— Помогу, милая. А ты мне поклянись, что придешь!
— Прибегу, Хедике! — выдохнула та.
— Тогда дай мне на память пуговку с твоей душегреи, чтоб я твои глаза всю ночь во сне видел…
— Да на! — Свободно так стало Дарнейле, и рассмеялась она от потаенного счастья! Рванула с груди зеленую безделку, чуть не прорезав палец ниткою.— Смешной ты экий!
А красавец молодец на мгновение вдруг припал к ее руке губами.
— Ой! — только и успела сказать.
— Так что надобно? — Хедике уже отступил и смотрел вдоль тропинки. — Как искать, ты скажи, на что пропажа твоя походит?
— На яйцо утиное. — Звонко рассмеялась влюбленная дурочка. — Светленькое такое да сплюснутое слегка. — И наследная хранительница Ронхи, Великая Гейсарнейская чародейка встала на колени и начала бойко разгребать голыми руками снег. — Поблескивает еще так разноцветно. Помогай! Ты сразу узнаешь.
Он опустился на корточки. Натянул рукавицы.
— Да, это-то точно узнаю! — через некоторое время тихо, почти неслышно произнес Мерейю, остолбенев при виде сияющей в лунном свете округлой верхушки окары.
(1) ресты — странноприимные покои, кои месмы выделяли своим защитникам — рыцарям, находящимся с ними в вассальном союзе по родству крови.
АРТ http://www.pichome.ru/4LX
========== Любовь ==========
Дарнейла проснулась счастливой и такой веселой, что просто начала мурлыкать, натягивая чулки… Во сне она гуляла с красивым Хедике по летнему лугу, и под утро в покрытом туманом озерке они вместе ловили рыбу — почему-то не местную жирную мсарму, а костистую белую аганту, что водилась в горных речках. Но настроения это влюбленной девушке не испортило — хотелось носиться вверх-вниз по лестницам и петь! Мотив сочинился сам, а слова прямо прыгали на язык — глупые, детские, из того давнего прошлого, когда еще жива была мама и от страшного пьяного отца не приходилось прятаться в старом овине. Кстати, именно там, в сырых снопах ржи, и нашла после пожара, по «наводке» гуменника (1), полузадохнувшуюся девочку Гейсарнейская колдунья.
А Дарнейла даже не нахмурилась на мелькнувшее некстати грустно-щемящее воспоминание, и побежала на кухню, негромко напевая:
Я сегодня чисто в доме уберу!
Все окошки и даже плошки перетру,
Пусть сияет чайник медным носом и бочком -
Мне любая работенка нипочем!
*
Заплету себе потуже я кос`у,
Напеку чудесных пышек — в лес снесу,
Зайцам беленьким и белочкам раздам,
Снегирям и толстопопым барсукам!
Даже буке — царапучему коту…
— Ой! — она осеклась. — А куда же это он делся? Ведь замерзнет, пропадет в чащобе без кормежки, или волки его съедят! Что ж я наделала, глупая, бабушкиного любимца прогнала! Злая, нехорошая… Месма называется! Ну что из меня за Защитница выйдет! — продолжала корить себя Дарнейла Килла, спешно обувая старые войлочные башмаки Орнеллы. — Вот разыщу его, замерз, поди, бедненький, и прощения попрошу!
Одевшись наспех, схватила стоящий у порога веник и, вспомнив наказ строгой наставницы, решила лететь низко — все же день белый, не ровен час кто из деревенских заметит!
Но искала она свою потерю напрасно, промерзшая до костей вернулась домой ни с чем. Даже следочка черного кота в лесу не было!
Вот же годы молодые: жизнь видится светлой, солнышко — ласковым, и всяка глупость — диковинка. Всё б смеяться да миру вокруг радоваться; и простая ягодка-калинка яхонтом прекрасным кажется, коли милым сердцу подарена… Эх, амур-амур, романт`ик, как образованные зануды городские говорят. Все мысли юной Дарнейлы день напролет о любви были — ясное дело, впервые девчонку такое чувство накрыло. А когда вообще-то о зазнобах да поцелуях думать, если не в неполных семнадцать?
Короче, еще смеркаться не начало, а наша красавица уже порог пятками прожигала — принаряжена-напомажена! (Ну это я, конечно, приврал, не было того в обычае: девки, даже если не особо на личико удались, отродясь ничем себе красоту не наводили, ни углем бровей не сурьмили, ни щек ружим корнем не натирали).
