В чеховском рассказе данный штамп используется, конечно же, не совсем прямолинейно, обыгрывается как контекстом, так и введением в ту же фразу противоречащего истерике слова "покатился", противоречащего, кстати, именно в связи с тем, что входит в ряд других штампов, обозначающих смех веселый, радостный.
Но пример, тем не менее, очень любопытный и - важный для понимания поэтической эволюции А.П.Чехова.
В том же письме он указывает на другую ошибку М.В.Киселевой: "... в Вашем начало совсем плохое... Рассказ драматичен, а Вы начинаете с в самом юмористическом тоне" [П.1; 270].
Рекомендация не менее интересная.
Тремя годами ранее А.Чехонте написал целый ряд произведений, дающих повод адресовать похожий упрек ему самому и не только за "начала". Данное обстоятельство было подробно рассмотрено в предшествующей главе книги.
Этот косвенный спор с "собой вчерашним" говорит о радикальности перемен, определившихся к 1886 году.
Пока же перемены готовились, с ощутимой опорой на уроки летнего кризиса 1882 года.
Преемственность такого рода обнаруживается даже в мелочах.
Анекдотический рассказ "Патриот своего отечества" заслуживает внимания не только тем, что герой несет вопиющую ахинею своим "коснеющим, пьяным языком" и что у него не менее коснеющее сознание.
Автор, очень экономно использующий тропы в данном произведении, создает многозначительную игру смыслов, построенную на соседстве художественных определений в коротеньком описании:
"Сквозь листву пахучих лип глядела на них немецкая луна ... Маленький кокетливый ветерок нежно теребил российские усы и бороды и вдувал в уши русских толстячков чудеснейшие звуки" [С.2; 66].
"Немецкая луна" здесь наполняется специфическими значениями, превращающими простое определение в художественное. Оно по существу становится концептом, вызывая целый ряд представлений, укорененных в общественном сознании и, естественно, в мозгах "русских толстячков", приехавших "сюда лечиться от большого живота и ожирения печени" [С.2; 66]. С.54
Именно проблема общественного сознания и его проявления в сознании индивидуальном по существу становится глубинной сутью небольшого юмористического рассказа.
Заданная описанием оппозиция усиливается авторскими настойчивыми напоминаниями: "немецкое событие", "самая разнемецкая мелодия" и - "русские души", "русские головы". Значимым оказывается и то, что русские лезли "в дамки", играя в шашки, и что у них - большие животы.
"Кокетливый ветерок", дважды упомянутый в рассказе, сыграл с одним из толстячков очень смешную шутку, заставив забыться, увлечься общей атмосферой эмоционального подъема и среди немецкого празднества громогласно выдать великодержавное: "Ребята! Не... немцев бить!" [С.2; 67].
Ранее безобидно витавший в "Зеленой косе" (1882), здесь "кокетливый ветерок" уже более существенно взаимодействует с проблемным уровнем текста, служа раскрытию авторской идеи.
Чеховское внимание к художественным возможностям тропов, их настойчивое осмысление иногда проявлялось и более прямо: "В желудках было жарко, или, выражаясь по-арабски, всходили солнца" [С.2; 80]. Думается, что этот оценочный, ироничный комментарий цветистой метафоричности не случаен в контексте литературной работы А.Чехонте.
Между тем, и сами тропы нередко выполняли в его текстах, помимо изобразительных, оценочные функции.
Брошка на груди хорошенькой дамочки из рассказа с интригующим названием "Загадочная натура" (1883) "то поднимается, то опускается, точно ладья среди волн" [С.2; 90]. Сравнение не только передает взволнованное состояние женщины, но и обеспечивает также высокий план читательских ожиданий.
Экзальтированная речь героев тяготеет к возвышенной литературности. Тем более, что собеседник дамочки - начинающий писатель. И это выражается в расхожих метафорах. "Ваша чуткая, отзывчивая душа ищет выхода из лабиринта..." - говорит он. "... я свободна, как птица", - отзывается загадочная натура. -"... Счастье стучится ко мне в окно" [С.2; 90;91].
