Вот он, Арсень. Стоит на стремянке и принимает из рук своего ненаглядного лидера бумажные фонарики. Спокоен, и – несколько раз увеличить изображение – улыбается.

Кукловод жадно вобрал в себя образ Пера. С тех пор, как Арсень покинул кабинет отца Джона, где и рисовал, Кукловод постоянно следил за ним камерами – и как тот рассказывает о своём заточении, и как выпивает с Джеком, и как фотографирует Джима. Следил не всегда сам, иногда и через Джона, благо тот, решив уйти, совсем перестал ему сопротивляться.

Арсень фотографировал Джима, Арсень хотел фотографировать Джима. И из-за этого Кукловод чёрной завистью завидовал не подозревающему о своём счастье доку. С ним были и его касались, Арсень считает Джима живым, в то время как Кукловоду, чтобы утолить свою жажду живого, приходилось самому ощупывать подпольщика, вдыхать его, прослеживать пальцами, и, едва забывшись, вытягивать себя за шкирку и кидать на диван – успокоиться.

В дверь с обратной стороны робко поскрёбся Кот, но, стоило цыкнуть на него, как животное тут же замолкло. Даже без обиженного мява, как бывало при Джоне.

Кукловод снова кинул взгляд на монитор.

И вот Арсень – с Джимом, с Джеком, с Дженни, с другими, тратит на них свою драгоценную жизнь и энергию, кормит их своей свободой – которая есть у него, о да, есть в своём сверкающем абсолюте, пригрел их рядом, а зачем? Их, слабых, с безвольно провисшими нитями марионеток, стадных и тупых.

Джек – шебуршунчик в шкатулке. Много шума из ничего. Похож на собаку, гоняющуюся за своим хвостом.

Джим – мало шума и ничего. Ничего не делает, тратит время и силы на других, за свободу не борется.

Дженни – без комментариев.

Кукловод, выдохнув, запрокинул голову к потолку и покрутился на стуле. Сначала против часовой стрелки, потом – по.

Закери – малолетний восторженный почитатель Джека. Нарисовал портрет Кукловода и кидает в него дротики. Даже не накажешь за это, потому что начнут задумываться – а почему? Почему Кукловода задевает то, что в его портрет дротики бросают? Не объяснишь же идиотам, насколько на самом деле важны все материальные отражатели тебя.

Крутанувшись ещё раз против часовой стрелки, Кукловод встал и снова вернулся к бумагам. Джон сменит его вскоре, это чувствуется намерением в глубине сознания, а нужно ещё несколько листов проверить.

И зачем Джону смотреть праздник? Не поздно ли сентиментальным заделываться?

Несколько кусков плесневелого хлеба Джим отбраковал: один Джим-подпольщик посчитал плесневелым из-за неприятного запаха, на втором плесень была не сине-зелёной, как нужно, а серой. Ещё два куска если и содержали плесень, то точно мало – они были пересушены в камень.

А вот четыре куска были как на подбор – влажные, размякшие, с пушистыми сине-зелёными островками пеницилла. Джим почти любовался ими – сидел у себя в комнате, рассматривал со всех сторон и улыбался.

Он предпочёл бы сидеть и улыбаться в гостиной, но там вовсю шла подготовка к посиделкам. Джим, предчувствуя хаос, ещё до обеда утащил из лаборатории всё сильно бьющееся. Сейчас он сомневался – идти и помогать или сидеть и не мешаться под ногами? Там сейчас буянят брат, Арсень, Закери, Натали – если Натали, то и Ланселот где-нибудь в углу приткнулся, Лайза и Маргарет. И всё это под неусыпным контролем Дженни.

Хлеб влажно булькнулся в сахаро-крахмаловый раствор с небольшой примесью солей. Он медленно намокал и тонул, выпуская наверх колонии пузырьков, а Джим смотрел на него и думал.

Семь дней. Примерно столько понадобится, чтобы разрастись пенициллу. Болеют уже сейчас трое – включая его самого. Сегодня праздник, обитатели отдохнут, но всё равно к моменту созревания пенициллового раствора заболевших будет половина особняка, и может не хватить.

– Джим! – В дверь просунулась голова Дженни. – Ёлка почти наряжена. Мы с Лайзой подумали, и решили, что начинать можно будет уже через час.

– Эмм… – Джим слегка помотал головой, переключаясь в режим коммуникации, – а сколько сейчас?

