-- Он знает меньше нас. Возможно он не десятинулевой на самом деле. Надо бы вскрыть его кожух и пересчитать блоки.

-- У него темп сигналов медленнее наших, -- заметил С.-- му на каждое вычисление требуется больше элементов.

В уничтожил меня окончательно:

-- У них, органогенных, сложный механизм с саморемонтом. Почти все элементы загружены этим саморемонтом. Изучением внешнего мира занята едва ли тысячная часть.

-- Значит, он семинулевой практически. сли не шестинулевой.

-- Он ниже нас! Ниже!!!

-- Доложим! Немедленно доложим!

У всех троих появились над головой чашеобразные антенны, встали торчком, словно уши насторожившейся кошки. На всю планету В объявил о моем позоре:

-- Объект, прибывший из космоса, оказался органогенным роботом. Он объявил себя десятинулевым универсалом, но при проверке оказалось, .что вычисляет он медлительно, знания его не специфичны, поверхностны и малоценны. Ни в одной области он не является специалистом, даже о своей конструкции осведомлен слабо и нуждается в тщательном исследовании квалифицированными машинами нашей планеты.

ц был так пристыжен и подавлен, что не нашел в себе сил для сопротивления; тут же отдал для лаборатории три капли своей крови, замутненной аланином, аргинином, аспаргином и черт знает еще чем.

Учиться никогда не поздно, и следующие дни мы провели в, добром согласии с любознательными А, В и С. В свою очередь и я проявлял любознательность, в результате чего получил немало сведений о светилах, белках и изотопах. Эроме того, мы совершили несколько занимательных экскурсий. А показал мне астрономическую обсерваторию с великолепнейшим вакуум-телескопом. (В шаровом делают линзы не из прозрачных веществ, а из напряженного вакуума, искривляющего лучи так же, как наше Солнце искривляет лучи, проходящие поблизости.) В продемонстрировал электронный микроскоп величиной с Пизанскую башню, а С возил меня по городку Физики и Химии, окруженному, как крепостной стеной, синхрофазотроном диаметром девять километров., И все трое вместе показывали завод, который я видел издалека в день прибытия: длинное приземистое здание, полыхавшее голубыми огнями. Оказывается, это был завод-колыбель; здесь в массовом порядке с конвейера сходили шести-, семи- и восьминулевые А, В, С, , F, G, М, Р и прочие литеры. Занятно было видеть на деловых дворах заготовки: шеренги ног, левых и правых по отдельности, полки с ушами, штабеля глаз, квадратные черепа, еще пустые, не заполненные памятью, и отдельно блоки памяти, серийные, стандартные, без номеров.. Тут же рядом за стеной новенькие отполированные восьминулевки проходили первоначальное программирование. Срывающимися, неотшлифованными голосами они галдели вразнобой:

-- Дважды два -- четыре. Знать -- хорошо, узнавать -- лучше... Помнить -- хорошо, забывать -- плохо... Но только Он помнит все!

-- Это же это Он? -- допытывался я.

-- Вездесущий! Всемогущий! Аксиомы-дающий!

-- Он материализованная аксиома,-- сказал В.

Любопытное проявление идеализма в машинном сознании.

-- Откуда же Он?

-- Он был всегда. Он создал мир и аксиомы. И нас, по своему образу и подобию.

Тут уж я расхохотался. Наивное самомнение верующих машин! сли бог, то обязательно по их подобию.

-- Разве вы не видели его своими собственными фотоэлементами?

-- Он необозрим. Он непостижим для восьминулевых.

Все эти дикие преувеличения разжигали мое любопытство. "Это же этот таинственный Он? -- гадал я.-- Маньяк ли с ущемленным самолюбием, который тешится поклонением машин, не добившись уважения у звездожителей? Или фанатик науки, увлеченный самодовлеющим исследованием ради исследования? Или безумец, чей бестолковый лепет машинная логика превращает в аксиомы?" "Непостижим! Необозрим!"

Но с машинами рассуждать было бесполезно. За пределами собственной специальности мои высокоученые друзья не видели ничего, легко принимали самые нелепые идеи. Впрочем, как убедился, нелепости у них получались и в их собственной специальности, как только они выходили за круг привычных представлений своей сферы.

