– Меняемся?

– Да… – Софи кивнула, не отрывая взгляда от своего листа. Отчеркнула что-то в последний раз, потом протянула альбом.

– А, это ж я, – Арсений оглядел черно-красный рисунок. Она нарисовала его стоящим у глухой кирпичной стены, спиной к зрителю. По позе – упирается лбом в прижатую к стене от локтя до запястья руку, вторая рука опущена. Окровавленные бинты, частично размотавшиеся. Между пальцев кисти, но видно, что едва держит.

– Джон рассказал мне, что значило быть Пером, – Софи смотрела на него, не отрываясь. В тёмных глазах бликами мерцало усталое солнце. – О дверных ручках и свободе. Я вспылила и сказала, что он просто отвратителен.

– Вот как? Ну…

– Ты до сих остаёшься их марионеткой и знаешь это. Молчишь только.

– Пожалуй, – он протянул ей свой альбом и перевёл взгляд на край лужи.

– Саймил, – Софи зашуршала его альбомом, – ты хотел показать, что я рисую, или что выхожу замуж? Столько внимания этому несчастному кольцу… – она закрыла альбом. – Ладно, не обращай внимания. У меня сегодня саркастическое настроение. Я сохраню этот рисунок.

Арсений всё ещё смотрел на рисунок, который она ему подарила.

– Это потому я упираюсь в стену? Потому что боюсь повернуться и признать себя марионеткой?

Он поднял голову.

Софи внимательно посмотрела ему в глаза.

– По словам Джона, ты мог всё. Не в том смысле, что прибить полку к стене или там починить стиральную машинку, – она презрительно фыркнула, словно чинить стиральные машинки было самым неблагородным занятием на свете. – Он сказал, ты мог возвращать надежду. Я тоже подарила тебе надежду, там, – она указала на рисунок, лежащий у него на коленях.

– Кисточки? – Арсений даже улыбнулся.

Она оставалась серьёзна. Чуть прищурилась.

– Если то, что сказал Джон, правда, то ты ими пробьёшь путь на свободу. Ты уже раз почти смог, значит, это верный путь.

– Хорошая мотивационная речь, – Арсений покивал. Софи кинулась в него жёлтым карандашом, но он успел поймать.

– Русский невоспитанный хам, – сказала, отворачиваясь.

– А ты видела много воспитанных хамов?.. А, ну да, Фолл…

Они ещё некоторое время поддевали друг друга, потом Арсений подвинулся к ней на лавочке и обнял за плечи.

– Не мёрзнешь?

– Нет. Но к вечеру похолодает… Надо возвращаться в город.

– Да, точно.

Она, впрочем, только слегка пошевелилась и устроила голову, прижав к его груди. Солнце мигнуло за крышей особняка, готовясь провалиться за стену.

С дерева спрыгнул надремавшийся Табурет. Потянулся на ходу, разминая блестящее меховое тело, и потрусил в особняк. Правда, на полпути остановился, принюхался к кусту смородины и принялся рыть под ним в песке ямку.

– А мы сидим в небе.

– Ты о чём?

– О том, что в луже небо отражается. И мы в нём, – Арсений кинул взгляд вниз, где их отражения кверху ногами падали в бесконечность бесцветного неба. По краям лужи шла миленькая окантовка из отражений чёрных веток.

Софи не ответила. Лужа была почти круглая и вместе с ними вполне могла сойти за модель вселенной. Метафорическую такую.

– Ты бы не приезжала сюда. По словам Райана, в прошлое может утянуть того, кто там ни разу не был. Я не очень хочу, чтобы ты провалилась вместе со мной и Форсом в этот мини-ад.

– Подумаешь, ад, – Софи погладила его пальцы, лежащие на её колене, у самого края клетчатой юбки. Потом нахмурилась, случайно наткнувшись взглядом на его кольцо. – Файрвуд постарался?

Арсений кивнул.

– И ты этого хочешь?

Он широко улыбнулся:

– Мы в ответе за тех, кого приручили.

– О да, только он явно не считает себя прирученным.

Софи мягко высвободилась из его объятий и поднялась.

– Мне действительно не стоит больше приезжать. Если уж ты попросил.

– Спасибо, – Арсений тоже оторвал задницу от лавочки, подал руку. Софи ухватилась за его пальцы, и выбрались из лужи они вместе. – Джим тоже больше не приедет. Теперь увидимся, когда вернусь.

