Тут она запыхтела в трубку – я легко могла представить, как Джинель несется по казино, чтобы вовремя успеть на работу, прижимая при этом к уху мобилу и совершенно не обращая внимания на тех, кто пялится на нее или принимает за ненормальную. Вот что делало ее такой особенной. Она говорила все начистоту… всегда. Как и я.

Джинель работала в бурлеск-шоу «Классные куколки» в Вегасе. В полном соответствии с названием, моя подруга была маленькой, миловидной и отлично умела трясти задницей. Мужчины со всего мира слетались в Стрип, чтобы полюбоваться тамошними зажигательными представлениями. И все же Джинель зарабатывала недостаточно, чтобы выручить меня или моего старика – не то чтобы я ее об этом когда-то просила.

– Ладно, люблю тебя, сучка, – сладко пропела я, засовывая косу под воротник куртки-пилота, так что она уютно разместилась между лопатками.

– Люблю тебя еще больше, шалава.

Я повернула ключ в зажигании, завела мотор и надела шлем. Засунув телефон во внутренний карман, я выжала сцепление и рванула навстречу будущему – нежеланному, но неизбежному.

– Миа! Моя сладкая малышка! – проворковала тетушка, обвивая меня тощими, как у скелета, руками и впечатывая в свою грудь.

Для такой изящной женщины она обладала немалой силой. Ее темные волосы были собраны в элегантный французский узел. На ней была белая блузка, мягкая, как шелк, – вероятно, потому что и была шелковой. Блузу моя тетушка заправила в строгую черную кожаную юбку-карандаш, к которой прилагались шпилосы высотой с ходули, с той самой красной подошвой, о которой я так много читала в последнем номере «Вог». Она выглядела прекрасно. И, более того, она выглядела дорого.

– Тетя Милли, я так рада тебя видеть… – начала я, но тут два пальца с выкрашенными кроваво-красным лаком ногтями прижались к моим губам, заставив замолчать.

Тетушка неодобрительно прищелкнула языком.

– Нет-нет, здесь ты будешь звать меня мисс Милан.

Я театрально закатила глаза. Она в ответ сурово прищурилась.

– Куколка, во-первых, не закатывай глаза. Это грубо и не женственно.

Ее губы сжались в тонкую линию.

– И во-вторых…

Она обошла вокруг меня, окидывая оценивающим взглядом, словно я была произведением искусства – скажем, статуей. Чем-то холодным и непроницаемым. Что, возможно, соответствовало истине. В руке тетя держала черный кружевной веер, то открывая его, то закрывая, то похлопывая им по ладони.

– …никогда не называй меня Милли. Этой женщины давно уже нет – она умерла в тот день, когда первый мужчина, которому я доверилась, поджарил мое сердце и скормил его своим псам.

Образ весьма зловещий, но тетушка Милли говорила чистую правду.

– Подними подбородок.

Она хлопнула меня снизу по подбородку, заставив немедленно поднять его вверх. Затем она проделала то же самое с тем чувствительным участком кожи на спине, где облегающая концертная футболка слегка не доставала до моих обожаемых расписных джинсов. Я тут же выпрямила спину и выставила грудь вперед. Алые губы тетушки раздвинулись в широкой улыбке, продемонстрировав идеально отбеленные, ровные зубы. Лучшие зубы из тех, что можно купить за деньги, – и регулярный источник трат для богатых дамочек здесь, в Лос-Анджелесе. Через каждые два метра я натыкалась на тех, кто явно посещал дантиста чаще, чем это было необходимо по медицинским показаниям, – почти столь же часто, как косметолога для ежемесячных инъекций ботокса. Тетушка Милли, определенно, была постоянным клиентом в «Зубы-за-час». И все же, слегка перешагнув пятидесятилетний рубеж, она оставалась очень горячей штучкой.

– Что ж, ты, несомненно, красотка. И будешь выглядеть еще лучше, когда переоденешься в нечто презентабельное и сделаешь пробные снимки.

Она поморщилась, глядя на мой байкерский прикид.

Я попятилась и тут же наткнулась на кожаное кресло, стоявшее в паре шагов у меня за спиной.

– Я пока еще ни на что не подписывалась.

Глаза Милли сузились еще больше, превратившись в прицельные щели.

– Разве ты не говорила, что тебе срочно нужна крупная сумма денег? Что-то насчет того, как мой никудышный зятек угодил в больницу? И в неприятности?

Она медленно опустилась в кресло, скрестила ноги и аккуратно положила обе руки на белые кожаные подлокотники. Тетушка Милли никогда не любила моего отца. Что было весьма прискорбно, учитывая, какие усилия он прилагал в роли отца-одиночки, – особенно принимая во внимание тот факт, что ее сестра (и моя мать) бросила двух своих дочерей. В то время мне исполнилось десять лет. Мэдисон было пять, и у нее не осталось даже смутного воспоминания о нашей матери.

Прикусив губу, я взглянула в светло-зеленые глаза тети. Мы были так похожи. Не считая небольших вмешательств пластического хирурга, создавалось такое ощущение, будто я смотрю на себя в зеркало двадцать пять лет спустя. Ее глаза были того же светло-зеленого, почти золотистого оттенка, что всегда приводил в экстаз окружающих меня мужчин. Изумрудный аметист, по их выражению. Как будто вглядываешься в глубины редкого зеленого бриллианта. Наши волосы были одинаково черными, цвета воронова крыла, и на свету – любой бы поклялся – чуть отливали темно-синим.

Поерзав в неудобном кресле, я перевела дыхание и ответила:

– Да, папа вляпался с Блейном по-крупному.

Милли прикрыла глаза и покачала головой. Я закусила губу, вспомнив своего отца – бледного, изможденного, с синяками по всему телу, безжизненно лежащего на больничной койке.

– Сейчас папа в коме. Четыре недели назад его жестоко избили. Он пока не очнулся. Врачи считают, что может быть поврежден мозг, но мы еще какое-то время не узнаем наверняка. Ему переломали много костей. Он все еще в гипсе на все тело.

– Боже правый. Дикари, – прошептала тетя.

Подняв руку к волосам, она заправила за ухо одну прядь, возвращая себе самообладание. Я уже видела, как она это делает. Милли была искусным манипулятором и умела контролировать свои чувства лучше, чем любой из тех, кого я знала. Я жаждала обладать этим талантом. Он был мне так нужен!

– Ага. И на прошлой неделе, когда я дежурила у папиной постели, ко мне заявился один из громил Блейна. Сказал, что это было последнее предупреждение. Если они не получат своих денег с процентами, то убьют его. Затем они пришли ко мне и Мэдди за деньгами. Заявили, что это «долг по наследству». Какая-то такая хрень. В любом случае мне надо раздобыть миллион долларов, и как можно быстрее.

Тетя Милли плотно сжала губы и начала постукивать ногтем указательного пальца по ногтю большого. Это непрерывное щелканье чуть не вывело меня из себя. Как она могла быть такой спокойной, такой черствой? Жизнь близкого ей человека, моя жизнь и жизнь моей младшей сестренки висели на волоске. Пускай ей было плевать на папу, но она всегда питала слабость ко мне и моей сестре.

Милли перевела взгляд на меня, и я обнаружила, что в глазах ее горит свирепый, прежде незнакомый мне огонь.

– Это можно сделать. За год. Как думаешь, они дадут тебе год рассрочки, если ты будешь выплачивать долг по частям?

Изогнув бровь дугой, тетя сконцентрировала все внимание на мне.

Волоски у меня на предплечьях встали дыбом, и, покачав головой, я подалась вперед, готовясь обороняться.

– Не знаю. Я уверена, что Блейн хочет получить обратно свои деньги. И, поскольку у нас с ним кое-что было, я, наверное, могу попросить его об одолжении. Этому больному садистскому ублюдку всегда нравилось, когда я стояла на коленях и умоляла.

– Держи при себе свои сексуальные эскапады, куколка, – недобро ухмыльнулась тетя. – Похоже, нам придется сразу подключать тебя к работе. Только самые денежные клиенты. Нам надо поднимать планку. Первым делом ты придешь сюда завтра с утра на фотосессию. Это займет весь день. Мы сделаем несколько фотографий, поснимаем немного видео и так далее. Мои ребята разместят их на закрытом сайте к следующему дню.

Все происходило так быстро. Слова «это можно сделать» гремели в моих ушах, словно звонок на линию спасения. Они были словно плот в открытом океане. Плот, окруженный акулами, но все еще остающийся на плаву.