказывать обязательно?

– Да. Я тебе рассказал своей фотографией, в ней – всё. Вот и ты не молчи.

– Не люблю будоражить словами подобное…

Джим закрывает глаза, вызывая в сознании картинку. Разговор с Кукловодом. Крики Джона. Взрыв. Темнота под веками оживает, сплетаясь с воспоминаниями, обволакиваясь ужасом и отчаянием. Откуда-то совсем из глубины напахнуло холодом Сида.

Рассказывает. Что сначала помог врач внутри него – работа скальпелем, щипцами, вытаскивать осколки костей из тканей. Но не выдержал долго, когда сердце брата, истерзанное, начало агонизировать, потерял голову. Остановилось оно – мир взорвался, всосался куда-то в пылающий ад сходящего с ума сознания. Что не сразу осознал, что ему предлагает помощь призрак. Просто услышал волшебное: «Могу помочь», – и согласился сразу, на всё. Понадобилось бы кровь отдать, самому умереть – сколько угодно раз. С трудом взял себя в руки, чтобы зашить брата, а потом – день за днём, час за часом, погружаться в холод Сида за сжимающей сердце рукой. Боль была счастьем, чем больше боли – тем больше своих сил перетекает в младшего. Без ледяных пальцев на горле, в груди, жизнь теряла смысл. Реальный мир отдалялся… да и чёрт с ним. В проблески сознания – глухая тоска из-за невозможности провести операцию.

– Тогда казалось, что так и умрём… холод проглотит и не почешется, – закончить тихо. – Вариантов-то других не было. А ещё я один раз слышал твой голос, пока ты лежал без сознания. Но я уже тогда с ума сходил, решил, померещилось.

– Может, не померещилось… – едва слышно. И, уже чуть громче: – Ну, прошлое оно тем и хорошо, что ушло и фиг с ним. Я это… до ванной, лады? Как хоббит, туда и сразу обратно. Тут близко, авось, никакой злобный тролль меня по дороге не упрёт.

– Иди, сейчас у тролля другие заботы. – Вымученно улыбнуться. Воспоминания об этом периоде слишком затягивали.

– Вот уж точно…

Шабаркает отодвигаемый стул, шаги прочь по коридору. Спустя секунд десять хлопает дверь, и остаётся тишина, а в ней – негромко побулькивающая кислота.

Оттянутая чернота болезненно сдавливает рёбра, сжимает голову.

В тусклом голубоватом свете маленького фонарика в слив раковины медленно стекает тёмная желчь. Выворачивать-то больше нечем, завтрак был давно и неправда. Зато теперь боль, от которой в глазах темнело, начинает отступать. Минуту подождать, сунуть два пальца и, закашлявшись, снова сгорбиться над раковиной ниже в попытке хоть немного помочь организму. Выворачивает в последний раз. Легчает.

Джим, радость моя, сколько ж в тебе разной дряни

Нельзя ж в себе вечно всё держать в самом-то деле

Перо выдыхает с облегчением, включает воду, смывая желчь с фаянсовых боков. Долго полощет рот, затем жадно пьёт ледяную, отдающую хлоркой воду прямо из-под крана. Умывается, отфыркиваясь.

Теперь холодно и слегка трясёт, как всегда после оттягивания и нейтрализации кусочка проклятия. Ладони упираются в края раковины. Арсений медленно поднимает голову, глядя в зеркало на своё отражение. Впалые щёки, остро выступившие скулы а теперь прям видно что предки у меня китайцы и жуткие тени под глазами.

– Я – тень, – произносит хрипло. Голос настолько не похож на собственный, что он начинает тихо смеяться. Позади – видно в отражении – слабо светится туман. Собирается голубоватым мерцающим облаком.

Медленно в нём проступают контуры женщины, её за руки держит ребёнок.

– Вечно ты приходишь, когда я в самом раздрайном виде. То с голой задницей, то блюю вот, – обратился Перо к Деве. – Или твой фетиш – мокрые, растрёпанные и мёрзнущие мужики?

– Я прихожу, когда вокруг тебя власть проклятия ослабевает, Видящий. И то в этот раз провёл Старший, моих сил бы не хватило.

– Ладно, я весь внимание.

– Ты хочешь вернуть адскую тварь, – знахарка слегка подтолкнула ребёнка. Арсений не успел опомниться, как его обхватил призрачный джонов братец. Запрокинул голову, заглядывая в лицо.

– Не надо так с ним! Братику больно, плохо! Я с ним поговорить хотел, но он нас не хочет видеть. А ты покажи, Перо! Я ему помогу. Но не так, не возвращай красного!

– Мелкий, блин… – Арсений не ощущает от прикосновения призрака ничего, кроме холода. Проводит рукой над его волосами. У живого ребёнка взъерошил бы, а так ладонь только покалывает ледяными иголочками. – Ты же Старший. Иногда рисковать приходится, знаешь ли.

– Проклятие вот-вот прорвётся, – заговорила Дева. – Живая знахарка правильно вас направляет, каждая отпущенная душа уносит с собой частицу памяти и времени, ослабляя удавку, но долго так продолжаться не может. Стены эти держат его своей плотью, но скоро…

– Знаю.

Арсений, всё ещё в обхвате мелкого, дотянулся до полотенца, висящего на изгибе трубы. Вытер лицо, шею, по которой стекали холодные капли воды. Полотенце пахло затхлым, старой сырой тканью. Фыркнув, он закинул тряпку обратно на трубу.

– А также знаю, что возвращение Кукловода даст нам несколько дней. – Он обернулся к Деве. Насупленный Сэм от него отцепился, но продолжал смотреть сердито.

– Не смей, Видящий, – прошипела Аластриона.

– Угу, послушался я. Да-да.

Язык мёртвых стремительно тянул остатки сил. Арсений подозревал, что Дева ещё и втихую его вампирит, чтобы держаться на этом слое реальности. Его пошатнуло, пришлось опереться на раковину. Но так болела ладонь, на которой вдобавок ещё и мокрые холодные бинты.

Так неудобно, а так намокает, – вспомнилась фраза из старого советского мультика.

– Я сделаю так, как считаю нуж… ным. А ты чего-то… не договариваешь.

Аластриона поджала губы. Во взгляде знахарки, сейчас очень живом, была ненависть. То ли конкретно к нему, то ли хрен пойми.

– Моя дочь будет в опасности, – зашипела змеёй. – Он до неё доберётся, он её уничтожит…

– Алиса? – Теперь пришлось опереться и второй ладонью, ещё и привалиться к раковине задницей. Комната качалась, плыла, стыки ванного кафеля растворял, как кислотой, туман.

Кислота

Джим

Кухня

Он усилием воли потянул сознание вверх, к спасительной реальности. Призраки начали таять.

– Тогда обещай! – выкрикнула Дева яростно ему вслед. – Клянись на своей чистой крови, Видящий, что не дашь мою дочь в обиду! Я не смогу просить дважды, я не смогу больше прийти!

Арсений помотал головой, как пьяный вдужину, пытающийся собрать в кучу троящийся мир. Увидел рядом обращённое к нему лицо Сэма – взволнованное и испуганное. Призраку было страшно.

– Я… обещаю.

– Спасибо… – Шёпот Девы растаял в холодной ванной. И вот снова – холодный кафель, капли воды, ударяющиеся о раковину. Тускло-голубой, холодный свет фонарика буравит стену. Арсений взял фонарик с края раковины.