Майор Меррет был потомственным военным. Он учился в Виргинской академии, которую прежде посещал и его отец. Его дедушка сражался против повстанцев, в итоге отвоевавших Новому Акану независимость. Прошло девяносто лет, настала очередь внука драться с Новым Аканом, притом в условиях гораздо более опасных. Государство бывших рабов выступало в союзе с обширными Индейскими территориями – страной, чье могущество и возможности никто не брался даже оценивать.

Майор Меррет не был склонен преувеличивать силу противника. Просто потому, что народы, обитавшие вне границ Нового Запада, он по преимуществу презирал. Если уж на то пошло, настоящие люди, достойные уважения, обитали исключительно в Южной Виргинии, на его, майора Меррета, родине. Впрочем, он был человеком осмотрительным. Мало ли что про себя он считал Индейские территории пыльным пустырем, Новый Акан – пустырем мокрым, а население обеих стран – бандой оборвышей и мерзавцев! Вслух он преподносил неприятельские страны вполне профессионально, то есть как могучих и опасных врагов.

Как же его бесило, что в столкновении с ними у него самого под командованием оказалась банда оборвышей и мерзавцев! Часть вообще составляли арестанты – бывшие заключенные, не знавшие правильного обращения с оружием, чей боевой опыт исчерпывался схватками, обусловленными жадностью, или хулиганскими побуждениями, или неуклюжей самообороной. Меррет всерьез задавался мыслью, чем же он до такой степени прогневал начальство? Поставить его над тунеядцами и откровенными негодяями! Непостижимо!..

Майор Меррет даже не скрывал своего презрения к подчиненным. Напротив, день ото дня оно становилось лишь заметнее. И в итоге утром четвертого августа, когда его воинство оказалось на пороге Индейских территорий, то есть в двух шагах от неприятеля, майорское презрение обрушилось на отряд, как пылающие стены дома, исподволь подточенного огнем.

Стало ясно: сколько майор Меррет ни приучал солдат к дисциплине, арестанты по природной тупости ничего так и не усвоили. Это он со всей военной прямотой им и вывалил. Они стояли неровными рядами, неопрятные и растрепанные. Вереница дней в постоянной сырости как будто вымыла из них те крохи дисциплины, что он сумел им внушить. Тяжелые желтые облака, недвижно висевшие над головами, делали воздух тлетворным. Где-то ворочался гром, но дождя не приносил, лишь еще худшую духоту. Войско больше не могло ее выносить. Люди не находили отдыха даже во сне, только накануне вечером вспыхнуло несколько драк. И вот теперь вместо внимательных, послушных солдатских лиц Меррет видел перед собой плохо выбритые, серые от недосыпа, злобные рожи.

Зрелище наполнило его душу яростью и отчаянием.

Голос майора звучал сдержанно, но все равно разносился по рядам.

– Я потратил не одну неделю, пытаясь загнать под ваши толстые черепа простейшую мысль: еще несколько дней, и вы будете сражаться с людьми, добровольно пожелавшими драться в этой войне! Будучи по своей тупости неспособны этого осознать, вы предпочитаете драться между собой. Вместо того чтобы готовиться к грядущим боям!

Он посмотрел на двоих драчунов, выведенных из строя. Эта парочка особенно его возмутила. За что теперь и торчала у всего отряда на обозрении. Один, звали его Мак-Вильямс, стоял со скучающим видом, уперев мясистые ручищи в бока. С костяшек еще не сошла краснота на месте соударения с физиономией оппонента. Второй, Коллинз, смотрел заплывшими, подбитыми глазами в землю и трясся всем телом: вот-вот свалится вовсе. Смерив их оценивающим взглядом, Меррет надумал сделать обоих наглядным примером. Задира и слабак! Пригодится тот и другой.

– Если бы все зависело от меня, – рычал майор, – я бы с радостью отправил вас через границу на гибель – заслужили! К сожалению, мне задача поставлена, работу надо работать, а вы – негодные орудия, которые мне выдали! – И резко повернулся к дрожащему Коллинзу: – Никак боишься того, что ждет тебя на Территориях? А, Коллинз?

Солдат дернулся всем телом. Со страхом покосился на Меррета. Какого ответа ждал от него майор?

– Отвечай, Коллинз! – рявкнул Меррет.

