– Ничего, если я побегу? – спросила она. – Работу никто не отменял.
– Конечно, – улыбнулся я.
Кекки устремилась к выходу, однако на полдороге передумала, вернулась, присела возле меня на корточки, сказала:
– Слушай, сэр Макс, я понимаю, что вряд ли когда-нибудь смогу оказаться по-настоящему тебе полезной. Скорее уж, снова ты мне. Причем еще не раз. Вечная проблема с могущественными людьми – захочешь, а не отблагодаришь толком. Но если вдруг однажды все-таки выяснится, что у меня есть какая-нибудь нужная тебе ерунда, вспомни, пожалуйста, что я твоя вечная должница. И не стесняйся эту ерунду у меня потребовать.
– Ладно, – кивнул я. – Можешь на меня положиться, потребую обязательно. Обожаю отбирать чужую ерунду.
Она рассмеялась, подхватила сумку с газетами и убежала. А я остался в своей ледяной пустыне, наедине с кувшином из «Туманного Кирона» и смутным ощущением, что меня провели, постепенно превращающимся в уверенность.
Перед тем, как покинуть дом, я наскоро слепил себе очередную фальшивую физиономию, чтобы никто не опознал меня в счастливом придурке, алчно глазеющем по сторонам. Не то чтобы мои прогулки по городу такой уж великий секрет, просто я не люблю оказываться в центре внимания, а в моем положении это, увы, неизбежно. Наши горожане живо интересуются делами Тайных сыщиков и вообще всех мало-мальски могущественных колдунов, особенно тех, о ком хотя бы иногда пишут в газетах. А завиральные байки о моей персоне кормят целую толпу журналистов. Вот кто обрадовался моему возвращению даже больше, чем ближайшие друзья!
Ребят в общем можно понять. Когда я только начинал работать в Тайном сыске, Джуффин и Кофа постарались наводнить город самыми дикими слухами и сплетнями о моей персоне – вероятно, в надежде, что они отвлекут внимание публики от моего неумения колдовать, стрелять из рогатки бабум и пользоваться столовыми приборами. А потом постепенно выяснилось, что я и без их художественного творчества довольно странный. И со мной вечно что-нибудь случается, хочу я того или нет. Сам о себе с удовольствием читал бы, если бы не был настолько близко знаком с предметом.
Но с тех пор, как я выучился быстро и качественно изменять внешность, все это стало неважно. Теперь я могу сколько угодно бродить по городу как нормальный человек, никому особо не интересный. И всякий раз, проходя мимо здания редакции «Королевского голоса», мысленно показывать им язык.
В очередной раз исполнив этот тайный ритуал, я с легким сердцем отправился дальше, с каждым шагом пьянея от речного ветра и густого жемчужного послеполуденного весеннего света, льющегося сквозь прорехи в облаках. Но держался вполне в рамках приличий. То есть с булыжниками мостовых не целовался и даже к деревьям особо не приставал – так, обнялся дружески с парочкой старых знакомых, да и то не столько для собственного удовольствия, сколько памятуя о том, что городские деревья любят доброжелательное человеческое внимание, можно сказать, только ради него и соглашаются расти среди нас. Разочаровывать их было бы немилосердно.
В общем, это была обычная прогулка по самому традиционному из моих маршрутов между Мохнатым домом и Домом у Моста. И уж чего я точно не ожидал, так это что практически в финале ее, всего за несколько кварталов от улицы Медных Горшков у меня разболится живот. Живот. Разболится. У меня! Это настолько нелепо, что даже не смешно.
Сперва я просто опешил. И остановился – не столько от самой боли, сколько от удивления, прикидывая, хватит ли моих случайных, по верхам нахватанных знахарских умений, чтобы справиться с этим безобразием. В смысле необычайным происшествием. Потому что вообще-то я никогда ничем не болею – если, конечно, не заколдовать меня как следует. Еще меня можно подстрелить из бабума, стукнуть большим тяжелым предметом, или опоить каким-нибудь гадским зельем, тоже неплохой вариант.
Вспомнив о зельях, я сразу подумал, что камра из «Туманного Кирона» была вовсе не так хороша, как мне сперва показалось. Ну или не камра, а дурацкий пирог. Но окончательно записывать Кекки и неведомых хозяев трактира в отравители я все-таки не стал. И не потому что стараюсь хорошо думать о людях, а просто не успел. Вспомнил, как буквально несколько дней назад у меня разболелась голова на половине городской полиции, куда как раз доставили нескольких участников потасовки в порту; к этому моменту бедняги предсказуемо страдали от чудовищного похмелья, и мой компанейский организм решил к ним присоединиться. Но, хвала Магистрам, угомонился, как только я вышел на улицу.
Подобные приступы чужой боли случались со мной и прежде; к счастью, не настолько часто, чтобы заподозрить у себя настоящее знахарское призвание. И хвала Магистрам. Вот уж чего-чего, а этой участи хотелось бы избежать любой ценой. Потому что знахарское призвание – самая благородная и возвышенная форма рабства, какую только можно вообразить. И самая безнадежная. Захочешь, а не откупишься. И не сбежишь. И даже не задумаешься о побеге, а напротив, решишь, что жизнь наконец-то обрела смысл. И будешь по-своему прав.
Но, к счастью, это не мой случай. Просто интенсивные занятия магией постепенно стирают границы между человеком и всем остальным Миром, в том числе и телесные, это вам любой опытный колдун подтвердит. А сознательно выстраивать защиту от избытка внешних впечатлений я все никак не научусь, хотя, положа руку на сердце, давным-давно пора.
Впрочем, неважно. Главное, я вовремя сообразил, что на самом деле живот болит не у меня. И принялся озираться по сторонам по сторонам в поисках настоящего страдальца.
Долго искать не пришлось. Всего в нескольких шагах от меня прямо на тротуаре сидел мужчина средних лет в ташерском костюме, похожем на просторную пижаму. Ну или в пижаме, похожей на традиционный ташерский костюм, поди разбери. Судя по тому, как он скрючился, мне досталась совсем небольшая часть его боли, считай, вообще ничего. Над беднягой склонилась белокурая женщина в роскошном многослойном лоохи – знахарка? Спутница? Просто сердобольная незнакомка? Ничего особенного она, как мне показалось, не делала, а просто о чем-то шепталась с больным. Или целовалась? А что, отличное средство. Иногда помогает похлеще любых заклинаний и микстур.
Я посмотрел на парочку повнимательней. В смысле боковым зрением. Это уже вошло у меня в привычку – кого бы ни увидел, сразу проверять, бодрствует он или спит. Потому что нынешняя моя работа, по идее, в том и состоит, чтобы опекать сновидцев, которые в последнее время толпами бродят по Ехо – в смысле видят нас во сне. А мы поневоле становимся действующими лицами их сновидений. Ужасно интересно все-таки это устроено: можно, оказывается, оставаться живым человеком, обычным горожанином, слепленным из костей, мяса и повседневных забот, и одновременно быть чужим сном. Мы все, как внезапно выяснилось, чьи-то сны. Что, впрочем, совершенно не мешает нам оставаться на своих местах после того, как очередной спящий проснется у себя дома. И хвала Магистрам. Обидно было бы вдруг взять и исчезнуть, только потому, что в какой-то иной реальности зазвенел будильник или что там у них вместо будильников, поди знай.
Не стану утверждать, будто я и правда крупный специалист по коммуникациям между спящими и снящимися. Я не крупный. И даже не мелкий. То есть вообще никакой не специалист. Специалистов в этой области у нас пока нет. Наш Мир совсем недавно стал центром массового паломничества сновидцев из разных реальностей, то есть пространством, которое снится всем подряд, «модным курортом сознания», по меткому выражению Джуффина. И мы еще толком не успели освоиться в новой ситуации.
Однако действовать время от времени все равно приходится. Если, например, кто-то из наших гостей не может проснуться и бродит по улицам Ехо, пока не умрет от полного истощения у себя дома – там, где осталось лежать его спящее тело, далеко не такое выносливое, как хотелось бы любителям увлекательных прогулок по иным мирам. Или если сновидец страдает кошмарами, способными свести его с ума. Или оказывается настолько силен, что его грезы начинают влиять на нашу реальность – бывает и такое. Очень редко, но «редко» не означает «никогда».
