– Кто говорит?
Смешок, тоже знакомый.
– Не узнал?
– Грехов!
Снова смешок.
– Порядок, оклемался.
«Голем», ведомый неизвестной силой, сделал пируэт и мягко приземлился на зеленом газоне рядом с красивым двухэтажным коттеджем, выстроенным в стиле «русский храм». На пороге открытой двери, выходящей на резное крыльцо, стоял человек в черном костюме, но Грехов это или нет, Ратибор сразу не разглядел – слезились глаза.
– Вылезай, здесь ни радиации, ни прочей грязи. – Голос проникал прямо в мозг, и от него, казалось, резонировали кости черепа. – Не трусь, опер, у тебя накопилось много вопросов, и я на них уполномочен ответить.
Ратибор позвал координатора, ответа не услышал, да и голос мешал и плывущий в ушах звон; выпростался из кресла, отдыхая после каждого движения. Сделал два глотка витаминного концентрата, набрался сил и вылез из аппарата на траву, сообразив тем не менее натянуть пленочный скафандр – автоматически, не думая об этом.
Человек махнул с крыльца рукой, хмыкнул:
– Профессионал остается профессионалом, даже когда болен. Заходи в дом.
Ратибор огляделся.
Вокруг дома раскинулся пышный цветущий сад: яблони, вишни, гигантская морковь, помидорное дерево, банановые пальмы, тополя, араукарии, орех, просто какие-то пушистые жерди, камни на многоходульных корнях, похожие издали на пауков, – все было покрыто ослепительно белыми цветами величиной с голову человека, причем многие цветы дышали и складывали лепестки, словно бабочки, готовые улететь. Небо над головой было лимонно-желтого цвета с серыми трещинами, складывающимися в рисунок такыра.
Глаза продолжали слезиться, и Ратибор перестал напрягать зрение. Ощущение опасности притупилось, захотелось принять душ, переодеться, лечь на диван и – максимум блаженства! – чтобы Настя сделала массаж…
– Насти здесь нет, – заметил человек.
– Жаль, – вздохнул Ратибор. – Как поется в старинной песне: всю-то я вселенную проехал, нигде милой не нашел.
Накатило вдруг странное ощущение раздвоенности, вернее, растроенности, Ратибор осознал себя в трех местах одновременно: стоял возле дома Грехова, сидел в пилотской гондоле «голема» по горло в шубе физиокомпенсации и лежал израненный на холме лицом вниз… Ратибор мотнул головой – отступило.
Как оказался в доме – не помнил. Он сидел в старинном деревянном кресле с резными подлокотниками, которое стояло на выскобленном до медвяного блеска светлом деревянном полу. Напротив в таком же кресле черной глыбой сидел кто-то очень знакомый и смотрел на гостя исподлобья. Железовский?!
Ратибор вытер глаза ладонью, мимолетно удивившись, что он без скафандра, разлепил веки и увидел знакомую физиономию Габриэля Грехова с ироничным прищуром глаз.
– У меня что-то со зрением, – пробормотал Ратибор. Попытался разглядеть комнату, однако не смог: стены ее терялись в струящемся полумраке, словно размытая акварель, и в этой размытости смутно угадывались какие-то щиты, светящиеся алым квадратные окна, ниши со звездным узором внутри, картины с непонятными композициями цветных пятен и застывшие тени, странные, живые и неживые одновременно.
– Это пройдет, – сказал Грехов, на секунду превращаясь в Железовского в тот момент, когда Ратибор на него не смотрел.
– Что это – импрессионизм? – кивнул Ратибор на картины.
– Это старинные иконы, изображающие Христа.
Берестов наконец разглядел одну из картин: прибитый к кресту человек в набедренной повязке распростерт над мрачной равниной с цепью озер…[10]
– Коллекционирование икон – ваше хобби?
– Не как факт религиозных устремлений, а скорее как тяга души к отражению реальности, ведь Христос тоже был одинок.
Ратибор с усилием разобрался в смысле сказанного, соображать, думать было исключительно тяжело, к тому же мучительно хотелось спать.
– Вы хотите сказать, что вы тоже одиноки?
Грехов-Железовский кивнул.
– И я тоже, но это не суть важно, в данном случае речь не обо мне.
– О ком же?
– О Конструкторе.
Ратибор вспомнил вдруг, что он посол, встрепенулся, но волна безразличия снова захлестнула сознание, топя в своей пучине чей-то настойчивый тревожный зов. Грехов что-то спрашивал, Ратибор что-то отвечал, погружаясь в сладостное забытье. Лишь временами накатывало знакомое ощущение многократного раздвоения личности. Самое интересное было в том, что и с закрытыми глазами Ратибор видел собеседника, который изредка превращался то в Железовского, то в К-мигранта Батиевского.
– К-мигранта! – прогрохотало в голове, отдаваясь эхом под сводами черепа. – К-мигранта, мигранта, гранта, анта…
– А где мои спутники? – спросил Ратибор, выдираясь из дремы. – Меня посылали с роидом и К-мигрантом. Где они?
Грехов неопределенно махнул рукой.
– Где-то там, в запределье.
– Мне надо к ним… с ними… я как-никак посол. – Ратибор внезапно вспомнил, с какой целью и к кому был направлен послом, голова прояснилась, вернулась острота зрения, а с ней и способность оценивать обстановку. Сквозь гулы и свисты, рожденные фоном связи, донеслись чьи-то тягучие слова:
– Надо… бороться… – Гул, свист, хрипы, дребезжание, и снова: – На-до… бо-ро-ться…
Человек напротив шевельнулся. Грехов или нет?
– А ты сильней, чем я думал, опер. – В голосе человека прозвучало уважение. – Маэстро Железовский не ошибся в тебе.
– К черту разглагольствования! Я уже понял, что вы не Грехов. К-мигрант? Один из «серых»? Впрочем, неважно, главное, что вы представляете Конструктора. Итак, я прибыл по назначению и нахожусь, очевидно, внутри его. Где остальные послы?
Человек напротив, похожий на Грехова, улыбнулся:
– Насчет роида сведений не имею, он – не тот, за кого вы, люди, его принимаете, точнее, он – не разумное существо, а область иного пространства со своими законами и константами, закапсулированная гравитацией, ну, а внутри его обитают и разумные существа. Что касается К-мигранта, – Грехов слегка нахмурился, прислушиваясь к чему-то, – он давно соединил свое «я» с «я» Конструктора, растворился в нем.
– И теперь Конструктор знает, что мы хотели его…
– Боюсь, что так. – Грехов развел руками. – Хотя вряд ли можно прогнозировать его дальнейшее поведение, ведь Конструктор – на самом деле бесконечно сложный объект, на много порядков сложнее известных вам информационно-физических систем. И контактирует с вами в настоящий момент не он, а… м-м… вторичный контур, так сказать, матрицированное отражение твоей психики в одной из мириад интеллектуальных ячеек, а сам Конструктор сейчас слишком занят, да и травмирован изрядно…
Снова наплыв ощущения, что он лежит на холме, лишил Ратибора воли к сопротивлению с продолжавшейся пси-атакой на мозг. Очнулся он от укола и долго приходил в себя, то теряя собеседника из поля зрения, то видя на его месте чуткого монстра, полудракона-получеловека, – разыгралось воображение.
– Но если Конструктор без сознания, – начал Берестов через силу, – то как же он сможет разобраться в ситуации, выйдя в нашем пространстве? Через полгода он наткнется на Солнце…
– Он уже вышел, – грохочущим гулким голосом проговорил Грехов, превращаясь в глыбу чужанина. – Ваши действия – на вашей совести.
– Но мы не беремся за оружие, если нам не угрожают, – слабо возразил Ратибор. – А в данном случае под угрозой существование цивилизации!
– Просто вы не нашли другого выхода.
– Какого?
– Ищите. – Грехов исчез с ударом грома, потрясшего все тело пилота. Ратибор осознал себя лежащим в защитном коконе «голема» и услышал тонкий-тонкий всхлип координатора:
– Выплыл?
– Где мы? – вяло поинтересовался Ратибор.
– Все там же – внутри Конструктора. На всех диапазонах – белый шум, на вызовы не отвечает никто, в том числе и сам Конструктор.
– Я выходил из машины?
– Нет.
– Значит, встреча с проконсулом была наваждением.
– Скорее наведенной пси-передачей, мне удалось замерить ее основные параметры.