Тот кое-как выпрямился и сжал зубы, пытаясь изобразить стоицизм. Сделав усилие, он даже перестал трястись. Сжал тонкие пальцы в кулаки, сдвинул худые коленки. В родной Филадельфии Коллинз работал печатником; его бросили в тюрягу за то, что опубликовал ядовитую карикатуру на Гордона Бродгёрдла. До того как угодить в переплет, в его жизни самым близким соприкосновением с насилием был приятельский спор с братом, касавшийся стоимости нового печатного станка. На Западной войне Коллинзу было определенно не место, и он прекрасно это понимал.

– Никак нет, сэр, – выдал он заведомую ложь. – Не боюсь.

– А Мак-Вильямса боишься?

Коллинз сглотнул. Он вконец сбился с толку.

– Пытаюсь не бояться, сэр…

– А меня? Меня боишься?

Коллинз набрал побольше воздуху в грудь. Он-то начал уже думать, будто некоторым чудом дает правильные ответы. Теперь, однако, было похоже, что его вели в западню, и он не знал, как спастись, потому что ловушка оставалась неочевидной. Врать он уже пытался; видимо, пора попробовать правду.

– Да, сэр, – сказал он.

И… распростерся носом вниз, даже не поняв, что и каким образом произошло. Мокрая земля оказалась вдруг у самого его лица, а сверху, удерживая, навалилась некая тяжесть.

Пряча удовлетворение, майор Меррет оглядел изумленных солдат. Несколько удивился даже Мак-Вильямс. Наступив башмаком на спину Коллинзу, майор придавил его еще крепче.

– Ты еще не начинал бояться как следует, Коллинз, – сказал он, подпуская в голос металла. – Дай я тебе кое-что объясню. Возможно, тебя индейцы убьют. А может, Мак-Вильямс весь последующий месяц будет каждый день ставить тебе фонарь. Но никто из них не достигнет того, что могу сделать я! Им не по силам лишить тебя самоуважения, заставить жалеть, что ты не сдох в филадельфийской кутузке…

Коллинз закашлялся. Попытался приподнять голову, но майорский башмак не позволил.

Меррет ждал, давая подразделению как следует переварить унижение Коллинза. Он заметил, как скучающее выражение Мак-Вильямса сменилось самодовольным.

– Твои обидчики не смогут заставить тебя грызть землю, а я могу, – проговорил наконец Меррет.

Хлюпик у него под ногами был жалок. Форма разорвана – скорее всего, в драке с Мак-Вильямсом. Кожа на руках сморщилась, еще чуть – и выглянут кости. Меррет содрогнулся от отвращения. Проговорил раздельно и четно:

– Ешь землю, солдат!

Среди солдат поднялся легкий ропот, но майор демонстративно не обратил внимания.

– Я сказал, Коллинз, ешь землю!

Еще налег башмаком, стал ждать.

Медленно, нерешительно Коллинз приник лицом к земле. Давящая тяжесть чуть отпустила. Приоткрыв рот, он соскреб зубами немного земли. Майор вновь надавил…

– Я что сказал? Ешь! Глотай!

Меррет вновь покосился на Мак-Вильямса. Самодовольство на его роже уступило место легкому беспокойству. Меррет чувствовал, как под ногой двигались ребра Коллинза.

– Еще! – велел он и приподнял башмак, давая Коллинзу возможность вновь повернуть голову к земле.

Тео стоял во втором ряду, наблюдая, как майор преподносил урок дисциплины. Его подташнивало, словно самому приходилось глотать грязь. Казанова рядом с ним ощутимо излучал ярость. Да не он один – все. Тео чувствовал и кое-что еще: к ярости примешивался страх. Казалось, они сидели в темной пещере, пронизанной запахом сырости. И вот из глубины начала истекать вонь гнилья, смешалась с влагой и затхлостью, пока наконец дух плесени не пропитал все и вся. Тео не взялся бы сказать, как обстояло дело со страхом у него самого: зарождался он внутри или впитывался из воздуха. Он молча наблюдал, как Меррет заставлял Коллинза вновь и вновь глотать землю. К середине этого урока страха Тео испытал необычное чувство. Ему захотелось выручить Коллинза, даже не задумываясь о цене. В темной, душной пещере как будто вспыхнул очистительный огонь.

– Ну-с, Мак-Вильямс? – при всеобщем молчании осведомился Меррет.