В прошлом веке Ксилургу принадлежал болгарам, которые назвали его «Славяно-болгарский скит Богородица».
Демоны уничтожили здесь всю монашескую жизнь. Страсти под их руководством разгорелись тогда нешуточные. В начале двадцатого века скитоначальник, болгарин Михаил, приблизил к себе одного аргата – трудника, который был родом из Македонии. Этого аргата звали Даниил, под крылом отца Михаила за несколько лет он вырос до иеромонаха. Как и многие другие облагодетельствованные, Даниил возненавидел своего благодетеля. Затем начались настоящие интриги мадридского двора – совершенно недостойные монашествующих события.
Даниил решил установить в скиту македонскую власть; болгары, считающие македонцев одной из ветвей своего народа, верили им, но напрасно. Искушенные сатаной македонцы устроили настоящий заговор и свергли власть отца Михаила. В результате было убито три болгарских монаха. Нельзя сказать, что для Святой горы это было событие из ряда вон выходящее. К примеру, несколько веков назад братья одного из святогорских монастырей выбирали игумена, но не смогли определиться с кандидатурой – часть была за одного монаха, другая – за злейшего врага первого кандидата. Дискуссии дошли до настоящих потасовок, и одна из монастырских партий захватила власть, выставив противоборствующих за врата обители. Те, однако, не растерялись и купили у пиратов мушкеты. Затем они принялись штурмовать монастырь. В дело вмешались турецкие сердары, завязалась настоящая битва, и многие не понимали, за что они, собственно, бьются. В конце концов турки повесили обоих кандидатов в игумены и главных зачинщиков свары. Эта губительная для обеих сторон война длилась неделю. Так что кровь и убийства для Афона дело не новое. Но этот случай в Богородичном скиту все же шокировал многих.
Старцы русского Пантелеимонова монастыря, на территории которого и находится скит, вмешались в его дела и сменили власть. Виновные в убийствах были серьезно наказаны. Тем не менее милость Божья отвернулась от Ксилургу, и нормальной монашеской жизни там больше никогда не было.
После этого безжалостного кровопролития Ксилургу начал быстро хиреть, и бывшее многочисленное братство стало распадаться. Несколько пожаров довершили дело. Теперь скит представляет собой груду развалин, где гнездятся змеи. Небольшой храм Успения Божьей Матери сиротливо стоит возле руин большого братского корпуса, рядом приютился другой корпус с внутренним храмом Кирилла и Мефодия, где осталось несколько келий, в которых еще можно жить. И еще чуть поодаль находится разрушенный храм святого Иоанна Рыльского, его крыша провалилась внутрь храма; весь общий вид скита Ксилургу представляет собой весьма унылое зрелище. Самое страшное, как сказал при последнем своем посещении отец игумен, что Ксилургу – первое поселение русских монахов вообще, поэтому это символ, не очень хороший для возрождающегося российского монашества. Особенно это чувствовалось в летние вечера, когда большая луна плыла над развалинами, а Варсонофий молился, как «ночной вран на нырище». Тогда приступали к нему страхования.
Наиболее частым было такое: он спал и слышал, как в дверь начинают бить кулаками и ногами, вперемешку с тяжелыми грязными ругательствами. Он открывал глаза и реально видел, как трясется под чужими ударами облезлая дверь его небольшой кельи. Стук сердца набирал обороты, пока он на самом деле не просыпался. Демоны выбирали правильное направление для ударов – Варсонофий был наслышан об ограблениях и даже убийствах одиноких монахов. Несколько раз подозрительные звуки слышались и у ворот скита; телефона здесь не было, сам скит располагался в большом овраге, и вела к нему воронкообразная дорога. Как-то раз, года два назад, пьяные рабочие, по всему – албанцы, перебрались через ворота и начали шарить по скиту, держа в руках фонарики. Варсонофий вышел во двор с вилами и закричал, больше от страха, чем от удали. Албанцы бежали, а могло бы быть и по-другому.
Страхование – вещь такая, что возможна не только во сне, но и наяву. Вечером, после молитвы, он неоднократно слышал своими ушами, как на развалинах кто-то ожесточенно спорит, затем лязг копий и мечей и наконец плач, более напоминающий волчий вой.
