- Майор Шолто. Вы – доктор Джон Хэмиш Ватсон?

- Так точно, - Джон подсознательно переходит на армейский язык жестов и кивает головой в точности, как его визави. – Чему обязан?

- Разрешите войти, - мужчина не спрашивает, скорее, настаивает, и Джон, посторонившись, пропускает его в номер. – Я должен у вас уточнить кое-что, - говорит он, останавливаясь посреди комнаты. – Вы помните рядового Билла Мюррея?

- Билла Мюррея? – Джон хмурится, пытаясь вызвать в памяти хоть какие-то ассоциации с этим именем. – Простите, нет, не помню. Видите ли, - он пытается извиниться, хотя понятия не имеет за что, - я ничего не помню об Афганистане. Меня контузило и, как результат, амнезия. А что с ним?

Майор смотрит на Джона пристально, словно проводит его переоценку.

- Вы мне стакан воды не дадите? – вдруг просит он.

- Конечно, - Джон подходит к тумбочке и тянется к графину с водой, когда что-то тяжелое с силой опускается на многострадальный затылок.

Прежде чем закрыть глаза и провалиться во тьму, Джон успевает подумать о том, как все же забавно складывается его жизнь. Испугаться он не успевает.

Боль острая, прожигающая насквозь, во всем теле, но закономерно начинающаяся в районе затылка, становится невыносимой, и Джон медленно выплывает из небытия. Еще не открыв глаза, на него накатывает воспоминание-картинка растерзанного и неживого Шерлока, которого он прижимает и прижимает к себе, раскачивается с ним, боясь отпустить, и тихо воет от бессилия и боли. Не смог, не защитил самое дорогое. Он предал Шерлока, позволил случиться с ним самому плохому, и теперь этот грех – его боль, его вечный крест, с которым идти до конца дней своих. Шерлок! Воспоминания обрушиваются ураганом: первое знакомство в подворотне и Шерлок в одних носках и своем шикарном перемазанном грязью пальто лежит на полу в его маленькой квартире, первый поцелуй и первая ссора, которой предшествует ужасная сцена – предвестник будущей беды, ночь на диване с желтым плюшем и последующие жаркие ночи и дни на всех горизонтальных и не только поверхностях их квартиры, раненый Нед и расследование у Ника Дамичи, триумфальное возвращение Шерлоку ботинок и пистолет в подарок, а затем самый страшный кошмар Джона – поломанный Шерлок, из которого стремительно утекает жизнь. Джон распахивает глаза, и наконец-то все пазлы его разобранной на кусочки судьбы встают на свои места: слова Мэри о том, что тогда, в кафе, Джон уже был с ним, Шерлоком, оговорка самого Шерлока о том, что тот любил его еще раньше их встречи, неприязнь Гарри к братьям Холмс (интересно, чем они шантажировали ее, заставляя молчать о связи Джона и Шерлока до амнезии), многие и многие мелочи, которые раньше воспринимались причудами и случайными ничего не значащими словами, странными взглядами и касаниями. Даже их диван с желтым плюшем явно перекочевал на Бейкер-стрит из квартиры Гарри, где Джон оставил его перед уходом в армию. Даже череп… Мысль о черепе неожиданно греет душу – по словам Шерлока, он – подарок дорогого человека. И хоть Майкрофт ничего не обещал, череп все же отдал. А дальше в голове Джона начинается самая настоящая карусель из вопросов, скачущих по кругу: почему не сказал правду, когда они встретились в Бартсе, почему так странно ответил про свою ориентацию (в свете открывшихся обстоятельств прошлый ответ Шерлока требует уточнений), ради чего терпел целый год всех этих ненужных баб Джона, когда можно было положить конец этому фарсу одним единственным разговором, к чему вообще весь этот цирк с конями? Извечная страсть к игре? Неспособность к нормальному диалогу? Что вообще было с Шерлоком до их встречи в Бартсе? Реабилитация? Клиника? Шерлок никогда не рассказывал о своей зависимости, а Джон не спрашивал из деликатности. Почему? Почему? Почему? Сотни тысяч почему и ни одного ответа. А самое противное в этом то, что Джон даже не злится. Он заслужил эту муку, это одиночество рядом с Шерлоком, которого его собственное подсознание узнало и выделило в приоритет до логического признания самим Джоном с первого же взгляда. Заслужил, потому что не смог спасти, позволил случиться тому, что случилось. Возможно, Шерлок тоже не может простить и забыть, вот они и ходят по кругу того страшного дня, не способные признать свои ошибки и попросить прощения. Но теперь Джон скажет ему главное. Он знает, что скажет Шерлоку. Вот только боль совсем забирает силы, и Джон не может больше сдерживаться. Он кричит в голос, дергается, понимая, что каким-то образом ограничен в движениях, и открывает, наконец, глаза. Майор Шолто в его номере – вот последнее воспоминание, и с этим тоже предстоит разобраться.

