Меню были переплетены в искусственную кожу голубого цвета, с желтой шелковой тесьмой-закладкой, кисточками и большим, наполеоновских размеров, вензелем «Н» на обложке. Получая всего двадцать долларов с персоны, владельцы гостиницы явно теряли в деньгах, выставляя взамен еду, напитки, серебряные ящички с сигаретами для мужчин и отделанные серебром дамские сумочки. Чарлз, метрдотель гостиницы, убеждал членов комитета: «Гости в этот день, по моему мнению, в своем подавляющем большинстве не из тех, что берут меню домой. Думаю, когда все кончится, вы увидите, что множество карт валяется на полу. Зачем в таком случае напрасно тратить деньги? Потом, на ужине в честь губернатора штата, и впрямь можно выложить красивые сувенирные меню. Разумеется, за счет подрядчика или субподрядчика».

Меню состояло из титульного листа с датой и изображением головы индейца, сильно напоминающей аборигена, рекламирующего шоколадные изделия фирмы «Самосет», двух страниц с номерами столиков и перечнем гостей в алфавитном порядке. Справа от себя Грейс усадила Данкана Партриджа, слева — Пола Райхельдерфера. Пожилой господин был словоохотлив, как наполовину отставной адвокат, соединяющий в себе самомнение, основанное на прошлых успехах, высокомерие человека, родившегося некогда в преуспевающей семье, и уверенность, которая приходит с привычкой к тому, что тебя слушают. В минуты молчания он лишь ждал, когда заговорит вновь, и использовал их для того, чтобы убрать с тарелок все, что на них лежит. Безобразие, говорил он, что старый профессор Шофшталь не организовал музыку; дело, наверное, в том, что члены семьи начинают немного стесняться старика. Отпечатанные меню, продолжал он, невольно принимая сторону метрдотеля, — это деньги на ветер, все равно гости их выбросят, а каждый будет есть, что стоит перед ним на столе, выбора нет, а иначе для чего существуют меню, как не для того, чтобы человек решил, что ему по вкусу. Он устал, его уже тошнит, не умолкал Партридж, от столового и постельного белья, жесткого, как крахмальная рубашка; кстати, коль скоро уж речь зашла о рубашках, кто позволил пустить сюда людей в смокингах? Смокинг на таких мероприятиях, как нынешнее, не более уместен, чем бриджи для игры в гольф. Или вроде того. Смокинги уместны на мальчишниках, а не в присутствии дам.

— Вон там, через два стола от нас, я вижу четверых в смокингах. Надо бы, конечно, поговорить с ними, только шум поднимать не хочется.

Грейс послушно посмотрела в ту сторону и увидела, что один из упомянутых четверых — это Роджер Бэннон и он ей кланяется. Грейс кивнула в ответ. Пол заметил этот обмен приветствиями и тоже кивнул Бэннону.

— Вы что, знаете, этого малого? — спросил Данкан Партридж.

— Не то слово, — бросил Пол.

— В таком случае, если это ваш приятель, может, вы сыграете роль портного и дадите ему добрый совет. Грейс, девочка, тебе бы тоже стоило поговорить с ним. Может, мягкое женское прикосновение…

— Вряд ли Грейс знакома с ним, — поспешно вклинился Пол. — Это он мне кивнул, а Грейс показалось, что ей.

— Мог бы дождаться, пока дама первой его заметит, — проворчал Партридж. Он снял очки. — А ну-ка посмотрим, кто это такой. Ах вон оно что, — протянул Партридж и, вновь нацепив очки на нос, наклонился к Грейс и прошептал: — Кажется, я ступил кое во что. Извини, детка. Прощен?

— Ну конечно, — рассмеялась Грейс.

— Пусть это будет между нами, — снова наклонился к ней старый законник. — Если Пол знает, что вы знакомы, пусть это останется между нами.

— Спасибо.

Партридж отставил в сторону смокинги и Бэннона, но продолжал свои бесконечные монологи и замолк только тогда, когда принесли десерт.

— Вот тебе на!

— Что такое? — спросила Грейс.

— Чарли Джей собственной персоной, но кто это с ним? Док Уолтауэр пришел поздравить. Право, он заслуживает некоторой порции аплодисментов.

Партридж поднялся со своего места, не обращая внимания, что все остальные по-прежнему сидят, хлопнул в ладоши и, стоя, аплодировал до тех пор, пока к нему не присоединились остальные. Новый и старый мэры улыбались и раскланивались во все стороны.

— И как же вам удалось разглядеть их в очках? В других случаях вы их снимаете? — поинтересовалась Грейс.

— Я и сейчас снял, — парировал Партридж. — К тому же всегда можно увидеть то, что хочешь, а?

— Старый вы греховодник, — засмеялась Грейс.

— Был, был в свое время, не отрицаю. Ладно, полагаю, можно и сесть. Чарли вон сел. Теперь кто-нибудь поднимется, минут пять будет говорить, не называя имени Чарли, потом споет ему такой дифирамб, будто это не живой человек, а мумия, а Чарли будет сидеть, слушать и впрямь как мумия. Потом встанет и будет говорить, говорить, говорить. Скромно. Удивленно. А мы будем сидеть на своих местах, думать и говорить себе, что если бы его сегодня не выбрали, это был бы величайший сюрприз во всей истории Соединенных Штатов — по крайней мере с тех пор, как мистер Хьюз проиграл выборы. И я-то уж точно скажу себе: «Чарли, если бы ты не был избран, я бы потребовал назад свои деньги». Грейс, если вы извините мое любопытство, сколько лично вам стоила скромность Чарли?

— Э-э, дайте подумать. Пятьсот долларов, потом еще пятьсот, потом двести пятьдесят. Итого тысяча двести пятьдесят.

— Ясно. Немного больше, — подмигнул он Грейс, — чем я пожертвовал на то, чтобы иметь хорошую власть. Ну, вы-то, Пол, приезжий, вас эти игры не касаются.

— Отчего же. Не забывайте, я в графстве Несквехела, да и в самом Форт-Пенне веду немало дел, так что тоже вложил несколько долларов.

— Интересно, сколько всего Чарли насобирал. А еще интереснее, побил ли он рекорд Уолтауэра по голосам.

— Наверное, завтра в «Часовом» прочитаем, — заметила Грейс.

— Конечно, но знаете, о чем я подумал? Почему бы нам всем не съездить туда, когда окончится действо? Сейчас мне надо отвезти домой миссис О’Коннол, а когда вернусь, наверное, начнутся танцы и можно трогаться в любой момент. Что скажешь, Грейс?

— А разве редакция работает так поздно?

— В день выборов, милочка, газеты по всей стране трудятся допоздна.

— В таком случае — конечно, — решила Грейс. — Я танцевать не хочу, а если другие решат остаться, пусть Брок будет за хозяина.

Пока Партридж отвозил миссис О’Коннол домой, Грейс и ее гостей удостоил персональным визитом Чарли Джей, речь которого отличалась выражением скромности, удивления и решимости одарить любимый город такой системой управления, которая будет даже еще более эффективна — если это, конечно, вообще возможно, — нежели та, что предложил его добрый друг и предшественник на посту мэра Джордж Уолтауэр, который попросил не предоставлять ему слова для выступления, но который (продолжал Чарли), безусловно, заслуживает самых горячих аплодисментов.

Чарли, раскрасневшийся от возбуждения, сел рядом с Грейс.

— По-моему, я побил рекорд Уолтауэра, — сказал он. — По крайней мере так считают в клубе.

— Мы едем в редакцию «Часового», — сообщила Грейс. — Данкан Партридж думает, что уже известны результаты. Не присоединитесь?

— Я бы рад, да не могу, Грейс. Я тут с женой, ее сестрой, есть и другие гости. — Чарли явно был доволен, что Грейс проявляет такой интерес к его избирательной кампании, и она решила не разочаровывать его упоминанием того, что поездка в редакцию — идея Данкана Партриджа.

Освобождая зал для танцев, убрали ковровые дорожки и столы, а дамы и господа тем временем разошлись по своим туалетам. Вскоре вернулся старый адвокат. Грейс и Пол встретили его в фойе. В зале «Пенсильвания» начиналось второе отделение вечера, выдержанное в стиле кабаре.

— Господи, это еще что такое? — ахнул Партридж.

— Это — что? — не поняла Грейс.

— Ну, этот адский грохот. Бум-бум-бум. Как там его, джасс? Или вроде джаз? А взгляни на публику.

— Это называется one-step, — пояснила Грейс. — Один шаг.

— One-step, говоришь? — пожевал губами старик. — На мой-то вкус, там как раз на один шаг больше, чем нужно. Ладно, может, одним-вторым-третьим-четвертым-пятым шагом двинемся в редакцию? Грейс, я оставил твою машину у входа. Мне вроде как велели убрать ее оттуда, но я сказал, что мы вот-вот уезжаем, нет, говорят, переставляйте. «Ах вот как?» — спросил я и без лишних слов вытащил ключ из зажигания и положил его себе в карман — твой водитель смутился, но про себя, кажется, был только рад. В общем, машина у подъезда, а ключ — вот он.