Как его учили старцы, самое главное во время страхования – это не испугаться. Если враг пробьет в сознании брешь, страх немедленно наполнит душу и может даже убить. Поэтому Варсонофий никогда не вникал: что, почему и зачем он это слышит. Просто старался побыстрее все забыть. Во сне он часто видел жестоких могучих воинов, облаченных в металлические латы. Они били кривыми саблями о треугольные щиты и бешено требовали крови. Казалось, воины были полны ярости, но не имели объекта, чтобы ее выплеснуть. Они буквально захлебывались в злобе и мучительно жаждали войн. Варсонофий, по совету духовника, старался не обращать внимания на эти страхования, но все же они накладывали свой мрачный отпечаток на его душу. Наверное, сонные видения были полны тех же самых демонов, которые подбили Даниила с македонцами на злодеяние. Они ждут, перезревшие в злобе, новых подвижников, готовых вступить с ними в битву. Будут ли такие? Это место видело многих, есть даже древнее предание, что родоначальник русского монашества святой Антоний Киево-Печерский постригался не в Есфигмене, а здесь, на Ксилургу. Тем опасней было жить и подвизаться в скиту. Чем святее место, тем сильнее духовная брань. Но Варсонофий считал себя не каким-то воителем духа, но тем, кто он есть на самом деле, – смотрителем скита. Это смиренное мнение о самом себе монах выстрадал среди многих искушений плоти и духа, после которых шоры с глаз спадают, и ты видишь себя таким, как есть. Но тем не менее чувствовалось, как в воздухе вибрировали невидимые враждебные силы, воздействующие на сознание.
Один известный афонский старец сказал когда-то Варсонофию, что каждое место имеет своих особых демонов. Поэтому и искушения везде разные. Духи злобы также подразделяются на виды и разнятся по своей силе друг от друга. Но люди стали сейчас слабей, а демоны еще хитрей и злобней. Лишь молитвы живших здесь святых и старцев сдерживают их яростный напор. Варсонофий часто думал, что мирские люди просто не понимают смысла монашества, потому как невидимая брань – дело очень тонкое и темное, даже для просвещенных великих умов человечества. Аскеза – это сила, напрягающая дух подвижника; чем сильнее напряжение, тем отчаянней сопротивление. И в этой непрестанной, ожесточенной и невидимой борьбе подвижник приобретает неоценимый опыт, который непонятен всем, не идущим этим путем. Те, кто видит в аскезе лишь мазохизм или мракобесие, куда как заблуждаются.
Но старцы говорят, что дьявол в последнее время поменял тактику, он перестал нападать на подвижников открыто и ослабляет их мирскими вещами. Каждая такая вещь изменяет дух подвижника, он становится слабее и удобнее для бесовских манипуляций. Единственным спасением подвижников было кропотливое и неуклонное выполнение правила. Варсонофий не был сильным аскетом, но понимал, что на Ксилургу иначе нельзя: любое отступление от правила или устава – и в обороне появляется брешь, которой непременно воспользуется враг. Пару раз он позволял себе забыть о правиле, и последующие искушения напоминали ему о необходимости хранить его. Однажды его ранил большой кабан. Зверь выбежал из-за угла руин, когда Варсонофий, ругаясь, осматривал разоренный животным огород, и неожиданно ударил его клыками, похожими на маленькие бивни слона, прямо в бок. Вечером, как раз накануне, монах, сославшись себе на усталость, не выполнил положенное правило. И вот вам незамедлительный результат. Пришлось идти в монастырь и неделю лечиться, а за это время кабан полностью уничтожил все посадки.
Наконец, самое сильное по своему воздействию страхование посещало монаха не реже раза в месяц. Он тогда обычно не мог уснуть и находился в пограничном между сном и реальностью состоянии. Сначала, предвещая искушение, по телу начинали бегать маленькие мурашки, волосы, казалось, становились дыбом, и чувствовался запах не то гари, не то гниющей листвы. Сердце билось неровно, дыхание учащалось. И вот дверь аккуратно приоткрывалась. Из проема, словно из адского чрева, в его келью медленно заползал большой разноцветный аспид и смотрел на него своими умными, злыми и немигающими глазками-бусинками. Варсонофий всегда застывал под этим гипнотическим взглядом и считал красные и желтые кольца на его гладкой коже. Когда он заканчивал счет, змей приподнимал шею и открывал свою пасть, обнажая верхние ядовитые клыки. Варсонофий отчаянно закрывал лицо руками и слышал характерное шипение, после чего на тыльной стороне рук появлялись мелкие капельки распыленного яда. Он начинал кричать и просыпался с ладонями на лице, на которых выступала испарина пота. Это ужасное видение повторялось ежемесячно без каких-то существенных изменений.
