Со столов Арсений убирать не стал. Был такой душевный порыв, но сил вообще не оставалось: соберись он сейчас тащить на кухню все эти ложки-тарелки, расколотил бы посреди прихожей.

Огрёб бы потом от Дженни.

Арсений обвёл взглядом получившийся на столике «завтрак аристократа». Удовлетворённо кивнул.

Джек спал так самозабвенно и безмятежно, что сердце радовалось. По мнению самого Арсения, он начал заниматься этим благим делом на полпути из ванной в гостиную, а ноги переставлял на автопилоте.

Ну, переставлял – и ладно.

Дотащить бесчувственное тело лидера самостоятельно Арсений бы смог. Но только сытый, трезвый, не забросивший тренировки… и без раздраконенной задницы. А так – пардоньте.

А вот Джек заснул бы на кафеле, утром встал дико простуженный, с болящими суставами, и меня выеб бы уже Джим. Потом Дженни ещё…

При таком раскладе был бы вариант заснуть там вместе с лидером, из солидарности. Но тогда огребли бы уже двое.

Напоследок немного порыскав в районе дивана, Арсений выудил неизвестным образом забившийся между диванных подушек плед и накрыл мирно сопящего Джека. Одного, конечно, мало, и лидер проснётся замёрзший, и всё же это лучше, чем ничего.

– Что такое Новый год – три рубля и драный кот… нет. Три ореха и компот? Семь бомжей и эхолот? Тоже фигня какая-то…

Вздохнув и перестав издеваться над и без того дурацкой детской песенкой, каким-то образом умудрившейся запомниться аж со второго класса, Арсений толкнул дверь комнаты Джима. Теперь из коридора внутрь, в темноту, падала мутная жёлтая полоска света. Подпольщик не стал закрывать дверь. Прошёл к узкой кровати, поморщившись, сел возле, на холодный пол.

Да, меня совесть мучает. И мне стыдно будить уставшего человека, – сказал сам себе, глядя на комок одеяла с торчащими в районе подушки взлохмаченными волосами. Одеяло мерно вздымалось-опускалось в такт сонному дыханию спящего. Джим спал как-то так… по диагонали, так что пристроиться под боком незаметно всё равно бы не вышло.

– А вот нехрен, – пробормотал Арсений, кое-как вставая с пола – для этого пришлось ухватиться за столбик кровати. Потом притащил из дальнего угла комнаты стул. Прямой, с высокой спинкой. Неслышно водрузил его у кровати Джима, сел рядом. Спать хотелось зверски, но и уходить из комнаты не было никакого желания. Как и будить дока. Ему, вон, выздоравливать надо. И спать.

Спокуха. Чего ты только уже не переживал, переживёшь и приступ сопливой романтичности. А пока не пережил… – Арсений постарался расслабиться, опустил голову и закрыл глаза, чтобы не видеть тошнотворную жёлтую полосу коридорного света, вдающуюся в комнату, – пока не пережил, будешь спать на стуле. Понял? Понял. Поехали.

Комментарий к 20 – 25 декабря Для интересующихся, что именно творил Джим с роялем, играя “Лунную сонату”:

Секунда – музыкальный интервал, равный половине тона или целому тону. Малая секунда, равная половине тона, имеет очень резкий и неприятный звук.

Adagio sostenuto ¬ музыкальный темп, очень медленный и сдержанный.

Lento – один из самых медленных музыкальных темпов.

Крещендо – медленное увеличение громкости мелодии.

Деминуэндо – медленное уменьшение громкости мелодии.

====== 25 – 30 декабря ======

Джон устроился в своём вращающемся кресле поудобнее. На заднем плане важно гудел обогреватель, у компьютерного стола, на самом полу, приютилась бутылка красного вина – из тех запасов, что ещё не пали от усердия Райана.

На коленях тарахтел пригревшийся Табурет. Джон и сам не заметил, как начал называть кота именем, данным Джеком. Скорее всего, коту оно просто подходило.

Гостиная после вчерашнего активного празднования напоминала полуразобранный варварами Колизей. Хотя и довольно уютный: столики, скучковавшиеся у дивана, живописные складки почти съехавшего на пол пледа, руины из недоеденных блюд и посуды.

С руинами Дженни разобралась быстро. Остался... так, небольшой художественный беспорядок, довольно приятный глазу. Девушка, как только встала, перемыла посуду, подготовила оставшиеся со вчера блюда и запихнула в духовку индейку. Джим-подпольщик, который пришёл чуть позже и осознал, что готовить уже нечего, долго сверлил Дженни укоризненно-тоскливым взглядом, после чего получил задание готовить тесто для рождественских печений. Просиял. Принялся за работу.

Рождественский завтрак. Донельзя помятые Арсень и Джек, подозрительно косящийся на них Джим. Дженни. Ей Джон залюбовался – девушка как будто светилась изнутри, суетясь на кухне, в гостиной, даже распекая Закери за какую-то мелкую провинность.

Подросток при этом, кстати, тоже сиял.

Джон любил её, такую лёгкую и при этом упрямую. Оба качества сохранились в ней с детства, когда она была милой маленькой Дженни со светлыми косичками. Если бы у Фолла была младшая сестра, он хотел бы, чтобы она была именно такой.

Как там говорит Арсень?.. Солнце.

Тяжело ей придётся при новом режиме…

Джон вздохнул и отпил из бокала.

Он не оправдывал себя. Виноват. И что притащил сюда этих ни в чём не повинных людей, и что не смог совладать с Кукловодом, и что оставлял теперь их на его милость.

Зато это будет очень оригинальное самоубийство, – он отсалютовал бокалом мониторам. Горько усмехнулся и влил в себя тёмную рубиновую жидкость. – Воспел бы, да пою плохо.

После завтрака был квест для Закери. Обычный совершенно квест – записка, указывающая на определённое место в доме. В этом месте – пара леденцов и ещё одна записка. А в конце квеста, в комнате самого Закери, большая коробка, набитая леденцами и мандаринами.

Подросток был счастлив, хоть и стеснялся – бухтел что-то себе под нос и изо всех сил делал вид, что ему никакие леденцы не нужны.

...Рождественский обед. Обработанная Джимом-подпольщиком индейка, плам-пудинг, большая свеча (Дженни попросила Ланса вытопить её из нескольких маленьких). В отличие от того же завтрака, на обеде собралась совсем небольшая компания: Джек (такой же помятый, как и утром), Джим, Арсень, Закери, Дженни, Джим-подпольщик и Маргарет с Лайзой. Остальные предпочли пообедать на кухне.

Сначала вдумчивое поедание индейки и пудинга плюс сопутствующие блюда, потом игры и песни.

Оказалось, что поёт Арсень отвратительно. Несмотря на то, что на гитаре играет вполне пристойно. И тем не менее, Джон слушал его не с меньшим удовольствием, чем приятное интонирование Лайзы или звенящий голосок Дженни. Арсень пел плохо, но очень искренне.

Потом Дженни притащила из открытой лаборатории старый плёночный фотоаппарат Уильяма Фолла. Она слегка хмурилась, пока Арсень помогал ей заправить найденную плёнку. Потом показал, как выставлять диафрагму, дал несколько советов по композиции, кратко рассказал о «правиле третей» и с улыбкой смотрел, как Дженни делает первые кадры. Этот фотоаппарат, конечно, не чета арсеневскому, страшному агрегату какой-то новейшей модели, с несколькими съёмными объективами, фильтрами и вспышкой. Зато Джону было приятно видеть, как старый фотоаппарат его отца держат руки этой светлой девушки. Как она улыбается, с каким воодушевлением фотографирует…

– Так, а теперь все повернулись ко мне и сказали «с-ы-ыр»! – провозгласила она радостно. Сидящие за столом, давно переставшие обращать внимание на копошение за диваном двух фотографов, только начали оборачиваться – кто с каким выражением лица – как девушка нажала на кнопку затвора. Гостиную озарила яркая молния вспышки.

– Джен, мы даже улыбнуться не успели, – резонно заметила Лайза.

– Зато фотография живая! – Дженни рассмеялась, и рыжая последовательница с улыбкой покачала головой.

– Моя школа, – выдал Арсень, тоже довольно улыбаясь и почёсывая затылок.

Остаток обеда прошёл весело. Не считая того, что младший Файрвуд попытался забиться в угол и сделаться незаметным. Дженни, отложив фотоаппарат, попробовала к нему подсесть и спросить, что случилось, но тот только помотал головой.

...И вот, семь вечера.