Кучинский после рабочего дня испытывал горькое, томительное одиночество и бесцельно слонялся по территории. Книги его не интересовали, радио надоело, развлечений не было, кроссворды в старых номерах «Огонька» разгаданы.

Наконец Жора не выдержал и пошел к ребятам с поклоном.

— Примите в свою компанию. Скукота смертная. Дайте хоть провода разматывать.

Но не только скука привела его сюда. Надо показать Курбатову, что он может работать не только головой, но и руками.

В первое время Жорка суетился, начальственным баском покрикивал на девчат, но Лида недвусмысленно намекнула, что этого тут не требуется.

— За подготовку к испытаниям отвечает Бабкин, — холодно заявила она. Будьте добры слушать его указания. А, кроме того, вам поручена конкретная работа.

…Ну и работа — вырезать из картона кружочки, бирки для отметки проводов! Ножницы оказались тупые, картон толстый, сразу же на пальце мозоль. Удовольствие маленькое. Жорка забинтовал палец, сказал, что обрезал его, и счастливо «выбыл из игры».

Его место занял Димка, который тут же применил рационализацию: отпилил кусок водопроводной трубы, заточил ее, закалил на огне и стал этим примитивным пуансоном вырубать кружки. Стук-стук молоточком — любо-дорого глядеть. Жорка был уязвлен. Впрочем, стоит ли голову ломать над такой чепуховой рационализацией? Пионерские забавы. Поручили ему зачищать концы проводников. Опять ничего хорошего не получилось. И все же надо стараться: смотрите, мол, Павел Иванович, какой я трудолюбивый, никто не заставляет, а я из кожи лезу вон, дай только поработать всласть.

А Курбатову было не до Кучинского. Он ничего не знал и не видел, какую солидную подготовку к массовым испытаниям ячеек организовала Лида. До отъезда в Ташкент оставалось совсем немного времени, хотелось проверить, как ведут себя ячейки при концентрированном солнечном свете, то есть в самых тяжелых условиях. Возможно, здесь кроется разгадка?

Вогнутыми зеркалами и специальными линзами Курбатов направлял на испытываемые плиты горячий солнечный свет и ждал, когда выбудет из строя хоть одна ячейка. Все работали добросовестно. Все идет нормально. Так в чем же дело?

Он перетащил свой лабораторный стол в кабинет, чтобы не мешать другим, чтобы не чувствовать соболезнующих взглядов Лидии Николаевны. По ее мнению, Курбатов делает совсем не то. Его последние опыты вызваны скорее отчаянием, чем необходимостью.

По молчаливому сговору начальник лаборатории не вмешивался в дела аспирантки. Ей дана полная свобода, пусть занимается чем хочет. Целыми днями Курбатов не заходил в лабораторию, и это никого не удивляло. Лишь Жора, стараясь выяснить свою судьбу, подкарауливал Павла Ивановича, ему хотелось, чтобы начальник видел, как он старается, — иначе никакого интереса нет. Но начальство, кажется, не видело, и Жора решил напомнить о себе.

— Войдите, — отозвался Павел Иванович на стук в дверь.

Кучинский шагнул через порог и тут же попятился.

— Простите, Павел Иванович, я не знал, что вы кушаете. Я потом зайду.

— Потом некогда. Выкладывайте, что у вас.

Если бы не тетя Глаша, уборщица, которая следила и за лабораторией и за самим Павлом Ивановичем, то он мог бы и не вспомнить, что человеку нужна пища. Бывают вот такие сумасшедшие дни.

Откинувшись на спинку кресла, Павел Иванович спросил:

— Вы с такой штукой встречались? — взглядом он указал на экран спектрографа новой конструкции.

— Откуда, Павел Иванович! — И Кучинский тонко перевел разговор на интересующую его тему: — А в новой лаборатории приличное оборудование?

— Еще бы! Кроме того, там будет экспериментальный цех и великолепная техническая библиотека… Ну, а что касается оплаты вашего пока еще весьма несовершенного труда, то даже ваш приятель из министерства может позавидовать.

Будущий исследователь мысленно прикинул, сколько же это будет, и закрыл глаза от удовольствия. Таких денег ему Отец не давал. Представлялись радужные картины веселой, беззаботной жизни. Он молод, здоров, обеспечен. Много ли нужно для полного счастья? Работа его интересовала только как средство материального благополучия. О нет, он человек сознательный, понимает, как много значит для государства самоотверженность в труде, понимает, во имя чего трудится советский народ, и ему, комсомольцу, сыну уважаемого коммуниста, не надо доказывать азбучных истин. Смешно. Отец приходит с работы, пообедает — и опять в кабинет. Роется в справочниках, занимается какими-то вычислениями… А что ему еще делать? Молодость давно прошла. Но Жора не будет надрываться, как папаша. Он ценит свои молодые годы, свое здоровье и свою свободу. Не беспокойтесь, придет время, к старости и он, Жора, будет «ишачить». А пока жизнь и без того интересна…

Павел Иванович задал ему несколько вопросов, потом спросил о здоровье.

Жора испугался.

— Значит, работа вредная?

— Не бойтесь. Как в санатории.

У Кучинского отлегло от сердца.

— Санаторий мне не нужен, я пока еще ничем не болел и с врачами не знаюсь. Чемпион института по теннису. Лыжник-перворазрядник.

— Совсем хорошо. У вас будут большие возможности совершенствоваться в лыжном спорте. Местность там подходящая: равнина, холмы, овраги. Высоково этим славится.

У Жоры вытянулось лицо.

— Какое Высоково?

— Деревня в Орловской области, место вашей будущей работы. — Павел Иванович устало закрыл глаза. — Если бы вы знали, как мне хочется туда поехать!

— Простите, но куда? — все еще ничего не понимая, спросил Жора. — Ведь институт в Москве?

— Да, конечно, но испытательная станция здесь, а новая лаборатория будет в Высокове.

У Кучинского задрожал подбородок.

— Но позвольте… Отец не хотел со мной расставаться…

— При чем тут отец? — Курбатов резко отодвинул кресло и, подойдя к лабораторному столу, выключил все приборы. — А с вашим отцом у меня особый разговор. Нет ничего страшнее слепой родительской любви. Сколько морально искалеченных людей видел я на своем веку! Птенцы выкармливаются в гнезде, пока у них не отрастают крылья. Представьте себе невероятный случай в птичьем мире, когда чересчур заботливые родители не выпускают из гнезда уже взрослых, крылатых детей. Зажиревшие птенцы никогда не научатся летать. Первая буря, они выпадут из гнезда и станут добычей кошек.

Он говорил резко, отрывисто, зло. Что за молодежь пошла? Вот перед ним студент, комсомолец. Он один из немногих знает фотоэнергетику. Так почему же его не интересует дело, начатое Курбатовым? Дело очень важное и увлекательное.

Павел Иванович подвел Кучинского к окну и, указывая на золотистое зеркало, спросил сдержанно:

— Видите? Пока одно. В пустыне нужно построить еще несколько таких. Будем пробовать и там, на Орловщине. Или хотите пуговицы делать? Почему не желаете мне помогать?

— Очень хочу, Павел Иванович, — страдальчески морщась, выдавливал слова Кучинский. — Но мать… она очень привязана ко мне. Она не переживет такого удара.

— Приятно видеть заботливого сына. Но, ведь ваша мать далеко не стара. Может быть, она тяжело больна?

Жора вздохнул. Да, действительно ей всего лишь сорок пять лет и на здоровье она не жалуется… Но тут другой вопрос: почему при распределении молодых специалистов не принимаются во внимание материнские чувства? В нашей стране к матери относятся с огромной любовью и уважением — и вдруг бессердечно отнимают у нее самое дорогое.

— Чепуха! — Павел Иванович рассердился. — Кто отнимает?

Кучинский развел руками.

— Не знаю. Кому положено.

— И вам не совестно? Государство требует от вас выполнения долга, а вы считаете, что этим оно обижает вашу мать. Миллионы советских матерей на смерть сыновей провожали, а сейчас разговор идет о перемене квартиры.

— Во время войны была особая необходимость. А теперь?

— Вы хотите, чтобы все молодые специалисты осели в городах, где учились? — спросил Курбатов. — Так я понимаю?

— При чем тут все? Бывают же исключения!