* * *

Хотя Ольга плохо понимала необходимость своего присутствия на венчании молодых, но жалость к дяде Паше, такому растерянному, постаревшему, внезапно перехватила ей горло, и она готова была сделать все что угодно, только бы не огорчать его, не видеть его потухших глаз и расстроенного лица.

— Хорошо, хорошо, дядя Паша, я останусь, только, если можно, не пойду в дом, ты принеси мне в сарай одеяло с подушкой.

Сарай был просторным, кое-где стояли пыльные сундуки и короба, в углу — панцирная сетка на деревянной подставке. Назначение этих сундуков с детства было окутано для Ольги тайной. Ей казалось, что там прячется кто-то наподобие старика Хоттабыча, поэтому открывать их она осмеливалась только в присутствии кого-нибудь из взрослых. И хотя позже она узнала, что там хранится старая одежда, которую постоянно привозят, чтобы не захламлять московскую квартиру, ощущение таинственности не проходило с годами. Пожалуй, даже сейчас она не отважилась бы открыть какой-нибудь из сундуков.

У кровати должна стоять керосиновая лампа, а на полочке слева всегда лежали спички. Ольга знала все это наизусть и могла ориентироваться в темноте едва ли не лучше, чем в собственной квартире. Вот спички. Так. Лампа… Зажигать осторожно, ведь сарай наполовину забит сеном.

Зачем дяде Паше столько сена каждый год, не знал никто, да и сам он не знал. Просто ему доставляло огромное удовольствие косить траву на рассвете или на вечерней зорьке, а потом сушить ее, ворошить граблями, безумно волноваться, как только появлялось на небе хоть одно облачко, и сгребать сено в аккуратные стожки, накрывая сверху брезентом.

Эта невинная страсть дяди Паши была постоянным предметом насмешек всех родственников и знакомых, приезжавших на дачу.

— Паш, смотри, кажется, дождь собирается, — озабоченно заявлял кто-нибудь из гостей, выглядывая в окно.

— Да что ты! — И дядя Паша, всякий раз простодушно попадаясь на подобную удочку, выскакивал из-за стола и бежал к сараю за граблями и брезентом.

И вот уже с конца июня (при хорошем лете) все гости Александровки спали на матрасах и подушках, набитых свежим сеном, а дядя Паша похаживал с гордым видом победителя.

— Вот, черти, а вы насмешки строили. А сенцо-то первый класс. На такой постели только цветные диснеевские мультики снятся.

Свет фонарика у двери вывел Ольгу из задумчивости. Вернулся дядя Паша.

— Вот, Олюшка, одеяло и наволочка, сейчас сеном набью. И наматрасник надо из сундука достать, сейчас, сейчас…

Дядя Паша привычно суетился, набивая сеном матрас и подушку, потом проверил, мягко ли, хорошо ли, и погладил Ольгу по голове.

— Ну ложись, Олюшка, не забудь лампу потушить. А я уж постараюсь поскорее всех угомонить, завтра ведь к десяти в церкви надо быть. Старики наверняка уймутся, а вот молодежь… говорят, мы еще купаться на пруд пойдем.

— Дядя Паш, а чья это была идея — венчаться? Игоря, что ли?

— Да я не знаю, Олюшка… Пришли как-то они вдвоем и сообщили нам с Тамарой: хотим не просто штамп в паспорте, хотим по-настоящему, венчаться то есть, как наши деды и прадеды. Вообще-то это, конечно, правильно, если чувство… если знаешь, что на всю жизнь…

— А они знают, что на всю жизнь? — Ольга горько усмехнулась.

— Так ведь, Олюшка, гарантий теперь, как говорится, даже банк не дает. То есть давать-то он дает, да не всегда выполняет. А уж человек и подавно. Но если у них есть желание серьезно отнестись, так сказать, не формально…

— Ага, не формально. У нас на курсе был такой неформалист, так он четырежды был женат, два раза из них венчался.

— Ну, Олюшка… — Дядя Паша беспокойно заерзал на краю постели, куда присел по привычке, как бывало, когда он укладывал их с Ириной спать и приходил на пять минут, а сидел порой по часу, рассказывая им о детстве, о друзьях, вспоминая разные случаи из жизни.

— Ладно, дядя Паш, все будет нормально. — Ольга почувствовала, что зашла слишком далеко, и решила не касаться больше этой темы. — Ну, я попробую заснуть, может быть, голова пройдет. Хотя при таком шуме в доме… Ты проследи, чтобы хоть на улицу громко орать не выходили.

Дядя Паша встал с кровати и направился к выходу, вдруг остановился:

— Да, совсем забыл, Олюшка, я же тебе таблетку принес.

— Какую?

— От головной боли. Только вот воду забыл, ах ты, Господи…

— Да ладно, давай, я и так проглочу. Спасибо, дядя Паш.

— Ну, покойной ночи, Олюшка, завтра в восемь подъем.

— Хорошо, дядя Паш, сам-то хоть немного поспи.

— Уж это как получится.

Дядя Паша вышел, осторожно прикрыв за собой дверь сарая.

Ольга лежала, с наслаждением вдыхая аромат свежего сена и пытаясь взглядом найти щель в потолке, сквозь которую, она знала, видно небо. Щели не было. «Наверное, дядя Паша крышу починил».

Она закрыла глаза, но сон не приходил. Да и не столько от шампанского, сколько от всей этой ситуации, от этого нелепого, ложного положения, в котором она оказалась по отношению к своим близким (конечно же, в первую очередь к дяде Паше и Ирине, родители здесь были ни при чем).

«Он сошел с ума. Он просто сошел с ума», — твердила она себе последние два месяца, уже не вдумываясь в смысл этих слов и не пытаясь понять поведение Игоря.

* * *

С Игорем она познакомилась давно, в одной компании, он был чьим-то младшим братом, учился на втором курсе МИСИ и казался наивным и неискушенным. Ольга в то время была уже дамой со стажем во всех отношениях, работала в газете, имела роман с Вадимом, затяжной и безнадежный, так как тот был женат и обожал свою дочь.

Игорь, как потом, спустя год, сам ей рассказывал, влюбился в нее сразу и бесповоротно. Он стал бывать везде, где, по его сведениям, должна быть Ольга. И, несмотря на то что она приходила не одна, сидел весь вечер где-нибудь в уголке и не сводил с нее глаз, влюбленных и восторженных. Именно благодаря этому взгляду Ольге стало понятно всегда казавшееся ей поэтической выдумкой выражение «глаза светятся».

Все было настолько очевидно и бесхитростно, что друзья, на все лады подтрунивавшие поначалу над этой ситуацией, оставили и его, и ее в покое, потому как Игорь ничего и не скрывал, а Ольга… а Ольге нечего было скрывать. Она настолько была занята своими отношениями с Вадимом (и все это знали), вернее, даже не отношениями, а бесконечным их выяснением, что ей не хватало душевных сил уже ни на что другое.

Хотя, как и любой женщине, Ольге льстило это восторженное, неотступное внимание со стороны Игоря. Тем более что он был неглуп, ненавязчив и довольно привлекателен, а порой даже красив. «Будущая гроза женщин», — пророчили ему Ольгины подруги.

Ольгу удивляло, что если рассматривать каждую черту его лица в отдельности, то нельзя было обнаружить ничего примечательного: крупный, неправильной формы нос, слишком густые брови, невыразительный рот. Но необыкновенно темные, почти черные глаза, которые освещали лицо ярким, тревожным светом, придавали всему его облику что-то загадочное и притягательное. «Если правда, что глаза — зеркало души, то этот Игорек — темная лошадка», — думала Ольга.

Отношения с Вадимом в то время зашли в тупик, Ольга уже не имела иллюзии, она не просто понимала, но как бы всей кожей, каждой клеточкой чувствовала, что никогда они не будут вместе, никогда он не оставит семью. И невольно она, сознавая свою унизительную роль второго плана в жизни Вадима (все на бегу, скрываясь, сюда нельзя, здесь могут увидеть знакомые жены, выходные и праздники только в лоне семьи и т. п.), получала своего рода «компенсацию» при виде сияющих глаз Игоря. Стоило ей вспомнить этот взгляд, его радостную улыбку, адресованную только ей одной, как тепло разливалось в ее груди, плечи расправлялись, походка становилась упругой и летящей. Появлялось победное чувство уверенности в себе: она любима. Пусть не желанной, а совсем ненужной ей любовью, но она, эта любовь, все-таки помогала ей, поддерживала в трудные минуты. Это длилось довольно долго.