Провожая её, он ощущал в ней знобкое ожидание. До этого вечера они успели несколько раз поцеловаться, и ныне не располагало ли всё к тому, чтобы он предложил ей выйти за него? Он был исполнен внутренней готовности, но ещё не знал мнения шефствующей над ним организации. Её любознательность он удовлетворял. Однажды Марта, прогуливаясь с ним по уютным мощёным улочкам Старой Риги, сказала: её всегда сюда тянет. А что было первое время, когда она переехала из Казахстана! Эти черепичные крыши, эти башни, вся обстановка так и внушали, что ты в сказке Гауфа или братьев Гримм.

– В Германии, наверно, такое на каждом шагу, да и поинтереснее, – ввернул Слотов. – Не хочется съездить?

– Хочется. У меня там родные.

– Ого! – выразил он приятное изумление. – Где живут?

– В Западной, в городке.

Он поразмышлял и заметил:

– Ты могла бы туда насовсем переехать...

– Зачем мне это? – сказала она спокойно, как о чём-то неновом и бесспорном. – Я преподавать хочу, я люблю школу, но мой диплом не признают. Кем я буду там – посудомойкой?

Он согласился: в самом деле, если такая охота учительницей быть... а родители не подумывают уехать? Родные, наверно, хорошо живут...

– Они очень довольны, но ведь это для других не гарантия, – Марта, видимо, повторила то, что не раз обсуждалось в семье. – Кому какая судьба. У нас тут свой дом, отец скоро машину купит. А там всё заново начинай? Другое дело – просто поехать посмотреть...

– А не хотела бы, чтобы на Волге республику восстановили? – задал он новый вопрос, словно подчиняясь профессиональному инстинкту газетчика.

– Из Риги на периферию ехать? – отозвалась она как на шутку, задевшую её.

Можно не переезжать, сказал он, но разве ей не было бы приятно, что есть немецкая республика? Это доказывало бы, что на немцах не лежит ответственность за совершённое фашистами. Он слышал от одного историка – сослался Вячеслав, просвещённый Борисом Андреевичем, – в 1964 году с немцев Поволжья сняли обвинение в том, что они прятали германских шпионов, поддерживали связь с Германией.

– Правда сняли? – с сомнением сказала Марта, по её лицу он увидел: об отмене обвинения она впервые слышит.

«Это не афишировалось, – предупредил его шеф. – И то, что обвинение признано необоснованным, само по себе не означает отмены мер, которые из него следовали. О них ничего не говорилось».

Слотов шутливо похвастался перед Мартой:

– Убедилась, что я, журналист, знаю о немцах больше, чем ты немочка?

Её подкупало добродушное отношение к её национальности.

– У тебя юмор, а у нас дома страх какой был, – сказала она с извиняющейся улыбкой. – Отцу знакомые передали: какие-то немцы собирают подписи под просьбой, чтобы немцев оправдали... нет, другое слово – реабилитировали. Республику чтобы восстановили... Отец сказал: ничего не подпишет! И вдруг эти люди к нам домой пришли – отец их выпроводил. И мать и он перепугались: наверно, наша фамилия у них записана, придётся объяснять, что мы ни при чём.

– Ещё в тюрьму посадят, – легкомысленно подпустил Слотов смешка.

– А другое нипочём? – заметила она резонно.

– Вдруг хорошо кончится – будет республика? – продолжал он балагурить.

– Пусть добиваются, кому надо! – вырвалось у неё, и Вячеслав переменил разговор.

Прочитавший его отчёт Борис Андреевич высказался деловито и сдержанно: «Это должно нам помочь», после чего попросил «высветить» через девушку её брата пилота.

– За границу он не летает, но вы понимаете, какие возможности у лётчика. Надо узнать, как его характеризует сестра. Может, что-то проскользнёт...

Оперработник дал ещё одну ориентировку. С 1975 года действовало постановление, запретившее прописывать немцев в Прибалтике. Оно было «закрытым»: то есть негласным. Борис Андреевич объяснил его: для немцев глубинки Прибалтика – это родственный им Запад. Рост их числа грозит усилить прозападные тенденции. И потому ныне семье немцев, проживающей где-нибудь в Казахстане или в Сибири, уже не удастся, продав дом и добавив накопленную сумму, купить домик в Латвии.

– Девушке это должно быть известно – наверно, казахстанская родня тоже хотела бы сюда переехать. Выявите реакцию девушки на запрещение, – поручил шеф Слотову перед тем, как тот пригласил Марту в «Айну» на «Шербурские зонтики».

Мюзикл, однако, вызвал пленительную душевную дрожь, когда естественно звучит лишь ласковый шёпот. Попытки заговорить о родственниках, о запрете на прописку сулили удивление весьма нехорошего свойства, и Вячеслав позволил себе радость искреннего обожания. Марта не спешила домой, они свернули к Бастионной Горке у канала, на каждой скамейке под деревьями обнималась парочка, и в этой атмосфере неги в тёплую ночь он останавливался, прижимая девушку к себе, оба погружались в страстное оцепенение. Она отвечала на поцелуи, но отталкивала его руки, лишь только он осторожно начинал вольничать. Задержка с объяснением неминуемо заставила бы её задуматься: и, не исключено, над тем – так ли уж он нехитёр? Сказав себе, что иного не остаётся, Слотов горячо прошептал: «Поженимся?» Ответ подтвердил его оценку положения. Сначала было удовлетворённо-взволнованное молчание, затем она прошептала то, что, очевидно, произносила в мыслях о подобном миге:

– А ты подумал? Мне надо хорошо подумать...

Он притворился, будто принял это за непрямой отказ.

– Не смею настаивать, – сказал тоном горькой шутливости.

Она ласково проговорила:

– Ты даже с моими родителями не знаком. И твои меня не видели...

– Ты им понравишься, – он обнял её, они медленно пошли по аллее.

Слотов знал: матери и отцу, конечно же, придётся по душе воспитанная девушка из обеспеченной семьи, завтрашняя учительница. Отец сочтёт выигрышным и то, что в глазах Вячеслава было несравненным преимуществом Марты: наличие родных в ФРГ. Увы, рассчитывать, что ему позволят уехать с женой, не приходилось, но обрести, хотя бы в принципе, право на отъезд было всё равно заманчиво. Определённо, мечтательность присуща его натуре.

Вскоре Борис Андреевич услышал от него: можно ли, выведывая информацию у девушки, забывать, что у неё имеется свой взгляд на дружбу с парнем? Уж, наверно, она подумывает, с какой целью он ухаживает?.. Слотов и шеф разговаривали не взаперти, а на вольном воздухе Межапарка.

– Она что-то подозревает? – спросил оперработник.

– Уверен, что да, но другое... думает, я просто хочу её... поиметь, – объяснил Вячеслав с сумрачным видом.

– Она против? – сказал шеф так, что Слотов представил его разглядывающим порнографический снимок.

– У неё, – начал Вячеслав не без вдохновения, – твёрдые понятия. Она верит, что если любовь настоящая, то должна быть семья.

– Пообещайте, – посоветовал шеф; оба направились в расположенный невдалеке зоопарк. – Не завтра же её в загс вести. Вам надо диплом защитить, последние экзамены сдать. Будете встречаться, и она не вытерпит до подачи заявлений, – закончил Борис Андреевич с глумливой ноткой. От него попахивало туалетной водой, светлый костюм ладно сидел на его мускулистой фигуре.

– Объяснюсь, договоримся заявления подать, а потом? Как я ей в лицо посмотрю? – высказал Слотов расстроенно и возмущённо.

Шеф вперил в него насмешливо прощупывающий взгляд.

– Жениться на ней хочется?

– А что – возбраняется? – постарался невозмутимо произнести Вячеслав.

Борис Андреевич повернулся к вольеру с зебрами и, словно занятый их созерцанием, проговорил:

– Вы хотите решить личный вопрос, используя наше задание.

Слотов возразил: разве исключено, что он и так познакомился бы с Мартой?

– Не исключено, – согласился шеф. – Но произошло-то иначе.

Он развернул замечание: неизвестно, как сложится семейная жизнь. Возникнут конфликты, пойдут дрязги, решите развестись. И получится, что ко всему этому мы имеем касательство. Скажете: «Впутали!», «если бы не они...» и т.д и т.п.

Оперработник прогуливающимся шагом, сплетая пальцы рук за спиной, шёл по дорожке зоопарка в сторону Киш-озера – Слотов, идя рядом, убеждал его, что они с Мартой созданы друг для друга. Борис Андреевич холодно произнёс: