* * *

В какой-то момент — когда именно, сказать трудно — Сидни и Грейс стали Тейтами. Люди при встрече говорили: „Там были Тейты“, или „Я заходил к Тейтам“, или „Я давно не видел Тейтов“. Кто-то кому-то говорил, и само замечание такого рода было куда менее существенно, чем то, что слушатель или слушатели понимали, о чем идет речь. Да, когда именно произошел сдвиг, сказать трудно и даже невозможно, но в любом случае момент был выбран верно. И именно в этот момент брак стал свершившимся фактом. Не то чтобы Форт-Пенн перестал говорить: „Там были Сидни и Грейс“, или „Я зашел к Грейс“, или „Я давно не видел Сидни и Грейс“, — говорили; но в обиход вошла и даже стала более употребительной форма „Тейты“. А по прошествии некоторого времени — и более естественной, более интимной, чем „Сидни и Грейс“. Выскочки, посторонние, случайные знакомые (но все же знакомые) могли говорить „Сидни и Грейс“, по-снобистски полагая, что демонстрируют таким образом близость к обоим. Отнюдь. После того как Тейты стали Тейтами и само это понятие сделалось общеупотребительным, „Сидни и Грейс“ утратили ценность как знак дружеской близости с упомянутыми лицами. Причина проста: человек действительно близкий называл Сидни и Грейс „Тейтами“, потому что в этом обращении была какая-то свобода и легкость. Назвать Тейтов „Тейтами“ — значит утвердить свое с ними равенство. Если кто-либо скажет: „Мы с Катариной на днях играем в теннис с Сидни и Грейс“, это будет означать лишь, что „нас с Катариной“ побьет лучшая в Форт-Пенне смешанная пара. Но если та же самая Катарина скажет: „Мы на днях устраиваем пикник, будут Уоллсы, Поффенбергеры, Тейты и Каннингэмы“, то это значит, что она не только ставит себя на одну ногу с Грейс, но и то, что видит в Грейс и ее муже приятных и желанных гостей, однако же не более приятных и желанных, нежели Поффенбергеры, Уоллсы или Каннингэмы.

Оттенок снобизма в обращениях „Тейты“ и „Сидни и Грейс“ был незаметен и, ввиду отсутствия четких стандартов, трудноопределим. Достаточно будет сказать, что команда „Сидни и Грейс“ состояла из кандидатов в члены некоего сообщества, что само по себе не позволяло судить ее по тем же правилам, по каким судят самих членов, или команду „Тейтов“. Трудность в различении состояла и в том, что те и другие сходились в одном: Тейты — уникальная пара (только одни признавали это прямо, так сказать, действенно, другие — косвенно, словесно).

— А теперь объясните мне, — обратился некий таинственный пришелец к столь же таинственному, но наблюдательному уроженцу Форт-Пенна, — в чем все-таки заключается уникальность Тейтов? Я жду.

— Ну, прежде всего — внешность, — начал уроженец. — Вы же не будете отрицать, ибо это сразу бросается в глаза, что они на удивление красивая пара, такую год ищи, не отыщешь. Она — очаровательная женщина. Мы никогда, даже когда Грейс была маленькой девочкой, не сомневались, что такой она и вырастет. У нее были удивительные глаза, кто-то назвал бы их большими, большими карими глазами. Но уверяю вас, они вовсе не были большими. Обычные глаза, более того, держу пари, что если их измерить, обнаружились бы отклонения от середины, причем в меньшую, а не в большую сторону. Или вот еще что… Пожалуй, это можно назвать противоречием. Скажем, взглянув на нее — и не только, когда она была ребенком, но и позднее, когда повзрослела, да и сейчас, — итак, взглянув на нее, вы бы решили, что это задумчивая, глубокомысленная девушка, которая то ли решает в уме математические задачи, то ли вслушивается в музыку, чтобы тут же перенести ее на бумагу. Но я-то знаю, что училась она средненько. Переходила из класса в класс, и, полагаю, по заслугам, как и большинство учениц школы мисс Холбрук, но отличницей точно никогда не была. Никаких грамот или других подобных наград. Что касается музыки, то, верно, она может сесть за рояль и наиграть какую-нибудь мелодию, а если перед глазами ноты, то не заставит ждать и нажмет нужную клавишу. Может сыграть кое-что наизусть. Например, некоторые этюды Шопена. Кое-что из Бетховена, из Баха. Шумана. Но что касается сочинительства, то об этом и речи быть не может, если, конечно, судить по результатам. Нет-нет, без нот она и шага не сделает. Знаете, рояль, на котором она училась играть, собственно, это был не рояль, а пианино, на нем было место для свеч, с подсвечниками с обеих сторон.

— Да Бог с ними, с подсвечниками. Извините, но меня интересует Грейс.

— Конечно, конечно, но, по моему скромному мнению, обстановка играет не меньшую роль, чем наследственность, а пианино с подсвечниками — это часть обстановки, в которой выросла Грейс. Не беспокойтесь, дальше на эту тему распространяться я не намерен, просто я счел своим долгом высказать свое твердое убеждение.

— Ну что ж, вы его высказали, — кивнул пришелец. — Так что, можно считать, что с глазами, задумчивым видом, отсутствием школьных успехов, а равно успехов в музыке покончено?

— Почти, — ответил уроженец. — За исключением того, что благодаря задумчивым глазам в ней, естественно, находили что-то латинское, а латинский тип в наших краях неизменно ассоциируется… с Кармен. Эмоциональность, бурный темперамент. Но что-то мне никогда не приходилось слышать таких сравнений применительно к Грейс. Более того, какое-то время она даже не пользовалась популярностью у противоположного пола.

— Может, ее просто боялись.

— Это не исключено, но у нас в Форт-Пенне — говорю только то, что знаю, — мне ничего подобного слышать не приходилось. Между прочим, вот забавная подробность, она мне только что в голову пришла: я знаю два или три случая, когда молодые люди спорили, что у Грейс голубые глаза.

— Ну и что из этого? Разве нет мужей, которые не знают цвета глаз своих жен?

— Да, мне тоже приходилось это слышать, и я готов поверить, что так оно и есть. И вообще это я так, между прочим, просто подумал, что вам это может быть интересно.

— Пожалуй. Во всяком случае, тут есть о чем подумать, — согласился пришелец. — Но прошу вас, продолжайте.

— Да о наружности, пожалуй, больше сказать нечего, разве что надо иметь в виду, что с годами она становилась все приметнее. И вышла замуж за привлекательного молодого человека, так что и пара получилась красивая.

— С этим не поспоришь, но в этом еще нет никакой уникальности.

— Вы правы. Само по себе это еще не превращает их в уникумов. Одна лишь красота никого не делает уникальным, разве что столкнешься с такой парой в толпе, состоящей исключительно из уродов. И здесь позвольте мне со всей определенностью заявить, что наши пары пенсильванских голландцев чаще всего весьма привлекательны на вид, особенно в молодости. Только взгляните на иных наших молодых мужей и жен. Они, как правило, не отличаются высоким ростом, но фигурки у них ладные, хорошие. Как однажды заметил один из моих друзей, все при них, все на месте. Что касается мужчин — в третьем поколении они становятся выше, и у многих уж нет тех скошенных затылков, которые делали их похожими на прусских гвардейцев. Конечно, и тем и другим, и мужчинам и женщинам, приходится думать о весе. Как пойдут дети, фигуры у жен расплываются, да и у мужей тоже. Бывает, малый задумается, а не пора ли завести еще одного ребенка, ну и все у них выходит как надо. Ну и, конечно, едоки они хорошие.

— Да, я слышал, но не кажется ли вам, что мы несколько удаляемся от мистера и миссис Тейт.

— Вы правы, извините меня. Я заговорил о пенсильванских голландцах просто потому, что на этом фоне можно лучше рассмотреть мистера и миссис Тейт.

— Согласен, — кивнул пришелец. — Чтобы понять уникальность Тейтов, сравнение не помешает. Но теперь давайте условимся: больше о внешности не говорить. Потолкуем, например, о деньгах или родословной.

— О деньгах поговорить всегда интересно, — согласился уроженец. — Грейс Колдуэлл происходит из состоятельной семьи, так что в данном случае мы можем объединить эти два предмета — деньги и родословную. Если углубиться в историю Форт-Пенна, я бы рискнул заметить, что Колдуэллы и Броки (памятуя о том, что мать Грейс из рода Броков) всегда входили в число самых богатых людей в этих краях. Насколько я могу судить, деньги Колдуэллов — это земли. В свое время они владели тысячами акров в одном лишь графстве Несквехела. Начинали они с маленькой торговой точки, затем появился магазин, а хозяин магазина, знаете ли, был тогда у нас чем-то вроде банкира. Не то чтобы в расчетах между ним и фермером присутствовало так уж много наличности, да и в расчетах между хозяином магазина и его поставщиком из Филадельфии и Ланкастера немногим больше, но, во всяком случае, столько наличных фермер раньше не видел. Ну, само собой разумеется, у фермеров выпадали голодные годы, два или три, и вот так-то Колдуэллы получили землю, потому что в их гроссбухах учитывался каждый цент общей стоимости фермы, и если у фермера случалось слишком много голодных лет, или он заболевал, или просто изнемогал и руки опускались и в одно вовсе не прекрасное утро он выходил из амбара и накладывал на себя руки (а именно так нередко и случалась), то ферма естественным образом переходила к хозяину магазина. Понятия не имею, что представляли собой Колдуэллы пятьдесят или сто лет назад, кто среди них попадался — плуты, скряги, добряки, парни „душа нараспашку“, но одно знаю точно: хозяин магазина стоял на ногах прочнее в Филадельфии и Ланкастере, чем фермер в магазине. Лавочник продавал фермерский продукт и таким образом зарабатывал некоторую наличность, а парни в Филадельфии ставили человека, имеющего в руках некоторую наличность, выше, чем фермера с его телегой, груженной репой.