Оделась молоденькая месма, однако, по-новому: косы венцом уложила, сережки с белыми камушками из сундука вытащила да расшитый передник на юбку повязала. И побежала по тропинке вниз; тут и ворожба пригодилась: разметало перед ней снег, словно метелкой, — за минуту до низу домчалась. Дарнейла даже рассмеялась — так легко заклятия сегодня получались. Потом отдышалась немного от стремительного спуска, юбки подобрала и через ножку, как ребенок, поскакала по твердой наезженной дороге в деревню… И к самому веселью поспела — молодежь уже в круг выбиральный встала, потому что дальше танцевать по парам было положено.
К месме сразу четверо парней подошли, по обычаю левую руку за спиной держали, а правую с поясным поклоном избраннице предлагали. Посмотрела Дарнейла на первых сельских удальцов. Да во второй ряд отошла, очередь свою веснушчатой Зарейе уступив. По следующему заходу танцы пошли, потом по третьему, уже и кольца не осталось — девушек парни разобрали, а наша дурочка всё отступает и отступает, только с дурнушками-перестарками да с малолетками под музыку перетаптывается. А сама всё вокруг хоровода высматривает высокого черноокого Мерейю!
Так до короткого темна и промучилась… Нет того как нет! Совсем уже пригорюнилась, бедная, и уйти решилась. Но тут, пробиваясь сквозь толпу, будто струг, вспарывающий речной налой (2), подскочил к ней долгожданный сердечный друг.
— Что ж ты поцарапанный весь, одёжа порвана?! Что за беда с тобой случилась? — охнула, краснея от радости и страха, Килла.
— Да тут такое дело, — сказал Хедике тихо и опасливо оглянулся. — Напал на меня с компаньоном лихой человек… трое! С саблями. Едва живыми ушли, но весь товар потеряли. Как теперь домой возвратиться — не ведаю! Пойдем в тихое место, расскажу! — И увлек глупенькую девушку в лесок подале от круга, к потешной крепости у реки, где гулянья в этот час не бывало, да и днем только детишки с горок на пузах катались.
— Ах, как жалко тебя, милый мой! — причитала Дарнейла, пробиралась вслед за парнем, раздвигавшим на быстром шаге низкие колючие ветви. Как же ей хотелось раны на его красивом лице отереть и своей силой волшебной вылечить, да вспомнила наказ ведьминский, строгий — вне башни лечить никого не полагалось! — Дай хоть передником оботру, он у меня новый, чистый! — Всхлипывала. Но возлюбленный, не слушая, всё тащил ее за руку вглубь ельника…
Отойдя от Воксхолла подальше, так что ни собачьего бреха, ни пьяных песен не стало слышно, Хедике вдруг обернулся и замер, Килла со всего бегу в него так и уткнулась — выше нее на две головы был красавец-чужанин.
— Схорониться мне на время надо или уходить незамедлительно, пока лихие людишки не нашли. А коли любишь и женою моей стать согласна, то решайся! — как в запале зашептал Хедике прямо ей в губы. И, ответа не дожидаясь, принялся целовать, крепко к себе прижимая, да душегрею ей с плеч стягивая.
Голова у девушки пошла кругом, разум затуманился, а Мерейю на ней рубашку до подола разорвал и, зверем порыкивая, начал смуглыми руками груди белые мять… Прикрыла она глаза. Сомлела от незнаемой раньше грубой ласки, и будто загорелась вся… Упали полюбовники в сугроб… Но вдруг Дарнейла задохнулась от боли и тут же видеть и чувствовать перестала. Только на краю павшей на нее тьмы почудился умирающей месме быстрый промельк черного крыла…
(1) гуменник — мелкая нечисть, чином пониже домового, живущий на гумне, где сушили и обмолачивали снопы.
(2) лед, образующийся поверх другого слоя льда, когда вода выталкивалась наружу под тяжестью первого.
========== Метель ==========
— Ты очумел, Барат! — Мерейю скатился с остывающего трупа. — Как мы теперь в башню попадем?
— Да нам и тут добра хватит: глянь, какие диаманты у твоей потаскушки в ушах! Да на них не токмо что дом с мельницей купить можно, но еще на лошадок и коляску нуланскую с бахромой для выезда… — Крепыш Манью, улыбаясь, отбросил окровавленное полено и потер замерзшие руки. — Ух и заживем! А еще пуговички эти с душегреи сейчас срежу — вот и корчма; а то, если удачно нужному человечку пристроить, и свой торговый дом!