– Четыре. Примерно. Просто если Джек и дальше будет таскать с кухни бутерброды… А Арсень ему помогает, представляешь? В общем, хлеба у нас, конечно, много… а колбасы – нет. И корнишоны мне ещё понадобятся, потому что…

Девушка, радостно жестикулируя, перебралась в его комнату полностью, а Файрвуд смотрел на неё и понимал – она только рада начать пораньше. Поэтому достал из тумбочки заранее приготовленные подарки, закинул в сумку и, осторожно подталкивая вперёд разговорившуюся кухонную фею, вышел из комнаты, направившись к гостиной.

– Они же меры не знают, а если корнишоны сейчас закончатся…

– Дженни, – Джим остановился. Ему в голову пришла очень неплохая идея. – У тебя есть чёрные ленты?

– Да, Арсень находил несколько, а я не стала чёрные для украшения использовать. Ну… чёрные же.

– Одолжишь одну?

Лайза вопросов задавать бы не стала, Маргарет было бы достаточно того, что это «нужно», а для Дженни пришлось выдумать объяснение. К счастью, слова о том, что он сегодня будет играть на рояле и хочет выглядеть представительно, её убедили.

Радуясь этой маленькой победе, Джим зашёл в гостиную.

Запутался головой в гирлянде.

Наступил на коробку из-под игрушек.

Чуть не оказался на полу, сбитый несущимся куда-то Закери.

Вечер начинался бурно.

Клятая простуда…

Джим забился в кресло, чтобы ненароком опять на что-нибудь не наступить, и осторожно промокнул нос салфеткой. Благодаря медикаментам, которые Арсень стащил у Кукловода, он умудрился не только не слечь с температурой, а и вовсе ограничиться только текущим носом и редким чиханием. Но это не отменяло того, что сейчас он – больной. Собственный пациент.

Джек балансировал на шаткой конструкции из стремянки и табуретки, рядом стоял Арсень и держал на вытянутых вверх руках большую тарелку с водой и кусок мыла.

– В гостиной, – вещал Джек, старательно намыливая губку, – постоянные перепады температуры и влажности. И снежинки твои…

– Наши снежинки, – логично возразил его зам, поднося тарелку поближе.

– Арсень, наши снежинки, ваши снежинки, любые. Даже Кукловодческие. Это не помешает им напитываться влагой, а при понижении…

– У нас дома висели.

– Мастер, ну чего вы на мастера наехали? – Закери подошёл к ним с важным видом и крысой на руках. За ней, похоже, и носился. – Если мыло, они же должны...

Судя по хмыканью, Арсеня позабавило, то его защищают.

– Этот мастер, если его не ругать, мне тут все законы физики нарушит!

От возмущения Джека стремянка, и без того нервно пошатывающаяся, совсем накренилась, но её успел поддержать Ланс. Джек же будто и не заметил, что почти упал – из чего Джим делал вывод, что это не в первый раз – и продолжал распекать Арсеня и снежинки. Натали стояла рядом со стремянкой Джека и с интересом слушала диспут, периодически, ради интереса придерживая лестницу. А периодически – отпуская.

Камин украшали дамы. Исключительно. Лайза и Маргарет протягивали по периметру кладки серпантин и приклеивали его скотчем. Между ними, важно подняв хвост, ходил Табурет и тыкался носом то в колени одной, то в щиколотки другой. Тыкался, щурил глаза и очень громко тарахтел.

– Как тебе? – Запыхавшаяся Дженни сунула в руку Джима отрезок чёрной атласной ленты. – Кое-как нашла подходящую длину, ещё и подпаливать бегала.

– Спасибо. – Джим незаметно спрятал ленту в карман брюк. – Ты про украшение комнаты?

– Да, да, – девушка закивала, – правда, постарались? Я девочек им в помощь только недавно отправила, до этого – они сами. Арсень сказал, у него художественный вкус есть, он же фотограф. А до этого девочки мне на кухне помогали.

– А сейчас? – Джим украдкой наблюдал за Арсенем.

Клятая простуда.

– А готово же всё! Только торт остался.

– Ты и торт печёшь?

– Сюрприз.

Одарив его загадочной улыбкой, Дженни скрылась за дверью.

– Ну это они сейчас держатся, пока мокрые, – пошла новая волна возмущения Джека. – Вот высохнут, а потом перепады температуры…