В августе, в конце, я был уже в корпусе, перейдя в 7-й класс. У моего брата в специальных классах уроки начинались 1-го сентября, он уже был в старшем специальном и записался в кавалерийское отделение, мечтая выйти в уланы – полк, в котором служили и мой отец, и мой покойный брат.

Учителя у меня были все больше старые, за исключением математики. Юдин ушел, и на его место поступил полковник Лялин. Это был очень серьезный преподаватель, отлично объяснял, был требователен, требуя точности до педантичности. Имел привычку говорить, если кто ошибался: «Ну, а подумавши?», «Ну, а потерев переносицу?»

Баллы ставил очень скупо, высшим баллом у него было 7, как бы хорошо ни ответить. Я очень хорошо шел по математике, и только к концу года он мне поставил 8.

В 7-м классе занятий стало больше, прибавилось геометрическое черчение, статистика, законоведение и космография.

Мы жили в это время в Максимилиановском переулке.

В ноябре мой брат был произведен в камер-пажи, это было большим событием, и получил право на два отпуска в неделю помимо субботы. Камер-пажом он был назначен к княгине Терезии Петровне, но так как она все время была больна, не выезжала, то ему не пришлось служить при ней, во время высочайших выходов его назначали запасным, а в день присяги великого князя Михаила Михайловича по случаю совершеннолетия он был камер-пажом при нем и получил от него в подарок чудные золотые часы.

В декабре месяце, в день рождения моей старшей сестры, мы устроили дома спектакль. Это был для нее сюрприз, она и не подозревала, что мы ей готовили такой праздник. Я играл молодого помещика, влюбившегося в барышню, дочь соседа по имению. Мой брат и младшая сестра играли во французской пьесе. Привожу программу:

Спектакль сошел очень мило, сестра никак не ожидала и была в восторге от нашей затеи.

Мой брат написал A.Н. Кованько, участвовавшей с нами в спектакле, следующее стихотворение:

В этом году первый раз случилось, что мы с братом были дома вечером, нам не надо было ехать в корпус. Следующий день было 6 декабря – праздновали первый раз именины наследника цесаревича Николая Александровича, кроме того, это совпало и с воскресеньем.

В декабре, перед рождественскими праздниками, состоялись годовые репетиции, которые я хорошо выдержал, праздники я провел дома, мой брат тоже, так что мы все соединились вместе. У княгини Терезии Петровны родился 1-го ноября сын, которого назвали Александром, за него очень боялись, так как его мать была больна чахоткой. Мальчик вырос очень хороший, и моя сестра страшно привязалась к нему. Он был единственный из правнуков императора, сохранивший титул императорского высочества.[88] Вскоре после его рождения, Александр III издал указ, по которому только внуки царей оставались великими князьями с титулом императорского высочества, правнуки же были уже князьями и высочествами, а потомки этих последних, оставаясь князьями, именовались светлостями. Одновременно с умалением титула соответственно уменьшались и права их, сокращались и суммы, отпускавшиеся на их приданое и содержание от Уделов.[89] Александр III так поступил в виду того, что число членов императорского дома с каждым годом чересчур все увеличивалось.

С воцарением Александра III произошли большие перемены в высшем начальстве военно-учебных заведений. Ушел граф Милютин – военный министр, о посещениях которого мы, пажи, всегда хранили самые дорогие воспоминания. Назначен был генерал-адъютант Ванновский. Ушел и главный начальник генерал Исаков, замененный генерал-лейтенантом Махотиным с назначением к нему помощником генерал-майора барона Зедделера. Военные гимназии были переименованы в кадетские корпуса.[90]

Ванновский резко отличался от графа Милютина, у него не хватало той мягкости, доброты, которые сквозили во всех обращениях Милютина с пажами. Ванновский был сухой педагог, формалист, и потому его посещения хотя и не возбуждали страха, но к ним мы относились равнодушно, и он не так вникал в нашу жизнь, интересуясь, главным образом, научной стороной. Что касается Махотина, то хотя он и не был так суров, как Исаков, которого посещения наводили на нас страх, но тем не менее он оставил во мне, думаю, что и во всех пажах, впечатление менее выгодное, чем Исаков. Он не внушал страха, хотя был очень сухим человеком и формалистом, но в обращении с пажами с громкими фамилиями или имевшими связи, держался какого-то заискивающего тона, что не могло ускользнуть от нас, мы были очень чутки. Его помощник – барон Зеделлер – был очень светлой личностью, его появление в корпусе вызывало в нас всегда радость. Это был живой, открытый человек.

Коснусь теперь внутренней жизни в корпусе того времени. Воспитатели у нас были самые разнообразные, мы и относились к ним по-разному. Одних очень любили и потому старались не подводить, никогда не делая им неприятностей или, как принято было говорить в корпусе, не делали им «балаганов». К другим относились равнодушно, третьим, которых недолюбливали, ставили всякое лыко в строку и при малейшем поводе устраивали им балаганы. Балаганы устраивали иногда и учителям. Выражались они шумом, протестом, стуком пюпитров, не давали учителю начать урок, не вставали, когда он входил в класс, и т. д. Своим отделенным воспитателям балаганы бывали редки, их делали воспитателям других классов, когда те вмешивались в дела не своего класса или проявляли какую-нибудь бестактность. Вызывались эти балаганы всегда личными недостатками воспитателей: подозрительностью, обидчивостью, неумением подойти к пажу, объективно разобраться в его поступке, а главное, если воспитатель пойдет жаловаться инспектору или директору – этого пажи не прощали.

В январе месяце 1882 г. такого рода балаган был устроен одному из воспитателей общих классов, в котором я совершенно невольно оказался главным зачинщиком. Дежурным воспитателем был подполковник Литвинов, человек страшно вспыльчивый. Когда он чем-нибудь бывал недоволен или ему казалось, что паж нарочно его изводит, он напускался на него, кричал таким неистовым резким голосом, который был слышен по всему корпусу. Этого ему никогда не прощали, особенно если он кричал на пажа не своего класса, где он был отделенным, а на пажа старшего класса. Мы почему-то считали, что воспитатель младшего класса не может делать замечаний пажу старшего класса, и не прощали такому «узурпатору» власти.

Не помню, какого числа, после вечерних занятий дежурный воспитатель Литвинов повел нас, пажей среднего возраста, строем к вечернему чаю в столовую. За столом кто-то из моих товарищей стал рассказывать какую-то смешную историю, мы покатывались со смеху. Литвинову показалось, что мы смеемся над ним, и он разорался на нас и приказал сидеть тише. Это только подлило масла в огонь. Я хохотал до упаду, Литвинов напустился на меня и, видя, что я продолжаю смеяться, приказал дядьке принести мне стакан воды, чтобы я успокоился. Меня взорвало, и, когда служитель принес мне стакан с водой, я ему сказал, чтобы нес воспитателю, что это ему надо успокоиться. Тот, недолго рассуждая, поднес стакан воды Литвинову. Надо было видеть, с какой яростью он накинулся на меня за такую дерзость, казалось, все стены рухнут, я ему на это ответил, что прошу не кричать на меня.