Литмир - Электронная Библиотека

– И что ты собираешься делать? – спросила я.

– Ничего. Но мой портрет они повесят на стену только через мой труп.

– Да ладно тебе, Лила. В конце концов, что тут такого? Даже приятно – будешь красоваться в рекламе, как какая-нибудь артистка.

– Я не артистка.

– Это правда.

– Тогда о чем мы говорим? Если мой муж продался Солара с потрохами, по-твоему, пусть и меня продаст?

Я пыталась ее образумить: может, не надо выводить Стефано из терпения? Как бы он опять не начал распускать руки! Но Лила только рассмеялась: после того как муж узнал, что она беременна, он и пальцем ее не тронул. Но едва она это сказала, как меня озарила догадка: а что, если фотография – это не больше чем повод? Что, если Лила нарочно дразнит всю эту компанию – Стефано, Солара, Рино, – нарочно их провоцирует, чтобы кто-нибудь из них отлупил ее до полусмерти и избавил от другой боли – той, что причинял ей живой комочек, зреющий у нее в животе?

Мои опасения подтвердились в тот вечер, когда состоялось открытие новой лавки. Лила оделась в какое-то убогое тряпье, а с мужем у всех на глазах обращалась как с лакеем. Священника, которого сама же просила меня пригласить, выпроводила еще до того, как он освятил магазин, демонстративно сунув ему в руку пачку денег. Затем она принялась нарезать ветчину и делать бутерброды, которые раздавала всем желающим, каждому наливая еще и по стаканчику вина. Народ повалил в лавку валом, Лила с Кармелой не успевали обслуживать покупателей, и Стефано, который по торжественному случаю надел свой лучший костюм, пришлось встать за прилавок даже без фартука.

Дома Стефано наорал на жену. Лила, которой только того и надо было, не осталась в долгу: если он мечтал заполучить рабыню, орала она в ответ, то не на ту напал, она ему не мать и не сестра и, стоит ей захотеть, устроит ему веселую жизнь. Она припомнила ему все, начиная со сделки с Солара и махинаций вокруг ее портрета, и не скупилась на выражения. Стефано дал ей выговориться, а потом ответил потоком еще более грязных оскорблений, но поднять на нее руку так и не решился. На следующий день, когда Лила пересказала мне эту сцену, я предположила, что Стефано, несмотря на все свои недостатки, действительно ее любит. Лила отрицательно помотала головой.

– Вот что он любит, – сказала она и красноречиво потерла друг о друга большой и указательный пальцы.

Новая лавка быстро завоевала популярность в своем квартале; от покупателей отбою не было.

– Касса лопается от денег, – говорила Лила. – А все благодаря мне. Я помогаю ему разбогатеть, я собираюсь родить ему сына. Чего еще ему от меня надо?

– А тебе самой чего еще надо? – спросила я, не в силах скрыть досаду, но тут же поспешно улыбнулась, надеясь, что Лила ничего не заметит.

Помню, что мой вопрос ее смутил. Она задумчиво потерла лоб. Возможно, она сама не знала, чего хочет, и это мучило ее и не давало ей покоя.

Приближалось открытие магазина на пьяцца Мартири, и Лила словно с цепи сорвалась. Впрочем, может, я и преувеличиваю. Но факт остается фактом: она извела всех, включая меня, срывая на нас свою злость и недовольство. Жизнь мужа она превратила в ад, кидалась на свекровь и золовку и бранилась на брата на глазах у рабочих сапожной мастерской; Фернандо делал вид, что ничего не слышит, и лишь ниже склонялся над верстаком. С другой стороны, Лила не могла не чувствовать, что, сколько бы она ни сопротивлялась, ее все глубже затягивает в воронку несчастья; в те редкие разы, когда я заставала ее в новой колбасной лавке одну, не осаждаемую покупателями или поставщиками, она с потерянным видом стояла за прилавком, держась рукой за лоб, словно зажимала рану, и силясь вдохнуть.

Однажды после обеда я сидела дома. Сентябрь подходил к концу, но жара на улице стояла страшная. Приближалось начало учебного года; пролетали последние вольные деньки. Мать с утра до ночи пилила меня, называя бездельницей. Где сейчас Нино, я не знала: то ли в Англии, то ли в загадочном месте под названием университет. С Антонио я так и не помирилась и потеряла на это последнюю надежду: они с Энцо отбыли на военную службу. Перед отъездом он попрощался со всеми, кроме меня. Вдруг я услышала, как кто-то окликает меня с улицы. Это была Лила. Глаза у нее лихорадочно блестели. Она сказала мне, что наконец-то нашла решение.

– Какое решение?

– Насчет портрета. Если они хотят его выставить, пусть сделают так, как я скажу.

– И что ты скажешь?

Она не объяснила; возможно, еще сама не все продумала. Но я знала ее достаточно хорошо, чтобы понять: у нее зреет какой-то план. Такое выражение всегда появлялось у нее на лице, когда в темных глубинах ее души рождался сигнал, запускающий бешеную работу мозга. Она попросила сходить с ней вечером на пьяцца Мартири, где должны были собраться все: братья Солара, Джильола, Пинучча и Рино. Ей нужна была моя помощь и поддержка. Я понимала, что она затевает нечто особенное, что позволит ей одним махом переломить ситуацию в свою пользу, заодно выплеснув скопившееся напряжение.

– Ну хорошо, – согласилась я. – Только обещай не сходить с ума.

– Ладно.

После закрытия магазина Лила и Стефано заехали за мной на машине. Из коротких реплик, которыми они обменивались по дороге, мне стало ясно, что муж понятия не имеет, что задумала жена, и мое присутствие его скорей беспокоит, чем успокаивает. Лила наконец-то снизошла до переговоров. Если уж твердо решено, что фотография должна висеть в магазине, она оставляет за собой право самой выбрать, куда и как ее поместить.

– Ты про раму? Или про подсветку? – спросил Стефано.

– Там видно будет.

– Но больше ни во что не вмешивайся.

– Не буду.

Вечер выдался теплый и приятный; в витрине магазина горели лампы, освещая близлежащее пространство. Еще издалека мы заметили огромный портрет Лилы в подвенечном платье, прислоненный к стене. Стефано припарковал машину, и мы вошли в магазин, пробираясь между грудами коробок с обувью, банками краски и стремянками. Марчелло, Рино, Джильола и Пинучча нашему приходу не обрадовались: у каждого из них были на то свои причины, но всех объединяло нежелание в очередной раз вступать с Лилой в споры по пустякам. Единственным, кто изобразил сердечность, был Микеле, который обратился к Лиле в своей обычной издевательской манере:

– Достопочтенная синьора! Вы объясните нам, зачем пожаловали? Надеюсь, не только для того, чтобы испортить нам вечер?

Лила посмотрела на прислоненный к стене портрет и попросила положить его на пол.

– Зачем? – осторожно поинтересовался Марчелло, преодолев смущение, которое всегда охватывало его в присутствии моей подруги.

– Сейчас покажу.

– Не дури, Лина. Знаешь, сколько мы за него отвалили? – вмешался Рино. – Если испортишь, тебе несдобровать.

Солара разложили портрет на полу. Лила, нахмурив брови, огляделась вокруг. Глаза у нее превратились в узенькие щелочки. Она что-то искала, точно зная, что это «что-то» здесь, скорее всего, потому, что сама это купила. Наконец в углу она обнаружила рулон черной бумаги, взяла большие ножницы и коробку с канцелярскими кнопками. На ее лице появилось выражение невероятной сосредоточенности, свидетельствующее о том, что в данный момент внешний мир перестал для нее существовать. Никто из нас и охнуть не успел, а она уже со своей обычной ловкостью нарезала черную бумагу на полосы. Затем, взглядом попросив меня помочь, начала прикреплять эти полосы к портрету.

Я помогала ей с воодушевлением, как в детстве, когда вместе с Лилой участвовала в ее затеях. Мне нравилось быть рядом с ней, понимать ее с полуслова, а порой даже опережать ее намерения. Я чувствовала, что она видит что-то такое, чего не видит никто из нас, и сейчас старается раскрыть нам на это глаза. Меня охватила та же радость, которая переполняла Лилу, струилась у нее из пальцев, сжимавших ножницы и втыкавших в бумагу кнопки.

Наконец она попыталась поднять портрет, словно забыв, что мы здесь не одни, но, конечно, не смогла. Мы с Марчелло бросились к ней на помощь и совместными усилиями прислонили портрет к стене. Затем все мы дружно попятились назад, кто хмыкая, кто хмурясь, кто содрогаясь от ужаса. Фигура Лилы в подвенечном платье исчезла – из-под черных полос проступали часть головы с одним глазом, рука, на которую опирался подбородок, яркое пятно рта и кусок груди, четко прорисованная линия скрещенных ног и полностью открытые взорам туфли.

24
{"b":"569428","o":1}