Но чтобы вся эта веселая компания предстала перед нами в полном комплекте, необходимо упомянуть еще двоих членов экипажа, отсутствующих за игральным столом. Это прежде всего капитан Кьюнг Нилтон, который если не являлся, то по во всяком случае считался здесь за главного. Как и остальные должности, капитан номинальный, носящий свой звонкий титул, как носят блестящий медальон. Техническое оснащение звездолета превратило всех пятерых в «свободных космических граждан», то есть слоняющихся бездельников. Зато на планете в качестве возмездия их ожидала совсем другая жизнь, если ее вообще можно будет назвать жизнью: и черные работы, и нервы, и усталость, и все тяготы телесного труда. В данный момент Кьюнг находился на дежурстве в отсеке визуального контроля, уткнувшись в какой-то любовный роман и, кажется, увлеченный им, пребывал вообще вне этого звездолета.

Второй из них – Фастер Роунд, специалист по электронике. Личность, если не легендарная, то довольно уникальная для галактических экспедиций. Он никогда не играл в карты из-за своих религиозных убеждений. Еще в молодости, на Земле, наитием какого-то внушения он стал адептом одной из древнеиндусских сект, зародившихся около трех тысячелетий назад. И сейчас был убежден, пытаясь убедить других, что Брахма – верховный творец всего видимого, требует от каждого разумного существа как минимум сотню мантр в сутки в Его честь. К Фастеру и его причудам давно уже привыкли и реагировали довольно спокойно, когда заставали его в каюте стоящим на коленях с четками в руках, погруженным в созерцание чего-то невидимого для простых смертных. Впрочем, все хорошо знали, что его человеческие качества откровенно-неподдельны. Он был единственным среди компании отпетых безбожников, кто никогда не надевал на себя маску лицемерия, всегда говорил то, что на самом деле думал, или же – а это случалось чаще – не говорил ничего, был другом молчания и тишины.

Вот и познакомились… Оставим теперь в стороне личные досье и вернемся за игральный стол – притон бурных эмоций, неудержимых страстей и, разумеется, пронзительных возгласов, им сопутствующих. Там, кажется, наступала кульминация.

– Какая сволочь тасовала карты?! – орал Айрант, чувствуя, что проигрывает. – Да мои ли это карты вообще?!

Он переставлял в ладони эти разноцветные невеселые картинки, как будто от их комбинации что-то должно измениться. А упомянутой выше «сволочью», как всегда, оказался Фабиан. Робот сидел, не проявляя никаких эмоций, даже его искусственные брови заняли некое неопределенное положение. Он уткнул взор своих фотоэлементов в козырного короля и двух его телохранителей – тузов. Развязка была предрешена. Он знал карты своего противника (ведь их осталось всего двое), знал и предполагаемые ходы, не мог лишь предвидеть словесных издевательств, которыми Айрант непременно будет мстить за свой проигрыш. Линд и Оди с любопытством наблюдали исход поединка, язвительно подбадривая обе стороны:

– Не беспокойся, Фабиан, тебе не так уж и страшно выиграть, ведь ты не способен от этого возгордиться. А тебе, Айрант, нечего расстраиваться из-за проигрыша, какая разница – шесть смен или семь… Дотяни уж до святого числа, и побьешь собственный рекорд. Ведь семь раз подряд остаться в дураках – нужно быть не просто идиотом, а самым талантливым, самым искусным из всех рожденных на Земле идиотов, согласись. Кстати, это афоризм, его надо где-нибудь записать.

Смешного здесь ничего не было, но разразился демонстративный смех – саркастический, щекочущий нервы и окончательно выводящий из себя. Бортмех резко вскочил из-за стола, состроил ядовитую физиономию, с которой он походил на разъяренную пантеру, и швырнул свою порцию карт роботу в лицо.

– На! Подавись!.. Чтоб я еще хоть раз… – о, сколько раз была произносима его устами эта фраза, – чтобы я еще хоть когда-нибудь сел за один стол с жуликами и мухлевщиками! Да я… да я… да я лучше побуду в обществе с пассажирами, чем с вами, профессиональными мошенниками!

Каждое слово извергалось вулканом. Смех резко замолк. Вышедший из собственного равновесия бортмеханик представлял из себя довольно непредсказуемое зрелище, и все это хорошо знали.