Но вот открывается печальная истина, резко снижающая, "роняющая" высокий план. Даже недалекий Вольдемар смущен. "Локомотив свищет и шикает, краснеют от заходящего солнца оконные занавесочки..." [С.2; 92].
На прозрачную двусмысленность последней фразы указывали, пожалуй, все, кто писал об этом рассказе. Она построена так, что в ней мерцают прямые и переносные, метафорические значения глаголов, это одновременно и буквальное, строгое описание, и - выражение гнева, стыда, вызванных вагонными откровениями продажной женщины.
Возвышенные метафоры оказываются способными приглаживать, маскировать подлинную суть явлений и поступков. А, казалось бы, совсем обычные слова вскрывать ее.
Но все же выразительнее формы, рассчитанные не на умозрительное, а - на зрительное восприятие, на создание отчетливого зрительного образа. С.55
Использованное в рассказе "Живой товар" сравнение красивой дачи с барышней по-своему отзывается в трагической "Вербе" (1883): "Мельница маленькая, в два постава ... Ей больше ста лет, давно уже она не была в работе, и не мудрено поэтому, что она напоминает собой маленькую, сгорбленную, оборванную старушонку, готовую свалиться каждую минуту. И эта старушонка давно бы свалилась, если бы она не облокачивалась о старую, широкую вербу" [С.2; 102].
Не столь уж частое у Чехонте развернутое сравнение.
Оно выходит за пределы первоначального описания:
"Верба подпирает и другую развалину - старика Архипа, который, сидя у ее корня, от зари до зари удит рыбку. Он стар, горбат, как верба, и беззубый рот его похож на дупло" [С.2; 102].
Сравнения прочно связывают мельницу, вербу и "ее приятеля" Архипа в некое нерасторжимое единство, в котором еще "мерцает" и маленькая, сгорбленная старушонка, и она явно сродни и мельнице, и вербе, и Архипу...
Это единство удивляет своей завершенностью, цельностью, в которых как бы уже заключен сюжет, рассказ о судьбах. Концентрация художественного смысла здесь так высока, что дальнейшее повествование воспринимается, пожалуй, как частность.
Ту же способность аккумулировать художественный смысл демонстрирует сравнение из еще одного не юмористического рассказа "Вор" [1883], опубликованного через неделю после "Вербы": "... там ветер не бьет по лицу, как мокрая тряпка, а несет дыхание весны..." [С.2; 108].
Такие сравнения глубоки и многозначны, в них мерцают разные грани заложенного автором смысла, которые нельзя охватить сознанием все одновременно, и поэтому возникает ощущение маленькой тайны, шкатулки с секретом.
Данная особенность проявляется и в локальном, на первый взгляд, выполняющем узкую задачу, сравнении:
"И эти воспоминания сильно утомили Федора Степаныча. Он утомился, заболел, точно всем телом думал" [С.2; 109].
Рядом с подобными оборотами заметно проигрывает другая авторская находка: "На этот раз старик был в форменной старомодной треуголке, и голова его походила на две утиные головы, склеенные затылками" [С.2; 107].
Думается, что и в чеховские времена, когда такие треуголки еще можно было увидеть, читателю стоило труда воспринять данное сравнение, произвести необходимую мыслительную операцию по склеиванию затылками "двух утиных голов" и соотнести полученное с формой шляпы. Сравнение несколько натужное, даже если треуголка действительно походила на две утиные головы. Мера художественно оправданного здесь чуть-чуть превышена.
Но рассказ в целом был замечен и современниками, и последующими исследователями творчества Чехова.
"Вор" - "первый рассказ, где действительность изображается через восприятие героя и этот принцип выдержан на протяжении всего рассказа. ВпоследстС.56
вии такой способ изображения надолго становится у Чехова определяющим в его художественной манере".
Вот во что вылилось настойчивое внимание писателя к таким далеким от юмористики проблемам сознания, индивидуальной картины мира, проявившейся уже в первых его опубликованных текстах.
