— А ты откуда про все это знаешь? — спросила свою знакомую Мария.

— Да так... — уклончиво молвила рекомендательница. — Я бы и сама купила, но я — не ты. Разные мы. Тебе, я знаю, это подойдет, а мне... — знакомая замялась. — И недорого... — и неожиданно добавила: — Да кто туда поедет, в эту тьмутаракань. Там время остановилось...

— Как остановилось?

— А так! Поживешь, поймешь, советую. Тем паче что ты в литературе бултыхаешься.

— Да у меня на дом денег нет, тем более, как ты говоришь, на хороший.

— Хороший, ладно срублен. Чуть староват, стоит-то, считай, второй, если не третий, век. Продадут недорого. Давно пустует. Не приживаются в нем. Но, я думаю, что он не для обычных людей, ты в самый раз, — продолжала знакомая.

Этот разговор запал в душу, и Мария, уже не совсем молодая женщина, решила купить этот дом. Но, как оказалось, хозяев у него не нашлось. Старушки глухой деревеньки толком не могли сказать, куда они подевались. Одна из них, та, которую называли Черной, только криво усмехнулась, при этом злорадно сверкнув одним уцелевшим зубом, покрытым какой-то сверкающей мишурой.

Переезд был недолгим. Очистить дом от лишнего не составило никакой трудности, так как кроме двух деревянных скамеек да срубленного из дерева стола в горнице, не говоря о полатях за печкой, и кровати, покрытой досками, в доме ничего не было. Но, что удивило Марию, окна были целы и даже со стеклами, русская печь в исправном состоянии, с широким, хотя и изрядно прокопченным шестком. Не один, видно, горшок уходил в печь и возвращался из нее. В подтверждение всему возле печи, сиротливо прижавшись в угол, стоял металлический ухват, прикрепленный к деревянной добротной палке.

— Вот и все, — сказала себе Мария, тщательно рассматривая крепкие некрашеные половицы, крышку стола, которую, видно, добросовестно скоблили-мыли руки живших здесь хозяек дома.

— Да, жили! — услышала она чей-то глуховатый голос. — Жили и живут. — Мария оглянулась, но никого не было, лишь шелест листьев за окном да хриплый голос петуха с другого конца деревушки, где живет старушка по прозвищу Белая.

— Почудилось, — подумала Мария. — Мысли вслух и слова вслух.

Давно уехали товарищи по перу, помогавшие при переезде, растворился в лесной чаще запах перегоревшего бензина и машинного масла. Тишина поглотила засыпающее солнце. Сначала редкий, потом густой туман плотно запеленал затерявшуюся в лесах маленькую деревеньку. Ни дымка, ни огонька. И ни словечка от жительниц деревни: ни хорошего, ни плохого. Будто она, Мария, здесь и не появилась. Будто ее и нет.

Устав с дороги, Мария уснула так крепко, что не слышала ни ночи, ни рассвета. Утренняя заря, как обычно, смотрела в окно старого дома, не проявляя никакого интереса к новому жильцу. Солнце так же безучастно прошло по кромке леса, неторопливо поднимаясь ввысь уже раскаленное, жаркое.

Но жизнь все же разбудила Марию. Она встала, прошлась по скрипучим, с вечера вымытым, половицам, распахнула окно. Душистый запах вместе с ветерком волной вливался в избу, наполняя ее чудными ароматами полей и лесов.

— Как здорово! — сказала вслух Мария. — Жаль, что нет электричества. А батареек в приемнике надолго ли хватит?

Она уже хотела включить его, но на пороге появилась Белая старушка, держа в руке кринку с козьим молоком.

— Вот молочко, откушайте. Рады бы еще чем попотчевать, да не знаю... — Старушка поставила кринку на стол. — Уже прибрались, полы и окна помыли? Это хорошо. Это надо. Я бы посоветовала и печь побелить. Святой водицей углы освятить. А то мало ли что?! — старушка замолчала. Мария хотела спросить, что значит «мало ли что», но не решилась. Вместо этого она протянула руку и сказала:

— Мария. Марией звать. А вас?

— Пелагея, — тихо молвила старушка, собираясь уходить. — Заглядывайте, если чего. Я в конце деревни живу, если это можно назвать деревней. И Прокопыч там. — Пелагея кивнула головой в сторону леса: — В черном доме Ефросинья живет, самая старая по возрасту.

