Юноша пытается найти свое место на профессиональном поприще. В отличие от мальчиков из более примитивных сообществ, большинство современных сыновей лишены возможности помогать отцам и одновременно учиться у них тем навыкам, которые они могли бы применить в зрелом возрасте. Эти дети имеют скудные представления о деятельности отцов. В механизированном обществе трудно найти достойную работу, что усложняет обретение профессиональной идентичности (24, 25).

Девочка получает хорошее образование, позволяющее ей внимательно отнестись к собственному потенциалу и рассмотреть возможности профессиональной творческой деятельности, но одновременно с этим ей приходит незаметное, но мощное послание, которое заставляет ее думать только о том, как завлечь мужчину, и забыть об остальных интересах.

Хелена Дойч (26) пишет, что женщине ровно настолько трудно понять и принять свою дочь-подростка, насколько она не решила собственные проблемы в отношениях с матерью. Это справедливо и для отношений с отцами. Скрытые чувства, связанные с нашими родителями, живыми или уже умершими, затуманивают наше видение. Остатки страха, гнева, ревности, зависимости искажают мышление и портят отношения с взрослеющими детьми.

Проблема отцов и детей существует с незапамятных времен, но сегодня она стоит особенно остро. История меняется так быстро, происходит настолько радикальный слом ране почитаемых устоев и нравов, что молодые люди видят мир совсем иным, нежели его видели их родители и дедушки с бабушками. Юноша всегда стремился к отвержению некоторых родительских ценностей, но современные дети называют бессмысленным весь наш уклад жизни. Поколение депрессивных, озабоченных безопасностью родителей свидетельство тому, как молодежь общества изобилия игнорирует их предостережения и насмехается над ценностями среднего класса. Неудивительно, что родители испуганы. Именно страх объясняет их осуждающий настрой и воинственность (30).

Еще одним фактором, который увеличивает разрыв между поколениями, является современная семья, центрированная на ребенке. Мы, воспитанные в старомодных авторитарных семьях, где подразумевалось, что детей должны видеть, но не слышать, переключились на Гезелла и Илг', доктора Спока и либеральную школу воспитания детей в целом. Мы научили детей чувствовать и выражать эмоции, требовать соблюдения их прав. Вы можете не волноваться, когда ваше четырехлетнее чадо топает ногой и кричит: «Ты плохая мама, я тебя ненавижу! » Но если он продолжит поступать так же, став выше, сильнее и членораздельнее вас, сохранять спокойствие уже сложнее. Мой собственный опыт самотерапии показал, что часто, когда дети выражали негативные чувства в отношении меня, за моим внешним гневом скрывалось нечто совершенно иное.

В ходе самотерапии мне удалось обнаружить следующее: я чересчур идентифицируюсь со своим ребенком.

В детстве я никогда не осмеливалась сердиться на родителей и, испытав на себе ежовые рукавицы моей ригид-

Речь, по-видимому, идет о книге Арнольда Гезелла и Френсис Илг « Ребек от 5 до 10» («The Child from Five to Ten» by Gesell, Arnol and Ilg, Frances L.; NY, Jason Aronson. 1946). — Прим. peg.

ной и властной мачехи, которую я любила и боялась, к юношескому возрасту я накопила огромный запас гнева. Я умудрялась контролировать его невероятным усилием воли, которое сопровождалось навязчивыми мыслями о самоубийстве, поскольку мой неканализированный гнев обратился внутрь меня. Когда дочь в подростковом возрасте выражала раздражение в мой адрес, мне казалось, что она ненавидит меня так же сильно, как я когда-то ненавидела свою мачеху.