Обстановка, окружающая Джона, мало похожа на его номер в гостинице – какое-то заброшенное подвальное помещение с капающей где-то водой, кирпичными стенами, битым стеклом и мусором на бетонном полу, ощущение сырости и затхлости. Джон еще раз дергается и понимает, что висит на каких-то распорках. Его руки и ноги зафиксированы, как у витрувианского человека Леонардо да Винчи, в железные оковы, соединенные цепями с вбитыми в потолок и пол болтами. Джон может пошевелиться, но не освободиться – унизительное положение. Он совершенно обнажен, и это еще более увеличивает чувство неуверенности и уязвимости. Все тело ломит (похоже, в таком распятом положении Джон висит уже довольно продолжительное время), раненное плечо ноет как-то особенно адски даже в сравнении с худшими днями, и просто невыносимая боль в затылке. Джон лихорадочно оглядывается, стараясь сдержать вопль от пронзившей боли в шее, но ровным счетом ничего, предоставившего ему возможность освободиться и сбежать не находит. В этом месте вообще ничего постороннего, кроме него самого, нет. И тогда Джон кричит. Кричит изо всех сил, чтобы хоть как-то привлечь к себе внимание.

- Можете хоть укричаться, доктор, - спокойный голос за спиной заставляет Джона задергаться в путах, но он висит так, что не может обернуться и увидеть своего собеседника, - здесь вас никто не услышит.

Джон ощущает чье-то теплое дыхание у себя между лопаток и не может сдержать дрожи омерзения. Что-то холодное скользит по спине, позвоночнику, вырисовывает круги между лопаток. Но чувствительность Джона нарушена, и он лишь дергается, стараясь избежать чужих прикосновений.

- Так вы помните Билла Мюррея? – вкрадчивый голос проникает под кожу, заставляя Джона узнать его обладателя – майор Шолто.

На его вопрос он лишь выдыхает короткое «нет», уверенный, что такой ответ майора не удовлетворит, и тут же получает этому подтверждение - в районе старого шрама то холодное, что скользило по его коже, на мгновение застывает, а затем с чавкающим звуком вспарывает покореженную плоть. Вот теперь по-настоящему больно, и Джон опять кричит. Он замолкает лишь тогда, когда видит показавшийся в районе плеча серебристый кончик скальпеля, из-под которого начинает тонкой струйкой течь кровь, и тогда Джон вновь теряет сознание.

- Так вы все еще не помните Билла Мюррея? – когда Джон открывает затуманенные болью глаза, перед ним плавает в какой-то психоделической дымке лицо майора Шолто. – Я вам напомню, - его взгляд – холодный взгляд убийцы, безжалостный и яростный, он смотрит, не отрываясь, на Джона и говорит своим тихим вкрадчивым голосом: - Билл Мюррей, рядовой. Двадцать четыре года. Ему теперь всегда двадцать четыре года. У него серые глаза и чуть оттопыренные уши, ну прямо как у вас, доктор. Но он выше ростом, у него пепельные волосы и вечная улыбка на губах, а еще ямочка на подбородке. У него родинка вот здесь, - майор касается пальцем скулы Джона, - а по весне на носу веснушки. Вы слушаете меня, доктор? – Джон пытается кивнуть, но сознание опять куда-то плывет. – Подождите, сейчас приведу вас в чувство, мы не договорили, - майор куда-то отходит, а когда возвращается, внутреннюю сторону бедра пронзает очередная порция адской боли, пахнет горелой кожей и припоем.

Джон опять теряет сознание, а когда выплывает в очередной раз, майор продолжает прерванный разговор: