— О-о-о, больно как… было! Что это? — И вдруг как заверещит: — Вон! Уходи немедленно! Бесстыдник, насильник, негодяй! — Кота, ясное дело, в гневе и в грустях не разглядела.

— Ну поругайся, побрани меня. — Тинери улыбнулся, скрестил руки на груди и уселся на низкий табурет у окна, дескать, я не при делах, природу, вот, наблюдаю.

— Развяжи меня. Сейчас же… — тихо и как-то неуверенно донеслось из-за его плеча. — Я сама справлюсь, срамное дело — женское. Это родины, да? — голосок месмы задрожал.

— Не бойся, милая, — не поворачивая головы, ответил Брай. — К слову, разве видала ли когда, как бабы… женщины без помощи дитя на свет производили? — продолжал забалтывать испуганную Дарнейлу хитрец. Но тут кот не удержался и ляпнул:

— Да, точно, помощь-то всяко бывает, особо от мужика. Но тока в начале, маленькая такая «помощь», что сопелька, а потом уж с ножками-ручками становится… Э?

— Сгинь, зараза языкастая! — прикрикнул на дурня воин. А месма вроде и не расслышала словоблуда, покраснела вся, и в вырезе рубашки видно стало, задышала рыданием, застывшим взглядом следя, как на пол с дубового сидения ее стула закапало, быстро натекая в лужицу.

— Всё нормально, воды — уже немного осталось, умница! — Тинери мигом опустился между ее распяленных ног. — Вытолкни дитя магией, силой своей освободись от бремени. Кричи!

И она закричала! Просто как зверь, только на миг замолкая, чтобы набрать воздуха для вдоха. Было, наверное, что-то еще, что-то падало. Кажется, разбилось окно…

— Кровь, кровь! — полуобморочно шептал Бон, вцепившись в спинку кресла. Он отмер от повелительного крика: «Подними ее! Уже!». Зажмурившись, схватил тело Киллы, путы отпустили, рванул на себя и услышал только, как она завыла сквозь зубы, потом какой-то хлюп, смех Брая и булькающее курлыканье… Ребенок! И тут Бона выключило… Однако сверток с чем-то мокрым, сине-красным он крепко прижимал к своей груди.

Воцарилась абсолютная тишина.

— Ну, кто там? — спросил рыцарь. Он уложил молодую мать на постель и как заправский мясник обтирал бурые разводы с рук. — Сейчас, только послед схоронить надо…

— Схоронить! — пискнул Фаркат. — Ой, ага… — Опомнился, помотал головой, даже нахмурился. — А я почем знаю… Ребенок! На, забери это лысое, страшное от меня! — Хотя слышать снова он мог, даже соображать немножко, но был весь белый и приплясывал на месте. — Мне это, в нужник нужно.

— Обоссался, кот? — ухмыльнулась плечистая бородатая повитуха, протягивая руки, чтобы забрать у трусишки новорожденного.

— Хуже... — рванув с места, честно просипел мальчишка. — Держи, я щас!

И уже на лестнице до него донеслось:

— О! Де…

(1) вот она, Бражная:

*

Нелегка солдата доля. Ё-хей — еще налей!

То рубись на поле боя,

То корми червей собою.

Что до славы и покою -

Не видали мы такое. Просто, друг, бери и пей!

*

Льется жидкою мочою — ясно дело, не графья! -

Из казенного бочонка.

Эй, пригожая девчонка,

На полатях ляг со мною,

Поиграй с моей "свечою"! (Мой ладней, чем у коня!) и т.д.

(2) — левонное солнце — в зодиакальном знаке Leo, август по-нашему.

(3) — рыбка типа уклейки.

========== Заговор ==========

Поскуливающий Фаркат, как пожарник, бегущий с «кишкой» к горящему дому (Ха, в кишках-то дело и было!), скатился по ступенькам до выхода нижнего флета.

— Что он сказал?! — спросил у деревянной двери. — Нет, нет, не может такого быть! — возразил он уже сам себе, и пальцы перестали лихорадочно развязывать тесемки гульфика... Да и нужда как-то отступила.

— Хотя это было бы неплохо, даже очень замечательно! — Орошая чахлый кустик у поленницы, решил мудрый сиде и, едва заправивши длинную тунику в убогие штаны, побежал назад, наверх, в башню:

— Брай?

Тот обнаружился у постели — укладывал новорожденную дочку месмы в спешно приготовленную Аркаем корзинку. Сама Дарнейла была в сознании, но выглядела не то что испуганной, а какой-то недоумевающей.