Однажды я сказала своей взрослой аудитории, что следующая лекция будет посвящена юношескому возрасту, и на нее приглашаются все молодые люди. По мере приближения дня X. моя тревога нарастала. Я боялась предстать перед аудиторией подростков и юношей. Они должны меня ненавидеть: я буду для них родителем или учителем, то есть врагом. Что я могу им сказать? Что они хотят услышать? Что будет для них полезно? В отчаянии я позвонила своей младшей дочери, которая тогда жила отдельно от нас, и попросила совета. Что стало бы полезным для нее в тот, подростковый период? «Помнишь последний год, когда ты жила дома, с нами? Мне казалось, что ты все время испытывала сильную ненависть ко мне». Дочь была шокирована таким вступлением: «Мамочка, что ты! Я никогда не ненавидела тебя. Ты, конечно, меня доставала, — она засмеялась, — иногда это действительно раздражало. Ударяясь локтем о косяк, я злилась на тебя — будто это ты виновата, но я всегда знала, что это иррациональное чувство».

Этот разговор принес мне огромное облегчение. Даже в последние годы, когда благодаря гештальт-самотерапии и общению с детьми я узнала, насколько глупыми и невротичными были мои поступки в их адрес, и что их раздражительность в действительности была оправдана, мне помогало, если я вспоминала слова дочери: «Я никогда тебя не ненавидела». Меня все еще преследует образ мачехи: моя иррациональная часть чувствует, что я похожа на нее и заслуживаю ненависти собственных детей, другая часть чрезмерно идентифицируется с агрессивной дочерью. Сегодня при помощи гештальт-самотерапии я прорабатываю свой старый гнев к мачехе. Я бы очень хотела решить эту проблему, пока девочки еще живут дома.

Молодой человек, выполняющий задачу своего периода развития, а именно — разлюбить родителей и освободиться от зависимости от них, нередко критичен и суров. Отец — объект восхищения в прошлом, привыкший слышать возносящие на пьедестал фразы вроде: «Но папа говорит, что... », теперь принимает один болезненный удар за другим. Мать все чаще слышит отчаянное: «Ну, мам! », из которого ясно слышится: «Ты ничего в этом не понимаешь! »

Если вы чрезмерно реагируете на это новое отношение, то благодаря самотерапии можете увидеть, что вы бессознательно поменялись ролями и ведете себя так, будто вы — это ребенок, которого ругают, а ваше взрослеющее чадо — критикующий родитель. Пропустив сквозь себя этот скрытый материал, вы сможете снова почувствовать себя взрослым и спокойно принять критику ребенка.

Каждый родитель реагирует на такое новое отношение с позиции собственной истории. Когда мои дети стали закидывать меня своими неодобрительными взглядами, я регрессировала на ранние стадии своего развития. Я снова почувствовала себя приемным ребенком, живущим в чужих семьях, нежеланным, нелюбимым приемышем, которого едва терпят. Иногда скрытым чувством оказывается зависть к той новой свободе, которую получили наши дети, и которой у нас самих никогда не было — это описано в главе «Зависть и ревность».

Иногда это просто неспособность выйти из привычной роли опекающего родителя. Ребенок, для которого одобрение родителей и учителей было важнее всего, ныне обеспокоен признанием сверстников. Взрослые, когда-то служившие для него опорой, становятся врагами. Это изменение оказывается неприятным сюрпризом для родителей. Некоторые из них отказываются смотреть правде в глаза и продолжают использовать старые угрозы и методы подкупа, чтобы подчинить детей. Однако теперь эти методы не только не приносят желанных результатов, но скорее — вредят.

Подростковый и юношеский возраст — время стресса и сильного напряжения и для ребенка, и для родителей. Чем менее гибкими и более ригидными будут обе стороны, тем более травматичным для всех окажется данный период.

ЗАВИСТЬ И РЕВНОСТЬ

Зависть. Вебстер определяет зависть как «болезненное или неприятное осознание преимуществ другого человека, сопровождающееся стремлением обладать такими же преимуществами».

Большинству из нас знакомо чувство зависти, но некоторые люди отравлены им как ядом, который пронизывает их существование сверху донизу, касаясь всех областей жизни. Хронические завистники еще в детстве приучились воспринимать себя как неадекватных человеческих существ (12). Как они вырабатывают подобный образ себя? Зависть порождают два типа детско-родительских отношений: