За распахнутыми воротами виднелся широкий, мощеный камнем двор. Справа – домик сестры-привратницы, как в любом подобном храме. Перед ним стояла, опираясь на боевой шест, сурового вида старуха, от одного взгляда на которую мне представились карцер в подземелье, хлеб и вода.

– Твое имя, путница? – глядя на меня из-под нависших бровей, спросила она.

У ее ног крутились желтыми пушистиками цыплята, что-то собирая с редких травинок, пробивающихся между камнями. Крутились, совсем не боясь ни сармато в руках привратницы, ни ее грубых, подбитых железом ботинок.

– Тамарис Камиди из Ховенталя. У меня письмо для матери-настоятельницы.

Она молча протянула руку. Кожа будто дубленая, темная, сильные пальцы с хорошо развитыми суставами. Такая рука не боялась ни работы, ни боя, и поневоле вызывала уважение. Уж в бойцах по жизни я разбиралась!

Я отдала письмо. На запечатанном сургучом конверте острые крепкие буквы, каждая будто вырублена в бумаге, для которой отец не нашел ни нежности, ни терпения. Конечно, письмо я прочитала еще в дороге. Велика хитрость подогреть сургуч и аккуратно, ножом, срезать печать, чтобы потом вернуть на место! Мой отец, Стамислав Камиди, или, как звали его приближенные – Стам Могильщик, писал о том, что дочь, то есть я, отбилась от рук, а он не хотел бы видеть ее пропойцей и шлюхой. Потому сильно надеется на Сашаиссу и ее монахинь, умеющих утолять печали, исцелять разбитые сердца и возвращать на путь истинный заблудшие души. Ни слова о настоящей причине моей отсылки, то есть о том, как он предал меня, разлучив с любимым! Из письма следовало, будто я кругом виновата, а он, такой любящий, сильно озабочен моей судьбой. Вранье, все вранье!

Привратница сломала сургуч, развернула лист, быстро пробежала глазами написанное. Посмотрела на меня:

– Обращайся ко мне «тэна», девушка, и следуй за мной!

Она развернулась и пошла прочь. Спеша за ней, я краем глаза заметила, как место тут же заняла одна из крутившихся поблизости помощниц-послушниц. Встала, широко расставив ноги, попирая землю с силой, опираясь на боевой шест – наглядный пример власти Богини. Хм… я уложила бы ее в два счета!

Мать-настоятельница, мэтресса Клавдия, как она представилась, оказалась высокой и худой. Кого-то она мне напоминала, но кого, я никак не могла сообразить. Годы служения смягчили резкое и страстное выражение лица с неожиданно крупными чертами, сделав лоб – гладким, притушив блеск глаз, краски щек и губ. Однако взгляд ее был полон силой не меньше сармато старухи-привратницы. Подойдя, она за плечи развернула меня к скудному свету, падавшему из больше похожего на бойницу оконца, внимательно оглядела, хмыкнула непонятно чему и вернулась за стол, заваленный бумагами и книгами.

– Сестра Кариллис, будь добра, расскажи Тамарис о нашем режиме и правилах, и познакомь с девочками.

– Идем! – приказала та.

Она привела меня в общую комнату, уставленную кроватями. В изножье каждой стоял сундук для одежды, в изголовье – грубо сработанный стол. Везде ни пылинки, кровати заправлены шерстяными покрывалами, разглаженными без единой морщинки, на столах – трогательные глиняные вазочки со свежими полевыми цветами и письменные приборы.

– Отец обещал, что у меня будет своя келья, – я с презрением оглядывала комнату, стоя на пороге.

Привратница молча стянула с моего плеча дорожный мешок и бросила на одну из кроватей.

– Ты, девушка, отныне такая же послушница, как и все. Немногие из вас станут монахинями, хотя многие стремятся к этому всем сердцем. Ты – не из них, вижу. Но на все воля Великой Матери! Иди за мной, я покажу тебе Фаэрверн.

Тогда я обратила внимание, как она произносит это «Фаэрверн». Не как пустое, ничего не значащее слово! Как личное имя, имя того, к кому относишься с величайшим почтением, кого любишь…

Фаэрверн не скоро пророс корнями в мое сердце. Я сопротивлялась изо всех сил, и тогда, будучи только в начале пути, поклялась, что надолго здесь не останусь!

Викер пришёл в себя на продавленном многочисленными телами ложе какого-то придорожного трактира. Сознание подводило – занавешивало действительность рваными тенями, подсовывало картинки из детства, которые он, казалось, позабыл навсегда…

Сквозь сумерки проступил силуэт, заключивший в себе свет, и женский голос сказал холодно:

– Не делай резких движений, скоро всё пройдёт!

Усилие разглядеть подробности вымотало его донельзя. Стиснув зубы, чтобы не застонать при женщине, он откинулся на подушку, удерживая в сознании хрупкий рыжеволосый образ. Эмоции, плескавшиеся в ореховых глазах незнакомки, симпатией никак нельзя было назвать.

– Где я?

Думал, что сказал громко, а на деле прошептал, едва шевеля запёкшимися губами. В горле саднило, грудная клетка не слушалась хозяина.

– День пути до местечка Кривой Рог. Здесь наши пути разойдутся, едва ты окончательно придёшь в себя.

– Кто ты?

– Та, кого тебе следует убить!

– Ты не боишься меня?

Язвительный смех был заразителен. Викер даже улыбнулся, слушая заливистый ядовитый колокольчик.

– Только попробуй!

– Не стану. Кажется, ты спасла мне жизнь! Я помню, как умирал…

– Ну, хоть что-то, – усмехнулась она.

Тени постепенно растворялись в свете свечного огарка.

Молодая женщина сидела за столом напротив кровати, сцепив тонкие пальцы под подбородком. К спинке стула был прислонён деревянный посох, увидев который он машинально сжал пальцы правой руки, будто ухватил меч. Незнакомка заметила, кивнула в дальний угол комнаты.

– Там твои игрушки, паладин! Когда я уйду, можешь взять обратно!

Воспоминания обожгли, будто кипятком. Ошибка – говорить льнущей к тебе женщине, что ты её не любишь. Смертельная ошибка – если льнущая к тебе женщина – королева! Вот и объяснение ощущению холода между лопатками! О! Он знает это ощущение! Рана не первая и не последняя на его шкуре! Хотя… смертельная – первая!

Паладин вскинулся, опёрся на руки, чтобы сидеть с ровной спиной. Тело оживало заново после долгого сна, и теперь он вполне понимал его природу!

– Ты спасла меня? – с изумлением спросил он, начиная всё чётче различать личико сердечком, подбородок с ямочкой, аккуратный маленький нос и любопытные ореховые глаза, блестящие из-под ярко-рыжей чёлки. – После всего, что мы сделали в Фаэрверне?

– Рада, что сознание, а вместе с ним и память, возвращаются к тебе! – совсем нерадостно ответила она. Помолчав, добавила: – Благодари Великую Мать! Я не могла нарушить её заповеди!

– Эту лжебогиню? – вскинулся Викер. – Никогда!

– Чтоб ты сдох, Воин Света! – сквозь зубы прошипела она и выставила перед собой руки со скрюченными птичьими лапами пальцами. – Выцарапала бы тебе глаза, паладин, да сан не позволяет!

Помолчали.

Несколько раз глубоко вздохнув, он спустил голые ноги на пол и тут только заметил, что на нём длинная рубаха, в каких коротают ночи старики в холодных постелях. Только ночного колпака не хватало! Стыдливо спрятал босые ступни под кровать и принялся оглядываться в поисках одежды.

Рыжая ведьма швырнула ему свёрток, и исподнее больно хлестнуло по лицу. Правда, пахло чистым – не потом и кровью.

Она встала, отошла к двери:

– Одевайся, я не смотрю!

За створкой завозились, постучали.

– Ужин, госпожа! И тёплое вино с пряностями для вашего мужа, как вы просили!

– Для мужа? – заинтересовался Викер.

Рыжая не ответила. Приняла у служанки поднос, поставила на стол. Монетка блеснула и скрылась в ладони подавальщицы. Та ушла, непрерывно кланяясь, с любопытством поглядывая на одевающегося мужчину.

– Мне следовало сказать ей, что я – монахиня запретного Ордена, чей монастырь паладины Его Первосвященства разграбили и сожгли? А ты – один из тех самых паладинов, которого пытался пришить кто-то из своих? Очень мудро! – понизив голос и отойдя от двери, произнесла она.