Она ждала этот знак до рассвета. А серый воздух вползавшего в ее жизнь очередного дня принес страшное разочарование. Знака не было. Только сейчас, на тридцатом году жизни, Карина стала окончательно взрослой. Быть взрослой – значит быть одной. В любой ситуации, с любым количеством людей, со всеми остальными людьми – она одна. Одна решает, одна делает, одна отвечает за свои поступки. Такой безрадостной явилась ей взрослость. Только обожаемые дети не стремятся повзрослеть. Они не хотят уходить из свободы, защищенной, уютной и ласковой, на волю без конца и края. Их никто не будет ловить в объятия там, на краю… И Карина горько рыдала в то утро, когда папа не ответил на ее призыв ни теплым ветерком, ни сладким сном, ни словом утешения, которое прилетело бы сверху и прилипло бы к окну мокрым осенним листком.

Утром по дороге на работу Карина встретила бывшую одноклассницу Наташу. Маленькая, стройная, на лице с тонкими чертами застыло непримиримое выражение. Наташа шла, не глядя ни на кого. Так ходила она всегда, с младших классов. Странный ребенок превратился в странную женщину. Высокомерие, сознание своей исключительности, уверенность только в своей правоте – то, что отталкивало от Наташи одноклассников, – теперь вызывало стойкое неприятие у всех.

Карина подумала: может, Наташа и есть папин знак? Она несет ей навстречу свое сознательно созданное одиночество как назидание? Как предостережение? И Карина будто услышала то ли свою внезапную мысль, то ли слова, произнесенные голосом папы: «Не создавай себе клетки из своего одиночества». Да, конечно. Это он сказал. Он прочитал объявление.

– Привет, Наташа.

– Здравствуй, Карина, – небрежно взглянула на нее Наташа. – Извини, задумалась.

– Мы давно не виделись. У тебя все в порядке?

– У меня настолько все в порядке, – надменно сказала Наташа, – что мне некогда об этом рассказывать всем подряд на улице. Дела, знаешь ли. Я пройду по этой дорожке с твоего позволения?

Карина молча пропустила ее и посмотрела вслед. На узкую, почти детскую спину, на маленький рюкзачок, куда может поместиться кошелек, носовой платок и что-то еще одно такое же небольшое. На заносчивую голову, которая похожа на знак запрета у секретной, строго охраняемой территории, на тонкие ноги в узких туфлях, которые упрямо шли, не обходя луж. Это было бы ниже Наташиного достоинства. Карина посмотрела, и сердце вдруг больно заныло от жалости. Такой безысходностью веяло от этого культивированного одиночества, от этой гордости, которая давно никого не интересует, от этой напряженности, которая, казалось, отпугивает воздух. Карина увидела, как в фантастическом фильме, Наташу, идущую сквозь жизнь в безвоздушном пространстве. Да, папа послал ее навстречу этому глубоко несчастному человеку, который никогда не пожалуется в отличие от других. Это тот случай, когда помощь действительно нужна. И она догнала Наташу.

– Подожди. Только не прогоняй и не ругайся. Мне сегодня так плохо. Я очень тоскую по папе. Вчера написала объявление о том, что ищу папу для девочки с бантами. Ты помнишь, мой папа любил говорить всем, что он рожден быть папой девочки с бантами? – Наташа молчала, но смотрела внимательно. – Я приклеила это объявление прямо к стеклу на доске объявлений. Просто жвачкой. И всю ночь ждала, что папа ответит. Увидела тебя, и мне показалось, что он ответил. Что он сказал: «Вот идет нужный тебе человек». Не уходи, Наташка. Только ты поймешь такие вещи.

– Как ты… С этим объявлением… – слабо улыбнулась Наташа. – Действительно, никто не поймет, кроме меня. Люди очень толстокожие, они не понимают ничего. Конечно, я помню твоего папу. Все его помнят. А у меня мама болеет. И ведь никто не понимает, как тридцатилетние тетки не могут жить без пап и мам. Хочешь, пойдем ко мне? Дома никого нет. Мама в больнице. Я покажу тебе свою работу. Если я, конечно, тебя не отвлекаю ни от чего.

Карине нужно было в школу, где она преподавала рисование, но она об этом не сказала. Сегодня у нее не уроки, а работа над наглядными пособиями. Можно задержаться.

