Стебался над малолеткой

А сам чем лучше

Придурок

Джим промолчал. Притянул к себе левую, принялся снимать бинты.

– Ничего, – после паузы, – но больше так не делай.

– А ты больше не предлагай перевязку, – почти рычанием, отчаянно. И куда подевалось всё спокойствие, маньяк его знает. – Не помру, если сам перемотаюсь.

– Буду предлагать, – ответил злобно, – как бы то ни было, твоё здоровье мне небезразлично. Так что не выпендривайся.

– Значит, – температура голоса упала резко градусов на пятьдесят, и далеко не Фаренгейта, – мне просто надо не попадаться тебе на глаза. Иначе…

Арсений вовремя прикусил язык. А то его, этот самый язык, уже потянуло недавно услышанным от Майкла «я рядом с тобой с ума схожу», ну или что там такое было, в подобном духе.

– Тогда не попадайся! Но чтоб на перевязку приходил!

Несмотря на то, что Джим рыкнул, и довольно резко, проколы на ладони он всё равно обрабатывал осторожно. Только вату пальцами сильнее сжал. Арсений вцепился в него злобным взглядом.

Апатия целого дня внутри обращалась в воющего зверя и требовала выхода.

Пан или пропал

Вмажь мне зараза

Врежь чтоб челюсть затрещала

Только не молчи падла со всей дури шибани, ДАВАЙ!

Арсений, окончательно спустив тормоза, резко дёрнулся вперёд, свалив на пол упаковку из под бинта, вырвал руку из пальцев Файрвуда, перебинтованной сжав на затылке густые волнистые волосы, и впился губами в его губы.

Джим ответил. Грубо, страстно, пальцами сжав запястье недоперебинтованной руки.

Арсений, чуть ли не рыча сквозь поцелуй, обхватил его и дёрнул на себя, на кровать, благо, табуретка стояла совсем близко. Бёдра тут же оказались в крепкой хватке колен дока.

Накрыло. Жаром накрыло, с головой, мозг соображать отказывался, и только злое, яростное желание – будто весь мир заполонило. А когда ещё влажные от перекиси пальцы пробрались в джинсы, рассудок отключился окончательно.

Вата выпала.

К чёрту вату.

Всё к чёрту.

Тело само двигается, на поцелуи отвечает, стягивает с невменяемого Арсеня мокрую толстовку. Если поначалу ещё была мысль оттолкнуть, то теперь…

Теперь Джим готов растерзать любого, кто помешает. И самого Арсеня – тоже растерзать, разорвать зубами.

Жарко.

Уже безрукавка полетела в угол, рубашка расстёгнута – чуть пуговицы не оторвал, а жар, как будто в пламя окунуло.

Арсень – тут, под ним, весь, волосы мокрые, запах пота и перекиси, горячий.

Джим его сожрать готов.

И в двухсекундную паузу – подпольщик стягивает футболку – голову от ощущения его близости обносит до бессознательного состояния.

К чёрту всё, всех.

Не до этого.

Арсень рычит под ним, выгибается, вдавливает пальцы в спину до синяков.

Замирает.

Секундная передышка – рванётся, даже не давая из себя выскользнуть по-человечески, перевернёт, прижмёт к кровати.

И взгляд – бешеный, тёмный, почти как у самого Файрвуда. Мгновение – глаза в глаза, после хватанёт губами и так уже саднящие губы, прикусит нижнюю. Выпустит и начинает сам – вбиваться, вдалбливаться, вколачиваться в нутро в зверином экстазе, пока не доведёт окончательно.

После пауза – смена ролей, и он опять снизу. Глаза открыты, взгляд безумный, будто он им тебя разодрать, переплавить, влить в себя хочет, даже откинувшись и сильно прогнувшись в пояснице…

Заход за заходом, раз за разом. Передышка не длится дольше полуминуты, и в эти полминуты они лежат. Просто лежат, молча, почти оглохнув от рыка, от бешеного биения сердец.

И – снова.

Снова.

Внутри как чёрная дыра, хрипит, ноет голодно, а заполнить может только это. Бешеные толчки внутри или ощущение обхватившей член плоти.

Не насытиться.

После очередного захода – когда силы почти закончились – Джим наваливается на него и замирает. Арсень секунду лежит неподвижно, затем пытается что-то взять с тумбочки, согнув руку в локте и неудобно выгнув запястье. Файрвуд, разозлённый тем, что он пошевелился, кусает в плечо – и так уже всё в следах и отметинах.