— А сколько ей лет?! — хотела спросить Мария, но не успела. Старушка посмотрела на нее так, что пробежало что-то по коже, словно ее облили шипучей жидкостью. «Что такое?» — подумала Мария.

— Это — время, — вздохнула Пелагея, но вдруг замолчала, а потом добавила: — Ну, бывайте. — И старушка исчезла так же быстро, как и появилась.

— Что за черт?! — спросила себя Мария. — Все непонятно, необъяснимо. А вот молочко — кстати. Что варить и на чем, пока не знаю.

Усевшись на лавку, Мария с аппетитом стала уминать бородинский хлеб, припивая парным козьим молоком.

Около обеда у околицы появился Прокопыч. Крепыш, про которого можно было бы сказать «старичок-лесовичок», но увеличенного размера. Эдакий легендарный старик с широкой окладистой бородой, почти без седины, с кудрями молодца, только вот нос, разросшийся с годами и бугристый, выдавал немалый срок пребывания Прокопыча на земле. Но сколько ни приглашала Мария старика войти в дом, Прокопыч оставался за воротцами. Старик оказался намного словоохотливее Пелагеи, рассказав, что и как здесь, что растет, чем богат лес, умолчав, однако, о жителях деревушки. И так и сяк Мария хотела его разговорить, но ничего не получалось. Прокопыч был таким вертким и не по возрасту дипломатичным, что Мария оставила эту затею, решив, что сегодня — только первый день ее жизни на этой маленькой родине трех пожилых людей.

Или воздух, или козье молоко оказали на Марию такое воздействие, что после ухода Прокопыча она блаженно растянулась на кровати и неожиданно уснула. Когда же проснулась, была глубокая ночь. Разбудили Марию непонятные звуки. В доме поскрипывали рамы, тяжелая дубовая дверь, половицы некрашеного пола. Какие-то странные звуки издавала старинная русская печь. И чем больше вслушивалась Мария в эти звуки, тем отчетливее они становились, как бы вбирали в себя всю ее сущность. Мария, доведенная до крайнего удивления, решила что-то изменить. Достав из рюкзака свечи, она зажгла три и поставила каждую против окна. Скрип рам прекратился. Четвертую свечу поместила на шестке, а последнюю — напротив дверей. В доме воцарилась тишина.

Мария почувствовала вдруг свое телесное освобождение. Но этого ей показалось мало. Не думая больше о батарейках, Мария включила приемник и услышала знакомый голос дикторши радио «Маяк», рассказывавшей о событиях в столице, на Востоке и в Чечне. На музыкальные радиоволны дом неожиданно ответил сначала скрежетом, затем грохотом в чердачном помещении. Что-то с шумом упало, потом все стихло. Кстати, замолчал и приемник.

За окном занимался рассвет. Первые светлые блики коснулись покосившихся воротец, лизнули перила крыльца. Где-то заверещала просыпающаяся птаха. Занимался новый день...

— Господа удавы! В нашем удавстве появился маленький крепенький удавчик. Так вот, этот удавчик похваляется, что сможет съесть мышь.

— Да ну! — удивились взрослые удавы и еще туже стянули кольца своего тела. Медянка, взглянув одним побелевшим глазом на удавов, косонув еще раз, продолжала: — Так вот, господа удавы! Этот удавчик похвалялся еще и тем, что доставит нам массу неприятностей, если мы по-прежнему будем есть целиком телят и баранов.

Медянка вытянула шею еще длинней, отчего ее маленькая продолговатая головка стала выглядеть еще более крошечной.

— Так вот, мы, удавы, — заявила хищная ядовитая змейка, — решили, что этого удавчика, пока он маленький, надо удавить!

— Удав, конечно, будет прав, если съест кого удав! У змеи такой уж нрав, потом что он — Удав! — высказался самый мудрый из удавов. — Но этого удавчика надо все-таки послушать. Он, хоть и маленький, но, надеюсь, в компьютерные игры играет? Подсунем ему нашу программу, поглядим. Возможно, что-то и получится наше, но новенькое.

— Получится, получится! — поддержал Мудрого самый Длинный из удавов. — Он, я думаю, не коррумпированный! Вполне возможно, что не успел завести свою компанию. Будет глотать, как миленький, и телят, и баранов. Только пусть чуть подрастет. Аппетит появится.