Восьминулевому А я рассказывал о Земле. Рассказывал, как вы догадываетесь, с пафосом и пылом влюбленного юноши. Говорил о семи цветах радуги, обо всех оттенках, которые не видели эаропяне на своей одноцветной планете, говорил о бризе и шторме, о запахе сырой земли и прелых листьев, о винном духе спелой земляники, о наивной нежности незабудок и уверенных толстячках-подосиновиках в туго натянутых рыжих беретах. Говорил, говорил и вдруг услышал свистящее бормотание. Невежливый слушатель стирал мои слова из своей машинной памяти.

-- В чем дело, А?

-- Хранить недостоверное -- плохо! Ты не мог все это увидеть на планете, отстоящей на десять тысяч парсеков.

И он привел расчет, из которого следовало, как дважды два -- четыре, что даже в телескоп размером со всю планету Кароп нельзя на таком расстоянии разглядеть землянику и подосиновики.

-- Но я же сам был там. ц не в телескоп смотрел.

-- Далекие небесные тела достоверно изучаются с помощью телескопа, -сказал А. -- Кто аксиома, астрономии. Почему ты позволяешь себе спорить со мной? Ты же не астроном.

-- Но я прилетел оттуда полгода тому назад.

-- Нельзя пролететь тридцать тысяч световых лет за полгода. Скорость света -- предел скоростей. Кто аксиома.

Час спустя аналогичный разговор произошел с химиком С.

-- Морей быть не может, -- сказал он. -- Жидкость из открытых сосудов испаряется. У вас же нет крыши над морем.

ц стал объяснять, что жидкость испаряется без остатка только на безатмосферных планетах. Рассказал про влажность воздуха, про точку росы. С прервал меня:

-- Все это умозрительно. Ты не знаешь даже точного строения воды, но берешься выдвигать гипотезы. Почему ты споришь со мной? Ты же не химик.

Но всех превзошел восьминулевой В.

Дело в том, что я простыл немного, разговаривая с ними с утра до ночи в неотапливаемом спортивном зале. Простыл и расчихался Услышав непонятные звуки, восьминулевые спросили, что я подразумеваю под этими специфическими, носом произносимым! словами.

-- ц болен, -- сказал я.-- ц испортился.

В прокрутил записи об анализах моей крови и объявил:

-- Справедливо. Сегодняшний анализ указывает на повышенное содержание карбоксильного радикала в крови. ц закажу фильтратор, мы выпустим из тебя кровь, отсепарируем радикал...

-- Предпочитаю стакан Ла-29 (лекарство звездожителей, напоминающее по действию водку с перцем). На ночь выпью, лягу, укроюсь, утром буду здоров.

-- Не спорь со специалистом, -- заявил В заносчиво. -- Ты же не биолог.

И тут я им выдал. Тут я рассчитался за все унижения:

-- Вы, чугунные лбы, мозги, приваренные намертво, схемы печатные с опечатками, специалистики-специфистики, узколобые флюсы ходячие, не беритесь вы спорить с человеком о человеке. Человек -- сложное существо, это величественная неопределенность, не поддающаяся вычислению. Чтобы понять человека, рассуждать надо. Рассуждать! Кто похитрее, чем Дважды два -четыре, три больше двух.

Э удивлению, машины смиренно выслушали меня, не перебивая. И самый любознательный из троих -- А-восьминулевой (потом я узнал, что у него было много пустых блоков памяти) сказал вежливо:

-- Знать -- хорошо, узнавать -- лучше. Мы не проходили, что такое "рассуждать". Дай нам алгоритм рассуждения.

ц обещал подумать, сформулировать, И всю ночь после этого, подогретый горячим пойлом, лихорадкой и вдохновением, писал истины, известные на Земле каждому студенту-первокурснику и совершенно неведомые высокоученым железкам с восьминулевой памятью.

Алгоритм рассуждения

1. Дважды два -- четыре в математике, но в природе не бывает так просто. В бесконечной природе нет абсолютно одинаковых предметов и абсолютно одинаковых действий. Две супружеские пары -- это четыре человека, но не четыре солдата. Две девушки и две старухи -- это четыре женщины, но не четыре плясуньи. Поэтому прежде, чем умножать два на два, нужно проверить сначала, можно ли два предмета считать одинаковыми и два раза тождественными. сли же рассчитывается неведомое, безупречные вычисления не достовернее гадания на кофейной гуще.