Но что делать? Никогда и никто из нас не испытывал такого количества болезненных укусов. Наспех стряхнув с машины несносных насекомых и отказавшись от обеда, помчались с возможной скоростью подальше от каменистого полуострова, послужившего прибежищем для этих созданий, неожиданно проявивших извращенный вкус. Потом весь остаток дня выгоняли на ходу из машины жучков, хватаясь за тех, кто по своему неразумению, вонзал свои челюсти в наши истерзанные тела. К счастью, боль от укусов коровки быстро проходила, не оставляя следа.

Позавчера, когда мы остановились на обед в сухом русле небольшого потока и пока готовили пищу, к машине прилетели докучливые мухи и, конечно, как всегда, с величайшей назойливостью уселись на все съестное. На этот случай мы возим большой кусок марли, прикрываем ею снедь. Но изголодавшиеся мухи находят лазейки, забираются в посуду с едой, садятся на лицо, руки. Когда же собрались в путь, все мухи забрались в машину. Надо было, как полагается, на ходу всех выгнать, да забыли это непременное экспедиционное правило и привезли непрошеных пассажиров на вечерний бивак.

Утром к мухам-путешественницам тотчас же присоединились местные мухи, и возле нас собралась порядочная их компания. Картина обыденная для пустыни.

В картонной коробке из-под сахара еще с прошлой поездки прочно прилепилось несколько кусочков халвы. Она очень понравилась мухам. Наши мучительницы собрались густой кучкой, облепили лакомство, ссорятся из-за тесноты, суетятся. Хорошим угощением оказалась халва: и сладкая, и жирная, и пахучая! Большую часть мух отвлекли остатки халвы, и нам сразу стало легче. Будь ее больше, всех бы мух к ней собрали. Сейчас же желающим насытиться не хватает места возле нее.

Несколько десятков лет странствуя по пустыне, я всегда маюсь от этих назойливых спутников человека, нередко вожу с собою и халву, но только сейчас случайно обнаружил притягательную силу этого продукта. Теперь буду отвлекать от себя ею мушиные атаки. Но коробку из-под сахара, когда она опустела, по рассеянности не оценив ее замечательных качеств, мы сожгли на костре, и сегодня днем на Балхаше во время обеда на нас набросилась свора, кроме обычных и так называемых синантропных мух, больших и вместе с ними еще зеленых, как их называют, «падальных» и поэтому особенно неприятных.

Предубеждение человека имеет громадное значение. Падальные мухи, вообще говоря, очень красивы. Ярко-зеленые, с металлическим отблеском и зеркально-блестящей поверхностью, они все же не вызывали восхищения. Одно слово «падальные» рисовало в воображении неприглядную картину пристрастия этих красавиц к тому, что тронуло дыхание смерти и тление. Балхаш богат зелеными мухами, видимо, неслучайно, чему способствуют отбросы при обработке рыбы, да и сами дохлые рыбы, выбрасываемые волнами на берег. Когда же отбросов нет, достается от мух человеку. Между прочим, мухи не пренебрегают и божественной добычей пчелок и бабочек и охотно, когда нет ничего другого, питаются нектаром цветов.

Сегодня вечером мы решили пренебречь озером и остановились в холмах каменистой пустыни, покрытой редкими кустиками боялыша. Солнце клонилось к западу, дул свежий и прохладный ветер. Думалось: уж здесь-то мы отдохнем от мух! Но наша радость была преждевременной. Вскоре к нам пожаловала большая стая мелких сереньких мушек. Откуда они взялись в этой безлюдной пустыне, сухой и молчаливой, густо покрытой мелким щебнем! Серые мушки оказались необыкновенными. Им было совершенно неведомо чувство страха и инстинкт простейшей осторожности. Они бесцеремонно забирались во все съестное и, видимо, страдая от жажды, полчищами лезли в чашки с чаем, тотчас же погибая в горячей воде. Панику на нас навела мушиная рать необыкновенную. Сколько же их набьется завтра утром в машину?

Утром, собрав вещи в машину и отмахиваясь от мух, Алексей принес мне полураздавленную фалангу.

— Что это такое? — Спросил он меня.

— Ну и что? Самая обыкновенная фаланга. Только почему раздавленная?

— Как почему? — удивился он. — Увидал, убил, чтобы посмотреть.

Когда мы снялись с бивака, ни одна серенькая мушка не стала нас сопровождать, все остались в своей родной и голодной пустыне. И за это мы были им благодарны.

На биваке, где на нас напали серенькие мушки, горы, покрытые темным гребнем, пестрели от множества светлых кучек земли, выброшенной наверх замечательным жителем пустыни и гор — слепушонкой. Как она, такая небольшая и тщедушная, находит в себе столько сил и энергии проделывать длинные и бесконечные лабиринты в почве, сплошь напичканной камнями. Кое-где в этих кучках земли видна желтая шелуха от оболочек луковичек тюльпанов. Но сейчас, как обычно, их засохших желтых столбиков с коробочками семян здесь уже нет. Видимо, всех уничтожила слепушонка и теперь перекочевала в другие места. Этот грызун с едва заметными точечными глазками — энергичный рыхлитель плотной почвы пустыни. Обработанная неутомимым землекопом, она легче впитывает влагу тающего снега и весенних дождей, и на ней лучше растут травы, в том числе и тюльпаны. Так, одновременно и друг, и враг цветов, слепушонка создает свои плантации, «в поте лица добывая свой хлеб».

Несмотря на то, что слепушонка — обыденнейший и распространенный обитатель пустыни, изучена она плохо и образ ее жизни известен в самых общих чертах. Где она сейчас обитает летом, почему не видно нигде ее свежих кучек земли, выброшенных наверх? И тогда приходит в голову неожиданная мысль о том, что зверек этот выбрасывает свои кучки главным образом весной, в пору размножения. Выбрасывает не зря, а ради того, чтобы построить под землей сложнейшие лабиринты ходов, запутанные коммуникации, предназначенные для встречи и общения с себе подобными. Все остальное время — зачем ему катакомбы! Передвигаясь под землей, он не особенно утруждает себя выбросом терриконов породы, а попросту пробирается в кромешной темноте в поисках пищи, забивая за собою путь вырытым грунтом. Конечно, это только догадки. Весною легче рыть, почва влажная. Весна — время наибольшей активности жизни. Ну а дальше? Не может же он все остальное время предаваться спячке.

Пустыня совсем сухая. Прыгают из-под ног во все стороны кобылки, перешагивает от кустика к кустику серый, как палочка, богомол. Недалеко от него раскачивается из стороны в сторону другой, такой же, но светло-желтый. Оба принадлежат к одному и тому же виду, но здесь окрашены в разные цвета, каждый по-своему.

Сзади кто-то громко зажужжал. Оглянулся — на кустике полыни уселась большая хищная муха — ктырь Сатанс гиганс; она зажала в своих волосатых ногах прелестную красноглазую и пушистую муху жужжало и пронзила ее острым хоботком-кинжалом. Попытался сфотографировать удачливого охотника за его занятием, но он, осторожный, улетел. С трудом, много раз спугивая, все же удалось подобраться к хищной мухе поближе.

Лежа на земле с фотоаппаратом в руках, случайно замечаю почти рядом с собою, под кустиком полыни, степную гадюку. Она давно меня заметила, не спускает с меня взгляда желтых злых с кошачьими зрачками глаз. Не попробовать ли ее сфотографировать. Палкой выгоняю гадюку из-под куста, но она, сверкнув чешуею, стремглав скрывается в небольшую, оказавшуюся поблизости, норку. Оттуда напуганное неожиданным посетителем выскакивает серое, как земля, насекомое и, повернувшись, опускает голову в свое бывшее укрытие, как бы желая получше разглядеть виновника беспокойства. Это хищный клоп редувий. Его я не узнал сразу, он не такой, как его собратья; другие виды редувиев обычно ярко окрашенные, а этот серый и сверху будто измазан землей. Таких насаживающих на свой костюм землю ради маскировки в пустыне немало среди жуков. Но клопов, да еще хищников, к тому же жителя нор, вижу впервые.