– Угомонись, угомонись… – примирительно произнес Линд. – Уж в их общество мы всегда успеем. Лучше тасуй карты.

– Да пошли вы все… – Айрант не договорил, предлагая самим догадываться – куда.

Наигранная веселость быстро исчезла. Упоминание о пассажирах привело к мысли, что приближается очередной Обход. По графику он выпадал на долю Линда, но тот все же сумел спихнуть его Оди за счет своего выигрыша. Правда, Обходы, самые бессмысленные мероприятия во всей вселенной, тем не менее были не столь утомительны как бесконечные во времени дежурства. И это не смотря на то, что от них веяло могильным холодом, мрачной философией бытия и банальным угнетением духа.

Минут через пять переходная дверь, издав чуть слышный, почти виртуальный шум, отъехала в сторону. Глаза Могущественного Дракона от неожиданности вспыхнули, а в образовавшемся проеме появился Кьюнг. Первый среди равных. При себе он имел несколько задумчивую физиономию, никак не вписывающуюся в общий колорит кипящих страстей. Однако, едва он сообразил в чем дело, как его усталость мигом испарилась, зрачки сверкнули, точно в его душе невидимый демон чиркнул спичкой. Взор тайного злорадства неумело скрывала фальшивая мимика сочувствия. Он похлопал Айранта по плечу и ласково произнес:

– Друг мой, неужели это правда – целых семь смен?! – его ироничное «друг мой» можно было смело читать как «милый сердцу болван», и все это знали. – Чего ты от меня хочешь: слов восхищения или возгласов сострадания? Поверь, ты достоин и того, и другого. Нет, ну это рекорд, честное слово! Я что-то не припомню, чтобы кто-нибудь за один присест проигрывал…

– Заткнись, капитан! – рявкнул Айрант. – И так тошно… Да если хотите знать, я почту для себя за счастье семь смен побыть в одиночестве, только бы не видеть ваши обнаглевшие рожи! Особенно эту тупую физиономию Фабиана! – он взял со стола стакан с остатками прохладительного напитка и плеснул роботу в лицо.

Их полупроводниковый коллега сделал шаг назад. По титановой обшивке побежали струйки кем-то не допитого сока.

– Не понимаю, сэр, в чем я виноват?

– В том, что ты кусок вонючего железа! Все, прощайте! – в ярости пнув ногой по медленно отползающей двери, Айрант направился в отсек контроля. И направился с такой скоростью, будто под ногами у него горел пластик.

– Да прихвати побольше книг! – посоветовал Линд, когда тот уже скрылся. – Псих… Он что, на Земле откосил от медкомиссии? Как таких придурков вообще допускают в космос? Ну, не везет тебе в карты – не играй…

Тишина наступила так внезапно, и выглядела так необычно в контрасте с многоголосьем ругани, что казалось, все звуки во вселенной отключены нажатием некой потайной кнопки. Едва различимый шум тахионных двигателей был настолько слаб и незначителен, что создавалось впечатление – он и является этой самой всеобъемлющей тишиной, ее голосом, ее субстанцией, ее источником. Спокойствие было умиротворяющим, и его даже не хотелось нарушать.

– Кстати, чей Обход? – спросил Кьюнг.

Оди постучал себя пальцем в грудь.

– Сегодня ближе к вечеру сделаешь?

Тот кивнул. Сначала хотел что-то сказать, но понял, что устал от бесконечного потока слов.

– Ясно, что занятие бессмысленное, но за эту бессмыслицу нам тоже платят деньги.

Тут надо бы воспользоваться паузой и пояснить, что на борту лайнера такие понятия, как «утро», «вечер», а также «день» и «ночь» существовали хотя и условно, но вполне ощутимо в качестве зрительных восприятий. Все полетное время было разделено на периоды в двадцать четыре часа, на протяжении которых внутреннее освещение звездолета имитировало подобие медленного рассвета, затем ясное время суток, когда неоновые светила горели на всю мощность, далее – вечер, их цвет слегка окрашивался в красноватый оттенок, а «ночью» огни практически гасли, но не полностью, чтобы можно было передвигаться между отсеками. Ночью вспыхивающие глаза драконов выглядели просто устрашающе. И тогда все понимали – звездолетом движет самая настоящая колдовская сила. Тахионные двигатели – просто понты для тех, кто в них верит.