— Знаю. Я много времени провожу в больнице, а они не очень приветствуют использование телефонов

— Это нормально, я понимаю, — я делаю паузу, упираясь кулаком в лоб и закрывая глаза. — Просто...не представляешь как приятно слышать твой голос. Я скучаю по тебе. Так сильно.

Так сильно, что у меня жжет в груди от этих слов.

Слышу, как она сглатывает.

— Угу. Я тоже по тебе скучаю. — Ее голос такой хрупкий словно стекло, словно она на самом деле не верит в то, что говорит. Но я все же цепляюсь за это. Она скучает по мне.

— Я...я постоянно думаю о тебе. Ты знаешь. Я люблю тебя, — шепчу я.

Но между нами лишь тишина, раскинувшаяся на океан.

Я продолжаю, не в состоянии справиться с этим.

— Я знаю, я действительно напортачил, лапочка, но...

— Лаклан, — устало говорит она. — Это не важно.

— Нет. Это важно. Ты важна. Я меняюсь, клянусь, я знаю, что у меня проблемы.

Она сердито ворчит.

— Да, у тебя проблемы. Но у меня тоже есть проблемы. Моя мама в чертовой коме. Прости, если сейчас я не хочу слушать твою печальную историю.

Ауч.

Ни один удар в регби не ранил так сильно как это.

— Хорошо, — неровно говорю я. — Мне жаль.

— Я знаю, — говорит она. — Послушай, я должна идти. Я собираюсь обратно в больницу. Я просто...понимаешь, теперь это моя жизнь? Просто жду, что будет дальше.

— Я мог бы приехать, — говорю я ей. — Я могу помочь.

— Нет, ты не можешь помочь, — быстро говорит она. — Ты не можешь помочь даже самому себе. Оставайся там, где тебе и следует быть. Ладно. Послушай, прямо сейчас я просто не могу иметь с тобой дело, разбираться с тем, кем мы были, пожалуйста, просто...не звони мне больше. И не пиши. Я в состоянии справляться лишь с одним горем.

Я чувствую, как последняя частичка надежды во мне съёживается в комок, сдуваемая холодным ветром, и никогда не вернётся.

— Пока, Лаклан, — говорит она.

Я не могу даже пошевелить губами, чтобы ответить. Она вешает трубку и все, что у меня было связано с ней, незамедлительно обрывается. Я могу чувствовать это, эти раны глубоко внутри.

Я на самом деле потерял ее.

Свою любовь.

Я встаю, хватаю кошелек и ключи и ухожу.

Иду в ближайший магазин, беру бутылку виски, затем иду и сажусь в парк напротив квартиры. И сижу там несколько часов.

Я выпиваю почти половину чертовой бутылки.

Когда я просыпаюсь, я все ещё на скамейке и какой-то мужик пытается украсть мою обувь. Я бью его, хватая за лицо, и он убегает по траве, перепрыгивая через забор.

Я неуверенно поднимаюсь на ноги, оставляю бутылку, и каким-то образом мне удаётся проникнуть в свою квартиру.

Когда я снова просыпаюсь, то лежу на животе в коридоре.

Рядом со мной лужа рвоты.

Моей рвоты.

Несколько кучек дерьма и моча тоже рядом.

К счастью, это не мое. Прошлым вечером я не выводил бедных Эмили и Лионеля на прогулку.

Нет, вместо этого я сделал такое благородное дело и упился в хлам, убиваясь горем, что Кайла оставила меня с нескончаемым потоком виски.

Я больше не могу так поступать.

Бригс прав. Так я не верну Кайлу, да и, вероятно, я так или иначе не верну ее, но однажды, если мне только снова выпадет шанс, я не могу снова все просрать.

Я не могу больше гробить свою жизнь.

У меня есть мои собаки. Мои друзья. Брат. Семья.

У меня есть такие прекрасные, замечательные аспекты моей жизни, а ведь когда-то я был лишь малышом с плюшевым львом.

У меня не было ничего, и я многого добился.

И посмотрите где я теперь, напиваюсь, жалею самого себя, пытаясь просто бросить все это.

Я медленно поднимаюсь с пола.

Убираю дерьмо.

Веду собак на очень, очень долгую прогулку, практически до побережья и обратно.