В Наташиной квартире не было не только ничего лишнего. Там не было и того, что другие люди считают необходимым. Абсолютный аскетизм.

Через какое-то время Наташа оживилась, даже порозовела. Ее работа оказалась персональными сайтами: Наташа работала дизайнером сайтов, привлекала заказчиков. Она показала Карине свой сайт – для этого привлечения. Карина сначала ахнула и сказала: «Какая прелесть». Потом пожаловалась, что очень пить хочется, и пошла в кухню. Там был тот же аскетизм. И ничего такого дежурного, чтобы в несколько минут заварить чай, попить с чем-то сладким. Здесь питались, чтобы поддерживать в себе жизнь. Карина взяла со стола стерильный стакан, налила в него воды из-под крана, пила медленно, маленькими глотками. Она думала, как сказать правду об этом сайте, чтобы не спугнуть случайное доверие Наташи. Надо было сказать, что ему не хватает яркости, креативного отклонения от строгих норм… Не хватает индивидуальности, чтобы быть замеченным на огромном рынке таких же услуг.

Она вернулась в комнату бодрой и оживленной:

– Знаешь, я так рада, что ты занимаешься своим делом. Я никогда не могла с тобой сравниться талантом, но, вдруг ты помнишь, – я всегда рисовала. Закончила художественное училище, а потом педагогический институт, для того чтобы учить детей рисовать. Папа меня хвалил. Ни о чем не говорит, конечно, но он сам был хороший художник.

Карина выпалила это вступление и поняла, что не скажет Наташе, чего не хватает ее работе. Ей не нужны критика и советы. Надо просто выяснить, в чем ее проблема, и пытаться подключиться. Проблема есть. Она – причина безденежья и чего-то еще, что вопит изо всех углов.

– От заказчиков у тебя нет отбоя? – осторожно спросила Карина. – Сейчас же никакой пуп на ровном месте не может существовать без своего сайта. Одних политиков, как грязи.

– Да, конечно, – небрежно ответила Наташа. – Заказчики есть. Но у нас не всегда получается контакт. Причина та же. Все грубые, тупые, без чувства меры. А я не иду на эти ужасные, зазывные приемы. И еще такой момент. Это небедные люди, но многие норовят не заплатить за работу. Или торгуются. Я в первом случае не унижаюсь, чтобы звонить и требовать. Во втором – просто показываю, как мне это противно, и иногда вообще не беру денег.

– Понятно, – упавшим голосом сказала Карина.

Она не ожидала, что ситуация настолько безысходная. С таким подходом и с таким характером – это просто хроническая неприятность, а не работа.

– Я вижу выход вот в чем, – вдруг осенило ее. – В возможностях отбора клиентов. Чтобы ты могла сразу отказывать тем, которые слишком тупые и жадные. Чтобы отобранные считали за честь с тобой работать. Давай я попробую раскрутить твой сайт в соцсетях? У меня много друзей, попрошу о репостах. Надо всего лишь разбросать ссылку на твой сайт, хорошую преамбулу об авторе я напишу сама. Как тебе?

– Это заманчиво. – Во взгляде Наташи мелькнул интерес. – Но я не могу регистрироваться в соцсетях.

– Многие жалеют на это время. Это я такая сверхкоммуникабельная, что ли.

– Не в этом дело, – значительно произнесла Наташа. – Меня там отслеживают.

– В смысле?

– В обычном смысле – спецслужбы.

Дальше выяснять не было смысла. Психика не может не треснуть в результате тридцатилетнего заточения наедине с мозгом, отвергающим всех остальных людей на свете. Человек отказался от самой идеи какого-то контакта. Но теперь Наташе нужно просто зарабатывать. Вероятно, ее мама работать больше не может. Тоже странная женщина, ученый, родила дочь для себя и воспитала в духе собственной абсолютной исключительности.

– Так я побегу? – поднялась Карина. – Мне еще на работу. Но мы договорились. Я ночью займусь продвижением твоего сайта. Давай проверим телефоны друг друга, у нас, наверное, менялись номера. И до связи.

– Да. До свидания, Карина, – тихо сказала Наташа.

И весь ее потерянный облик вонзился острой жалостью в сердце Карины. Ей показалось, что она никогда не видела такого всеми забытого на земле человека. Такую слабую, хрупкую, беспомощную женщину, которая даже не допускала мысли, что в жизни бывает опора.