— Котик? — спросила она. — Я тебя вижу. Вот ты и вернулся… остроносый, надо же! — И улыбнулась, потянувшись к тому слабой рукой, но тут же схватилась за неопавший живот. — Я умираю?

Фаркат, с разбегу от самого входа в спальню проехавшись к кровати на коленях, тут же оказался у ее изголовья:

— Пустяки! Рыцарь говорит, детей у тебя будет двое. Слушай, я тут смекнул — это здорово… А?

Килла откинулась на подушки и предсмертно застонала, сил у нее осталось немного.

— Ну, что ты стоишь? — засуетился Бон, подскакивая к вдруг оробевшему командору. — Святки, то есть схватки — надо помогать! Она не сможет, колдуй!

Это вывело Тинери из ступора.

— Я не могу! — рявкнул он. — Лоны все пустые, без магии!

— Тогда пусти — я всё сделаю! Много видел смертей — надоело! — Фаркат насупился, потом, слов уже не тратя, махнул рукой, показывая Браю, куда положить бредящую месму. А потом резво запрыгнул с ногами на стол и приказал:

— Держи ее за плечи. — Сам подышал в сложенные лодочкой ладони и, раскрыв их, дунул — появился искрящийся золотистый дымок, а руках у Фраката оказался… кусок сливочного пирога.

— Да что ты делаешь, шут гороховый! — Тенери перехватил тело Дарнейлы одной рукой, отпуская тому подзатылок. — Не время дурковать!

— Не отвлекай! Экий длиннорукий! — Бон даже не обернулся, только по-кошачьи потер ухом о плечо. — Больно же! Меня вообще бить нельзя.

— Это почему? — автоматически спросил Брай, не зная, что делать… Ситуация была идиотской и опасной. Килла почти не дышала, одна нога ее свесилась со стола, живот не шевелился и будто обмяк, родовые потуги прекратились.

— Потому что принц я! — буркнул взлохмаченный Бон. И… сложив губы трубочкой, ласково промурлыкал, будто запел: — Иди сюда, сластеночка, вкусный пирожок кушать, воздухом дышать, молочко попивать и по травке бо’сыми ножками гулять. Вот тебе на язычок липкое повидлице, золотая корочка — покажи головочку… Повернись, не ленись, хватит, маленький, спать — выходи погулять!

И… Ребенок будто послушался — роженица в руках Брая изогнулась коромыслом и исторгла на скомканную скатерть громко заоравшего крупненького мальчишку.

— Получилось! — придушенно вскрикнул Фаркат Бон и свалился со стола!

А потом всё закрутилось еще пуще, словно расколдовал кто время и звуки ожили — загудел турней. Рыцари в двери к магистру ломиться начали, Аркай едва отбивался: то вода в бочках протухла, то дневальный доложил, что кормить прибывшие кводы пора настала, а кашеварить, дескать, некому — сиде куда-то делся, то доспех чистить во дворе принялись, аж зубы у Бона заломило от лязга. И устал он безмерно. Правда, пуповину перерезать, обмывать и пеленать младенца Брай того и не звал, сам справился... Дарнейла спала. Мирно и спокойно обнимая два тугих свертка... Слава Морене, замолчавших, после того как неумелая мамочка сообразила приложить их к груди.

Фаркат больше не помогал, только мешался, бродя, как ленивое привидение по спальне, ставшей вдруг совсем маленькой и тесной. А потом и вовсе свернулся на лавке у окна причудливым клубком, даже голову меж колен зажал; на слова не реагировал, вставать отказывался.

Но, когда уже к утру архонт распорядился послать в деревню воинов, подал-таки голос:

— А завтрак как же?

Брай Асси-лон Тинери, и сам с синими тенями под глазами — ведь трое солнечных коло(1), почитай четыре, в седле да без сна провел! — присел рядом:

— Кормилицу надобно. И имена дать по обряду пора.

— И думать не смей! Обряд! Сами выкормим — коза на что! — встрепенулся Фаркат. — Как явятся гонты (2) новую месму благославлять — так и проболтаются брехушки воксхолловские — никак нельзя. Я решил, — он припал к уху Брая, обнял за шею почти нежно и слюняво зашептал, — не отдадим Иржика и всё!

— Так ведь и казнить могут за такое! — Тот отстранился и с сомнением поглядел в улыбающуюся рожу Фарката. — О таком и не слыхивал никто!