– Часы… – хриплое над ухом, пересохшим горлом. – Час ночи доходит…

Спины касается холодный браслет собственных наручных часов, после чего Арсень отбрасывает их на полусползшее покрывало.

– Идти надо.

– Перевязка.

Джим тихо ненавидит себя и за то, что поддался желанию, и за то, что сейчас слезать не хочет. Наперекор себе, быстро, чтоб не передумать, соскальзывает с подпольщика. Ищет глазами рубашку.

– Хреновязка, – бухтит Арсень сзади, шурша покрывалом в поисках своих вещей. – Обойдусь.

– Без обойдусь обойдёшься. Мало того, что я левую недоперевязал, – взгляд натыкается на рубашку. Полузамотана в сбившееся покрывало. – Так ещё и… раны растревожил.

Последнее – тихо и зло.

– Ага, а кто спровоцировал?! – наездом. Судя по всему, Арсень сам плохо соображает, что говорит. – Я тебя поцеловал, чтоб ты мне в морду дал и не лез больше со своими бинтами…

– Если тебе нужно было дать в морду, что ж целоваться-то полез? Дал бы в морду сам.

– Так кто тут из себя хладнокровного садиста разыгрывал, а?! – уже взревел подпольщик. Заткнулся, натянул футболку и заорал по новой, – сил моих уже нет эту твою кирпичную физиономию видеть! Всё, отдавай моё полотенце и пошёл я, понял?! Вернусь через пятнадцать минут!

– Не вернёшься, сам приду. Прямо к Джеку. И перевяжу.

Джим чувствует, что от злости почти шипит, но сделать с этим ничего не может. Тоже же невыносимо – и Арсеня видеть, искусанного, исцарапанного, в пятнах от засосов, и самому… сохранять спокойное выражение лица. Невыносимо.

Но если сейчас поддаться эмоциям, то результаты будут слишком непредсказуемы.

– Заткнись, Файрвуд, пока не отодрал тебя на тумбочке, – злобным рыком. Арсень всё-таки нашёл свои вещи – свалились с кровати, – похватал их с пола, попал босыми ступнями в кроссовки и решительно двинулся в сторону двери.

– А что, трах на тумбочке чем-то принципиально заткнись, Джим, заткнись отличается от траха на кровати?

Джим чувствует, что зубы сжимаются, аж скулы ломит. Сейчас бы, правда, заткнуться, но вот не выходит, и всё тут. И яда в голосе не убавляется.

– Ты… – раскалённым от злости шипением уже у дверей, – сиди тут, понял? Через полчаса… вернусь и покажу, если так не доходит.

Дверь хлопнула, ставя точку в разговоре. По коридору – удаляющееся чваканье мокрых драных кроссовок.

– Кроссовки мокрые, – Джим встаёт, преодолевая тянущее чувство в растраханной заднице, – голова недовысохла, – нагибается, подбирая с пола разбросанные одежду и журналы. – Простудится, чёрт, а мне лечи… На полу… – заталкивает ботинки под кровать ступнёй, – бардак, на кровати бардак…

Ты…

Правда придёшь?

По-быстрому вымывшись, Арсений кое-как натянул на мокрого себя чистые вещи, замотал голову полотенцем и кинулся на своё дежурное место. Оказалось, зря волновался – Джек не спал. Он сидел, опираясь спиной на подушки. Руки скрещены на груди, сам нахмуренный. В этот момент он так напомнил брата, что Арсений чуть по инерции не начал опять орать.

– Это что, значит, вы расстались, да? – спросил зло.

– Расстались, – подтвердил Арсений, сразу проходя к столу и принимаясь за выщёлкивание из пачек нужных таблеток.

– И это, – он ткнул большим пальцем в стенку, за которой была комната его брата, – значит, так просто?

– Именно, – кивком подтвердил Арсений, всю злость направляя на таблетки, которые толок в ложке.

– Арсень, я тебя убью. Клянусь чем угодно, я – тебя – убью.

Не выдержав – злость всё ещё бушевала внутри, – Арсений резко развернулся к нему.

– Убивай. Давай, прямо щас и не откладывая.

Джек замер.

– Ты…

– Я. Что, не можешь? Руки не дотягиваются?! Заткнись тогда уже и глотай свою отраву! – Арсений всунул ему в руку стаканчик с залитым водой таблеточным порошком.

– Точно убью, – тихо и зло произносит Файрвуд. Арсений дожидается, пока он не выпивает лекарство, потом даёт другие таблетки, ждёт ещё десять минут – каждая растягивается в часы. Приступа не начинается, впервые за последние несколько дней.