— Во, — заорал человек в халате, — прямо-таки в дугу сделали. Клею, ребята! Слушаешь, Сашка, золотая ты моя пятерка, как народ считает? И правильно! Хрен меня этой статьей достанут; суки, вместе с ихним «Русским словом», даю ответ! Спасибо, ребята, хоть настроение вздыбили. А теперь прогуляйтесь до этого траханого зимнего сада, я вас потом кликну, их майне дайне муттер!

Когда квартет Гварнери закрыл за собой дверь, Гринберг сделал на жирной морде голодный вид и вытащил из бокового кармана какую-то бумагу.

— Таран, — обратился он безо всякого почтения до своего клиента, — что ты вытворяешь? Тебе сейчас надо сидеть тише мыши, а ты доводишь прокурора до полного выпада в осадок. Ты что ему понаписывал?

— А что такое? Вполне имею прав кинуть телегу держиморде в калоотстойник, — с достоинством ответил Таран.

— Вот! — поднял палец, больше смахивающий на сосиску, адвокат. — В этом ты весь. Думаешь, у прокурора больше нет дел, чем собирать по твоему поводу столько народа? Это был целый конгресс самых знаменитых ученых-лингвистов, но ни один из них, кроме слова «Мюллер», ничего не понял. Ты чего устраиваешь людям вырванные годы по поводу профессиональной непригодности? Даже два академика-литературоведа, и те спасовали.

— Слушай, Сашка, я торчу внакладку, но имею гражданских прав говорить на своем родном языке…

— Кончай со своим языком, — взмахнул рукой господин Гринберг. — Америку ты им уже достал, теперь за Германию принялся. Тебе мало, что по твоему поводу там тоже чуть ли не Конгресс заседал. Ты бы хоть со мной посоветовался, а так… Написал жалобу в ООН, что являешься полномочным представителем племени делаваров[3] и американское правительство нарушает права коренного населения. Потому инкриминируемые тебе действия были направлены, чтобы привлечь внимание к нарушениям прав человека в Америке. Значит, пора на твоей родине возрождать делаварский язык?

— Тебе этого не понять! — ожесточенно заметил Таран. — Ты гражданин Германии. Но то, что творится у нас в Америке — уму непостижимо. Ты прикинь, прошло двести лет, как мы сбросили ярмо английских колонизаторов. Ну и что изменилось? Ни хрена! До сих пор вся страна англизирована. Население бакланит на языке оккупантов. И пока в нас, американцах, не пробудить национального самосознания, движений до лучшей жизни не будет. Нам прямо-таки надо всем миром возрождать прекрасный язык племени делаваров и прочих томагавков.

— Да, я посоветовал тебе тянуть время, — спокойно заметил адвокат, — но не таким же образом. Ты этим языком довел их до ручки. Теперь принялся за немцев. Это же нужно до такого допетрить! Тьфу, я, уже подобно тебе, начинаю высказываться. Короче, Таран, прекрати доводить прокурора. Твою жалобу переводили бы еще три месяца, если бы не я. Ты хоть помнишь, о чем писал?

— В общих чертах, — небрежно бросил Таран. — Много времени прошло.

— На, вспомни, — адвокат протянул клиенту ксерокопию его послания прокурору города Вейтерштадт.

Таран прикурил сигару и пробежался глазами по собственному творчеству.

Граждан прокурор!

Как я есть джан, парящийся по нахалке в сучьей будке, ваблю до ваших соплей за нарушение прав менов у крематории Вейтерштадт. Хозяин кичи лакидрош Мюллер беспредельничает до упора, парафинит звание нинко. Меня каждый день пичкают какой-то гермалой и компотом, аж виноград разыгрался. Без понтов хотят залабать мне Шопена! Чтобы не сидеть на подсосе, я перекинул семьдесят тонн вашей марочной капусты за хороший стол с бациллой, но из меня устроили надутого фофана, а мои права человека всю дорогу под зонтиком.

Вместо гомыры — муцифали, белого медведя, мне таскают диетфуфло, силос, подводную лодку и вашу устрицу пустыни. И это за мои бабки! Такую меню хуже цикория не станет штефкать последний политрук. А катюха и другая литература вместе с трактором вообще не выдается. Я прямо-таки хаеваю, что не могу сесть на спину без снотворного косячка и имею шанс зажмуриться от скомли.

Что за порядки в вашей именно Фэ, а потом уже РэГэ? За свои бабки мне не дают ни сигареты «Портрет участкового», ни коньяк «Две косточки», до которых я имею таску.

И вы еще имеете хаблость называться свободной страной? Империя зла за железным занавесом — вот кто вы есть против моего бывшего родного Советского Союза. Когда я мотал срок на родине, в Претории меня так не трюмили, как здесь, нехай я чалился как революционер после гестаповского цементирования. Потому при вашем немецком фашизме рассматриваю на себя политическим узником совести.

Вообще ваш китт Вейтерштадт ни разу не похож на другой, остро нужный почти свободной личности.[4]Я еще не полировал дерево перед плинтованием, а ко мне уже зэковское отношение. Ваши сучьи порядки доведут меня до манипуляций. Я пока почти свободный гражданин, уже согласный на любую вахлачку. Вот до чего меня довел ваш косящий на вольтанутого Мюллер. Потому вместо давать ливер за изенбровой биксой, ставить пистон шедевральной чуве, прямо-таки шпилю декофт через балдометр. Я же требовал не дефицит, промокашку или прыщавую шмакодявку, а широкоформатную буферную шмару. Но вместо этого херр на полшестого Мюллер достает ковыряловкой и щерится над правами человека, задиктованными ООН и природой.

Кроме всего этого беспредела, мордомаз — хреновый, королева — черная, а я привык до белой и, как есть мен нашпигованный, желаю пьендрос у кошаре, где безвинно карачусь за идею. Когда не сделаете соблюдений моих прав человека, я окунусь в озеро прямо в окопе, за что мой доктор настучит в пустолайки. Тогда вам станет лапса и должностной кадухис вместе с мухоедом Мюллером.

— Ну и что? — спросил Таран у адвоката.

— Как что? Разве прокурор имеет возможность удовлетворить все твои желания? Возьмем всего один пример. Ты пишешь, что хочешь сигареты «Друг». Их уже давно не выпускают на территории бывшего Союза… Где тебе их немцы возьмут? Да, в отличие от других заключенных, ты перевел семьдесят тысяч за индивидуальную кухню. Но разве за эти деньги ты вправе требовать начать производство твоих любимых сигарет? Никакая местная санэпидстанция не позволит этого «Друга» с собачьей мордой… Короче, Таран, ты сейчас сидишь в следственном изоляторе федеральной земли Гессен, а не в борделе у Привоза. Так…

— Так ты же сам сказал, чтобы я тянул резину, — возбудился Таран. — И они таки нарушают права человека. Во-первых, до сих пор не прислали телку, а во-вторых…

Слушай, Сашка, мне вчера звонил Вовка с Ривьеры. Ему еще три года мотать. Так он, между прочим, не в предвариловке как я, а в ихней зоне парится. Там у них в тюряге на обед семь сортов мяса, а мне всего четыре подсовывают. Так Вовка — явный зэк, а я пока свободный граждан. Как тогда будут щериться в зоне, если в предвариловке всего четыре сорта мяса… Да, так вот, несмотря на эти издевательства, я, как мог, помогал тебе. Даже говорю по-фраерски, без заметных акцентов. И чем ты недоволен? Мало у них ушло времени, чтобы мою телегу прочесть?

— Прокурор от него чуть ли не облысел. Вместе с академиками.

— Мне бы их заботы. Скажи, тут зэкам устраивают стрижку под ноль?

— При их желании. Короче, Таран, слушай меня внимательно. Пока ничего-нельзя сделать. Я выяснил, через неделю-другую тебя передадут фэбээровцам. Шапиро чересчур открыл жалюзи, и ему гарантировали программу защиты свидетелей. В общем…

— В общем и целом, я этого Шапиру…

— Тише, Таран, — адвокат многозначительно кивнул головой в сторону. — Лучше гони порожняк.

— Ссученный ботало Шапиро,[5] а не ты, нарвется до комплиментов, только мне надо краем пройти. Но когда я Потяну веревку…

— За это пока нет базара, — перебил клиента адвокат, — тебя можно гайкнуть до грызни…