Арсений проводил её до машины, закинул забираемый ей альбом на заднее сидение.

– В этом альбоме то, что просил Джон, – сказал напоследок. – Просто дай ему посмотреть. Он поймёт, какой рисунок его.

Потом вышел через тоннель ко вторым, внешним воротам. Покидать территорию особняка ему было нельзя, оставалось смотреть, как «форд» скрывается за поворотом дороги, убегающей в рощу.

– Вот и нефиг тут торчать как дорожный указатель, – сказал сам себе, возвращаясь во внутренний двор. Надо было ещё забрать новый альбом с лавочки и собрать все разложенные карандаши.

Дверь во внутренний двор была открыта – проветривание. День выдался тихий, моросил мелкий дождик. Арсений, проходя мимо с охапкой дров, услышал подъезжающую машину. Он успел отнести дрова и вернуться обратно, прихватив резиновые сапоги (Райан, с пяти утра сидящий над пайкой чего-то там, буркнул сердито, но активно возражать не стал). С крыльца ещё продемонстрировал их вылезшему из автомобиля Файрвуду.

– Там стой! – рявкнул, махая сапогами. – Я тебе докину!

Джим недоумённо нахмурился, вынул из уха наушник.

– Что, прости? – Переспросил не настолько громко, но в пределах слышимого.

– Да блин… Там стой, говорю! А то в грязи утонешь! – Арсений слегка размахнулся и закинул сапоги на бетонную дорожку. Пролетели они в аккурат рядом с Джимом. – Напяливай и давай сюда!

Джим немного потоптался, стягивая ботинки, всунул ноги в сапоги, и, удерживая свою обувь в руках, степенно почавкал по грязи к нему.

Арсений ждал на нижней ступени, вдыхая бодрый сырой воздух. Сегодня он пах по-особенному свежо.

Снег будет. Точно.

Джим дошёл до него, обтёр подошвы о железную решётку. Арсений тем временем поймал болтающийся наушник и с любопытством сунул себе в ухо.

Звучало что-то очень классикоподобное, но спутать это с тем же Моцартом, или, чем чёрт не шутит, Чайковским, было невозможно. Джим тем временем любопытно и немного насмешливо смотрел на его реакцию.*

– Нравится? – Негромко.

– Очень печальное ощущение красоты, – сформулировал Арсений, послушав некоторое время. Затем задумчиво усмехнулся: – Да, и это говорит человек, не мытый уже пять дней и дружащий с резиновыми сапогами каждое утро. Вы-то, полагаю, лорд Файрвуд, чисты как омытый росой нарцисс?

– О, мы себя не обидим, роса, нектар и амброзия, – Джим прижал его к себе и коротко поцеловал в губы. – Тебе лучше? Райан поил тебя чаем?

– Ага, заварил целый котелок. Это не метафора, котелок могу показать. Там по стенкам… красноречивые остатки чайных танинов.

– Сейчас…

Джим отпустил его, принялся рыться в сумке. Выругался, достал пачку распечатанных листов, всучил Арсению.

– Подержи. Не могу найти таблетки.

– Угу, держу, – Арсений придержал заодно и наушник. Хотелось дослушать до конца. – Джим, а кто это сочинил, был не промах. Он будто слушал свои воспоминания, но они далеко и звучат глухо из-за времени. Как через туман, понимаешь, о чём я хочу сказать? – он провёл пальцами неровную линию по удерживаемым листам. – Сначала прислушивается, а потом начинает различать яснее – но не их, а свою тоску. Она у него внутри. Заполняет и звучит куда ярче, чем память.

– Очень похоже, – короткий взгляд. – Но по мне так описывать музыку словами – гиблое дело. Держи.

Он протянул увесистый мешочек с упаковками. Встряхнул. Прислушался к шуршанию таблеток.

– А его куда? Файрвуд, на мне, – Арсений красноречиво похлопал по шуршащим карманам, – места уже бестаблеточного нет.

– Обмотай баночки скотчем на манер пулеметной ленты и сделай что-то вроде пояса. – Снова встряхнул. Поморщился. – Райан поможет. Или мне скотч вытащи, я помогу.

– Это нитроглицерин? – встряхнутый мешочек глухо зашуршал. – Тогда я намотаю его непосредственно на себя. Не приведи потолок потеряется. Не спорь.

– Дело твоё, только чтоб это было похоже на пулеметную ленту.

Джим передал ему мешочек, сунул руки в карманы. Нахмурился, вспоминая.