Я выговариваю им все, что накопилось, извиняясь, привлекая взгляды прохожих, как происходит всегда, когда я разговариваю с собаками, но мне все равно. Им надо это услышать. А мне надо избавиться от этой тяжести в груди.

Когда я возвращаюсь обратно домой, то иду прямо к аптечке и на короткий миг чувствую, как меня охватывает чувство вины, угрожая снова сделать слабым, и Перкосет зовёт меня по имени, предлагая веревку, так же как прошлой ночью протянул мне верёвку скотч.

Но, оказывается, веревка ничем не отличается от петли.

Я принимаю таблетки и, хотя их осталось совсем немного, опустошаю пузырёк и смываю их в унитаз.

Затем направляюсь на кухню, хватаю номер телефона с холодильника и, прежде чем начну сомневаться, записываюсь на приём через несколько дней. Администратор так же достаточно любезен, предлагая мне реабилитационную клинику для краткосрочного пребывания, где я могу остаться на выходные, так что это не помешает играм.

Есть люди, с которыми мне нужно поговорить. Джессика и Дональд. Алан. Амара и Тьерри. Я должен быть с ними откровенен, так же, как был со мной Бригс. Они должны знать, что происходит в моей жизни. Должны знать, что я не в порядке, у меня не все хорошо, и мне нужно так много любви и поддержки от них, сколько я могу получить. Я хочу сделать это для себя, но я не могу сделать это в одиночку. Я делал это один слишком долго. И этого не достаточно.

Теперь я знаю, кем я хочу быть.

Все ещё собой.

Просто лучше.

Глава 28

КАЙЛА

Прошло три недели.

Она в коме, она недоступна уже три гребаных недели.

Моя жизнь превратилась в ад, но я даже представить не могу, что переживает она, где она в этом мире в таком безнадежном, безжизненном состоянии. Я могу лишь надеяться, что где бы, как бы, в каком бы подвешенном состоянии она не находилась, мой отец держит ее за руку. Я знаю, чем сильнее он её держит, тем меньше вероятность, что она вернётся к нам. Но, в то же время, я не могу вынести мысли о том, что она одна, потерялась внутри себя.

Потому что я тоже потеряна.

Так запуталась.

И сквозь всю эту боль я продолжаю думать о Лаклане, о том, как обошлась с ним по телефону. Я сказала ему оставить меня в покое и никогда не звонить снова, но по правде это была ложь, просто тогда я этого не понимала. Я оттолкнула его, набросилась на него за то, что волновался за меня, заставила его думать о себе хуже, чем, я уверена, он уже думает.

Я просто хочу все вернуть обратно. Хочу услышать его голос, чтобы он держал меня в своих сильных руках и сказал, что все будет хорошо, даже если мы оба знаем, что не будет. Но лишь слышать это от него...у меня было такое чувство, словно мы вдвоём против мира и что он может защитить меня от всего.

Он просто не мог защитить меня от самого себя.

Опять же, он не мог защитить самого себя от чего либо.

Я не лгала, когда сказала, что скучаю по нему. Потому что, я скучаю. Постоянно. Непрерывно. Эта тупая, пульсирующая боль в моем сердце никак не уходит. Это иной вид боли, не тот, который я ощущаю из-за мамы и они обе ужасно невыносимы.

И когда он сказал мне, что любит меня...на одну блаженную секунду я вспомнила как это легко, иметь его любовь и как охотно отдавать ему свою, и такое впечатление, словно это было давным давно, словно мы были маленькими влюблёнными детьми и мир был солнечным, бескрайним местом, нашей площадкой. Я так сильно тоскую по тем дням, что это заставляет мои внутренности скручиваться, страстно желая того, чего, вероятно, у меня снова никогда не будет.

В пятницу Пол звонит мне на работу и просит встретиться с ним в больнице после обеда. Мне даже не надо спрашивать Люси, могу ли я уехать. У меня такое чувство, что они просто ждут подходящего времени, чтобы уволить меня, они просто не хотят быть полными уродами и увольнять постоянного сотрудника, чья мать умирает. На самом деле, я ничего не делаю, потому что Кэндис взяла на себя всё, а даже если и пытаюсь и нахожусь в правильном настроении, то не прилагаю особых усилий. На меня столько всего навалилось, и я не собираюсь драться за работу, которую собиралась бросить.