Литмир - Электронная Библиотека

Горький Максим

Монархист

М.Горький

Монархист

В восьмидесятых годах по улицам Нижнего Новгорода ходил, с ящиком на груди, остроглазый парень, взывая негромко, вопросительно и как-то особенно назойливо:

- Крестики нательные, поминаньица, шпилечки, булавки?

Часто встречая его, я заметил, что парень этот склонен к озорству: избрав какого-нибудь прохожего, он неотвязно шёл сзади его, заходил сбоку и навязчиво выпевал:

- Крестики нательные, поминаньица?

Прохожий сердито отмахивался, иногда - ругался, а торговец, обогнав его, шёл уже навстречу и, угодливо заглядывая в глаза раздражённого человека, снова предлагал ему крестики. Мне думалось, что этот парень ищет скандала, хочет, чтоб его толкнули, ударили, и почему-то я воображал, что торговля - дело не его души и что, наверное, он занимается ещё чем-то более интересным, а может быть, и более опасным.

И я был несколько разочарован, когда парень этот поставил "ларёк" в углублении церковной стены на бойкой Рождественской улице и стал торговать календарями и "листовками" Сытина, а через малое время ларёк его вырос в лавку, с вывеской над нею:

"Книжная торговля В.Бреева".

Затем явилась в Нижнем розовенькая книжонка "Житие старца Федора Кузьмича". На обложке книги этой красовался портрет очень высокого, лысого старика с огромной бородою, а под ногами его напечатано:

И з д а н и е В. И. Б р е е в а.

Я узнал, что книжка эта создалась при таких условиях: в трактире "Грачи" какой-то странник рассказывал легенду о таинственном сибирском отшельнике, Бреев тотчас же предложил "босяку" Терентьеву, бывшему учителю, написать "за целковый" житие старца. Оказалось, что Терентьев кое-что уже слышал о Фёдоре Кузьмиче, и ему удалось сочинить довольно занятное "житие"; оно разошлось в десятках тысяч экземпляров по всей Волге и по Оке, и Бреев хорошо заработал на нём.

Когда вышли первые книжки моих рассказов, Бреев явился ко мне, скромно, но солидно одетый в мохнатенький синий пиджачок, с тяжёлыми серебряными часами в кармане жилета, с цепью "фальшивого золота" на груди и в новых скрипучих сапогах. От него сильно пахло ваксой, душистым мылом, он сиял улыбками и вдохновенно, негромко говорил:

- Позвольте изложить мечту сердца! Для прославления древнего нашего города и желая принести посильную пользу истории государства, затеял я издание сочинений небольшого размера о знаменитых земляках наших, как то: Козьме Минине, патриархе Никоне, Аввакуме-протопопе, о Кулибине, Милии Балакиреве, господине Боборыкине, о Добролюбове, конечно, а также о Мельникове-Печёрском и всех прочих талантах земли Нижегородской. Окажите делу этому литературную помощь...

Говорил он вполголоса, как бы "по секрету", гладко, надуманно и весь трепетал: двигал ногами, размахивал стареньким платочком, хватал меня за колени и вдруг, сунув руки в карманы, бряцал там чем-то, как медью лошадиной сбруи, потом отирал лицо ладонями, точно магометанин на молитве. Казалось, что он страдает накожной болезнью и всё тело его нестерпимо чешется.

Было в нём что-то мохнатенькое, смешное, но почти приятное, эдакая русская, на всё готовая бойкость. Его скуластое лицо украшалось на подбородке нерешительным клочком бесцветных волос, клочок этот конфузливо загибался к шее, как будто желая врасти в кадык концами волос. Волосы усов торчали колко, точно усики ячменного колоса, так же щетинисто и напряжённо торчали они в бровях. Глядя на Бреева, я подумал:

"Вот таких и зовут "ежова голова".

Очень необычны были его глаза, - круглые, голые, зеленоватого цвета, они вдохновенно сияли, испуская щекочущие лучики или, вернее, пыль мелких искр. Казалось - вот сейчас они вспыхнут и на месте их останутся чёрные ямы.

Когда я отказал ему в "литературной помощи", он пронзительно высморкался, вздохнул и продолжал, не угашая вдохновения:

- Тогда - позвольте сделать другое предложение, более лёгкое для вас..

Встал и, точно стихи читая, проговорил в два удара:

- Интересность необыкновенной вашей жизни и новое её начало - чистые денежки! И ежели вы согласны написать вашу автоисторию за пятьдесят рубликов, то я - вот он! - издатель вам!

Написать "автоисторию" я тоже отказался, но это не помешало Брееву издать составленную кем-то глупую книжонку, нечто вроде моей биографии. Издателю пригрозили судом, если он не уничтожит эту книжку.

- Поверьте сердцу земляка, - оправдывался Бреев, смешно подпрыгивая, не из жадности к деньгам - что есть деньги? - а только из патриотического взрыва чувств решился я обойти вашу скромность.

В 905 году мне сообщили, что В.И.Бреев избран председателем нижегородского отдела "Союза русского народа" и весьма энергично борется с крамолой, укрепляя самодержавие.

Затем, кажется, в 910 году, Бреев прислал мне на остров Капри письмо, в котором, воспевая доброту и великодушие царя Николая, убеждал меня покаяться во грехах и просить разрешения вернуться в Россию. Письмо было написано очень забавно и не рассердило меня. Я даже ответил Брееву, что эмигрантом себя не считаю, могу вернуться в Россию когда захочу, не испрашивая никаких разрешений, и прибавил к этому характеристику самодержавия; ответ мой был кем-то напечатан в "Манчестер гардиэн" под заголовком "Письмо к монархисту".

В 14 году, возвратясь в Россию, я узнал, что Бреев куда-то уехал из Нижнего, а в 17-ом, суетливым днём мая, меня вызвали к телефону, и я услышал взволнованный голос:

- У телефона - Бреев, Василий Иванович Бреев - помните? Мечтатель нижегородский?

Через час он вертелся на стуле предо мной, брызгая во все стороны быстрыми словами, такой же мохнатенький и забавный, каким был двадцать лет тому назад. Только ежовые волосики его стали мягче, потеряли свою колючесть, он подстриг сконфуженно изогнутую бородку и растрёпанные усы, лишь брови его, как раньше, напоминали мне плавники молодого ерша. И так же, как раньше, молодо, бойко сияли зеленоватые глаза, сея пыль остреньких искр. Он был одет в какую-то толстую материю дымного цвета, в галстуке его сверкал бриллиант, на пальце левой руки - крупный рубин в золотом перстне, а в общем это был всё тот же возбуждённый человек, точно страдающий чесоткой.

Размахивая руками, он совал их в карманы брюк, пиджака, жилета, вытаскивал оттуда кусочки различных руд и приговаривал, катая их по столу:

- Золотоносный кварц! Вольфрам-с! Литографский камень редчайшего свойства! Неизвестный металл, никто не может сказать - какой именно! Всё моё! Сделаны заявки. Приехал к вам как земляку, - помогите реализовать, так как вы в добром знакомстве с новыми правителями судеб наших!

Мой отказ помочь ему в этом деле нимало не охладил его, он только немножко удивился, заметив:

- Четвёртый раз отказываете вы мне...

- Но я же ничего не понимаю в этом деле!

Он пожал плечами:

- А что ж понимать в золоте? Его - просто - добывать надо, чтобы жизнь наша озолотилась...

Прижмурил глаза и, качая головой, продолжал лирически:

- Если б вы знали, до чего неестественно богата Сибирь? Это даже не земля, а - вымя симментальской коровы-с, ей-богу! Пожалуйте доить! А доить некому. Не умеем. Одни там искусные доильцы - это англичане на Лене...

Я спросил: давно ли он живёт в Сибири?

- Три года, три. Как только началась бессмысленная эта война, так я туда. Сердечно желаю рассказать вам необыкновенную карьеру моей жизни, будучи уверен, что вам, нижегородцу, приятно послушать историю преуспеяний земляка. Кому же знать удивительную жизнь русского человека, как не вам? Ведь вы, кроме того, что земляк, вы, так сказать, законный регистратор полётов русской души и самою судьбой вашей назначены к построению словесных монументов нам, людям древнего города, которому вся Россия обязана была, триста лет тому назад, спасением от преждевременной гибели...

1
{"b":"56914","o":1}