— Это ты меня извини, дорогая.

— Это ведь ненадолго.

— Еще раз извини, забылся. Что еще нового?

— Так… Тебя интересует, во что были одеты дамы на бридже у Мэри Уолл?

— Ну, надо полагать, это будет в вечернем выпуске газеты. Так что поберегу твое время.

— О, спасибо, дорогой. Очень мило с твоей стороны. Но хочешь знать, что было главным в моих дневных заботах?

— Конечно.

— Я молилась, чтобы мой любимый муж вернулся домой пораньше и налил мне виски с содовой. Кстати, ты ведь и сам еще не выпил.

— Что ж, самое время.

— Доктор О’Брайан придет осмотреть меня завтра, а не послезавтра. Он уезжает на несколько дней. Будет здорово, если малыш родится к годовщине нашей свадьбы, верно?

— Конечно.

— С другой стороны, по всему видно, что все должно произойти раньше, а ведь мы опаздывать не хотим, а?

— Естественно. Но мне кажется, что тебе не стоит ни о чем беспокоиться. Когда ребенок будет готов, тебе дадут знать.

— Что ж, надеюсь он оценит все, что я для него делаю.

— Мы оба оценим, родная.

— Я люблю тебя, Сидни.

Ребенок родился 10 мая 1904 года, за несколько недель до годовщины свадьбы. Он весил девять фунтов, и роды прошли почти безболезненно как для матери, так и для младенца. Радость от события была всеобщей. Первенец у родителей, первый внук в обеих семьях, первый ребенок, появившийся на свет в большом фермерском доме (в доме Райфснайдеров было трое), первый новорожденный среди одноклассниц Грейс по школе мисс Холбрук. Удивительно, но сам факт рождения заставил Форт-Пенн переменить отношение и малышу, и к его отцу: пока Грейс была беременна, о нем говорили как о ребенке Грейс точно так же, как говорят „волосы Грейс“ или „улыбка Грейс“, собственно, даже не думая о том, что и у него есть отец. Но с рождением Форт-Пенн сразу увидел в нем ребенка обоих родителей, а в Сидни — мужа и отца. Младенец сделал своего отца личностью Форт-Пенна. Он по-прежнему оставался чужаком, но теперь это был свой, форт-пеннский чужак. Совсем „не чужаком“ его признать не могли, но отныне считали хотя бы отцом уроженца.

В тот вечер, когда родился ребенок, Сидни сидел в рабочем кабинете своего тестя.

— Ну и денек выдался, а, Сидни? Ты хоть ел что-нибудь?

— Нет. А вы?

— Перекусил в клубе, — отозвался Уилл Колдуэлл. — Видно, и не пил?

— Нет, да и вы, видно, тоже. Что-то мы нарушаем традицию. Следовало бы как следует напиться.

— Что ж, начнем, — сказал Колдуэлл. — А то я уж сколько лет не напивался. Даже не помню, когда это было в последний раз.

— Как насчет холодного ростбифа и шампанского, сэр?

— Что надо.

Сидни вышел на кухню и вернулся с бутылкой шампанского.

— Боюсь, не удастся нам отведать даже холодный ростбиф. Прислуга и слышать ничего не хочет. На кухне готовят ужин для миссис Колдуэлл, уставляют поднос блюдами, так что наш пикник отменяется, но хотя бы при нас шампанское. — Сидни наполнил бокалы, и Уилл поднялся со стула.

— Что ж, Сидни, за твоего сына и моего внука. Надеюсь, он вырастет таким же хорошим человеком, как его отец.

— А если постарается, то таким же хорошим, как его дед, — подхватил Сидни. Оба выпили. — Ну что, стаканы об пол?

— А что, надо? — осведомился Уилл. — В таком случае вот мой!

Они разбили бокалы, нарушив тем самым цельность сервиза, подаренного Грейс и Сидни на свадьбу. Последовали новые тосты, Сидни принес еще одну бутылку, которая была выпита под ужин, сервированный на одном конце обеденного стола в столовой, затем вернулись в кабинет, где их ждали сигары, кофе и опять-таки шампанское.

— Вот наконец дожил, — проговорил Колдуэлл. — Внук. Наверное, этого и ждешь, как только появляется первый ребенок. Во всяком случае, со мной так было с самого рождения Брока. А ты ждешь внука, Сидни?

— Даже не знаю, сэр. Сам не знаю. Сегодня я весь день только и думаю. Проснулся на рассвете около половины шестого и сразу понял — сегодня все и произойдет. Доктор О’Брайан — вот славный ирландец. Да, мистер Колдуэлл, это замечательный человек. Вам известно это лучше моего, но я хочу, чтобы вы знали, я очень ценю доктора О’Брайана. Он спас мою жену.

— Как это?

— Ну… тем, что сделал сегодня.

— А, ты имеешь в виду родовспоможение.

— Точно. Если что, я всегда буду помнить о докторе О’Брайане. Знаете, мистер Колдуэлл, я не особенно религиозный человек, но, коли худо будет, я всегда помяну добром доктора О’Брайана. А вы?

— Я тоже, можешь быть уверен.

— А кто нет, не друг мне, это как пить дать, но я и не сомневался, что вы его цените по достоинству, мистер Колдуэлл. Я и вас ценю.

— Спасибо, Сидни.

— Знаете, мистер Колдуэлл, у меня замечательный отец, лучше не бывает, но это не значит, что для меня вы хуже. Вы отец Грейс, и я чрезвычайно высоко ценю вас. Вы ведь верите мне, мистер Колдуэлл?

— Конечно, Сидни.

— Мы не часто вот так с вами разговариваем, и мне хочется, чтобы вы знали, что я думаю. Теперь я сам отец и хорошо понимаю ваши чувства. Вы желаете своей дочери всего самого лучшего, сам я не из лучших, но, может, не стоит об этом. Самый счастливый день своей жизни я провел в вашем доме. Знаете, когда это было? Когда я впервые увидел Грейс, ее лицо. Впервые. Я полностью разделяю ваши чувства, мистер Колдуэлл. Главное — это ее счастье.

— Ты сделал ее счастливой, Сидни.

— Правда? Вы действительно так думаете, мистер Колдуэлл? Что ж, хочется верить. Когда-нибудь я скажу этой крохе, что сейчас наверху, этому пареньку, когда он подрастет, я скажу ему, что он пришел в этот мир для того, чтобы сделать свою мать счастливой, и перед тем, как что-нибудь сделать, он должен спросить себя, будет ли от этого маме лучше? Это тот вопрос, который задаю себе я, и если отвечаю „да“, то делаю. А если „нет“ — нет. Как вы считаете, мистер Колдуэлл? Следует ли нам чаще появляться в обществе?

— Не знаю, что и сказать, Сидни. Вы с Грейс только год как женаты, и, учитывая то, что большую часть этого срока она была беременна… а почему ты спрашиваешь?

— У меня есть друг. Старый приятель, с которым мы познакомились еще до того, как я переехал сюда. Мы виделись с ним месяц назад, и он сказал, что Форт-Пенн хотел бы чаще нас видеть, по крайней мере Грейс. Не то чтобы он задирался или что-то в этом роде, но высказался вполне ясно. Так, словно я сноб.

— Но ведь ты не сноб, Сидни, и какое тебе дело, о чем люди болтают или думают.

— Никакого, если речь идет обо мне. Но Грейс — другое дело.

— Почему? Почему вам обоим должно быть дело до того, что говорят или думают другие? Слушай, Сидни, обо мне болтали и болтают то же самое, и я слышу это, сколько себя помню. То же самое твердили и обо мне, и о миссис Колдуэлл, когда мы пропускали какой-нибудь из званых вечеров. Так что же удивительного, что теперь про вас чешут языками? Люди даже о Броке сплетничают.

— Гм…

— Как это понять — „гм“? Что вы с Броком не такие уж закадычные друзья, мне наплевать… A-а, ясно. Это Брок сказал, что ты ведешь себя как сноб.

— Ну, не он один, иначе я бы и голову не стал забивать. Но другие говорят то же самое. Знаете, мистер Колдуэлл, если Грейс до замужества любила выходить в свет, я тоже полюблю. Ее желание — мое желание. Но ведь вроде ей нравится здесь, на ферме, и всегда нравилось, и я тоже всегда хотел жить на ферме. С кем-то другим и я не подумал бы разговаривать об этом, но мне хочется, чтобы вы знали, вы и миссис Колдуэлл. Мы живем так, как нам нравится, Грейс и мне.

— Мы с миссис Колдуэлл знаем, Сидни. Хочу сказать, и это справедливо, что мы тебя ценим. Ты сделал Грейс счастливой, а что еще нужно отцу с матерью? Мне бы хотелось, конечно, чтобы и у Брока все складывалось лучше, но, честно говоря, не знаю, чем ему и помочь.

— Единственное, что могу предложить, — пусть Брок хоть целый свет обойдет, но отыщет жену вроде Грейс.

— Ты, стало быть, считаешь, что Броку надо жениться?

— На девушке, похожей на Грейс.