София благодарно кивнула. Максин повела ее прочь из гостиной, в заднюю часть дома, в комнату рядом с кухней. Здесь девочка еще не бывала. Хозяйка принялась зажигать свечи, разгоняя темноту, и комната стала постепенно проявляться. Середину помещения занимал круглый стол со столешницей чисто-белого мрамора. Его окружали высокие свечи, оставляя лишь узкий проход наружу. Все окна плотно закрывали темные шторы. В углу виднелся изящный шкаф светлого дерева, украшенный завитками резьбы.
– Подожди здесь минутку, София, – сказала Максин, исчезая за другой дверью в направлении кухни.
Стоя возле стола, София прислушивалась к звукам домашней жизни. Как же она успела отвыкнуть от уединения и тишины! Где-то в дальнем конце коридора еще продолжалась перебранка Барра с Каликстой. В кухне тихо возилась Максин, выдвигала какие-то ящички. На заднем плане слышалось воркование голубей… И на все накладывался отдаленный шум города. Голоса, выкрики. Цокот копыт по мостовой, приглушенный смех. И еще что-то. Едва слышный ропот или гром: то ли ветер, то ли океанский прибой…
София закрыла глаза и немедленно потеряла счет времени. Вот же странный звук: к чему его отнести? «Да это же облака», – сообразила она наконец. Желтые облака, что висели над городом, отказываясь проливаться дождем. Даже в доме Максин с его толстыми стенами чувствовалась сырость, а воздух был спертый, тяжелый… зловещий. С чего бы?..
София стояла с закрытыми глазами и задавалась этим вопросом, прислушиваясь к далекому рокоту, словно надеясь угадать в нем слова.
Мысли разогнал звук совсем рядом. София удивленно открыла глаза: оказывается, Максин вернулась. Глаза девочки успели освоиться в темноте, теперь она различала больше подробностей. Стены покрывал темный рисунок. Линии и спирали то образовывали подобие лиц, то переливались во что-то иное. «Татуированная комната, – подумалось Софии. – Как руки Рена!»
Максин держала серебряный кувшин и большое плоское блюдо. На голове у нее была темная вуаль: очень длинная, оставлявшая на виду одни только руки. Поставив кувшин на стол, она жестом указала на шкаф в углу. Открыла дверцы, являя темную внутренность, сплошь заставленную разными предметами. София подошла к шкафу, вгляделась в его глубины.
– Выбери все, что нравится, – прозвучал голос Максин, чуть приглушенный вуалью.
Гадалка ждала, держа блюдо перед собой.
Внутри шкафа было четыре полки. Все – загроможденные донельзя. София хотела пожаловаться на темноту, потом решила, что так и задумано. Ее внимание привлекло что-то круглое на средней полке, отливающее лунным блеском, и она вытащила вещицу. Это оказался деревянный кружок, выглядевший поперечным срезом ствола. София положила его на блюдо. На нижней полке что-то мерцало, отражая пламя свечи. София протянула руку: серебряная цепочка.
Глаза окончательно адаптировались, содержимое шкафа стало видно отчетливей. Казалось, здесь сущая свалка. Такого хлама можно набрать на заброшенном чердаке, на месте кораблекрушения, на дне старого сундука. Все же некоторые вещицы странным образом будили любопытство. София одну за другой выкладывала их на блюдо. Осколок стекла, лошадиная подкова, кусочек чего-то коричневого, не разберешь, дерево или янтарь, белая раковина, бархатная ленточка, старый ключ. Фарфоровая кукольная рука…
Даже не взглянув на Софию, Максин вернулась к столу. Медленно разложила отобранное в кружок на белой столешнице. Вернувшись к Софии, отставила блюдо, сунула руку под вуаль, вытащила серебристые ножницы. Девочка даже вздрогнула, когда безликая из-за вуали фигура к ней потянулась. По-прежнему молча Максин срезала у Софии прядку волос и бросила в серебряный кувшин.
– Сморчок – честность, фиалки – зоркость… правда в волосках, плата кровью! – Максин быстро уколола концом ножниц указательный палец, выпустила в кувшин медленную каплю. Убрала ножницы, подняла кувшин высоко над головой и взболтала. Опускала же руки с заметным усилием, словно ей сопротивлялась невидимая, но крепкая хватка. Кувшин дернулся, высвобождаясь, и Максин выдохнула.
После чего гадалка опорожнила кувшин на стол.
София ахнула. Жидкость внутри стала вязкой и темной, почти черной на белом. А вместо того чтобы собраться лужицей посередине, живо растеклась, остановившись лишь у края стола. Ее поверхность вздулась, напомнив ствол дерева, мигом раскинулись ветки, стали разделяться на тонкие прутья… Из кувшина вытекло гораздо больше, чем могло в него поместиться. Когда наконец упала последняя капля, на столешнице остался темный силуэт дерева, ветви тянулись к предметам, разложенным Максин. Казалось, чудесное дерево обзавелось весьма неожиданными плодами.
– Все правильно, – шепнула Максин, обходя стол, любуясь каждой веточкой черного дерева. – Да, да… вижу! – продолжала она, отслеживая каждый прутик ногтем, как бы вчитываясь в текст, разложенный на столе. – Кто бы мог подумать… – Она не договорила. – Потрясающе! Не то чтобы совсем невероятно, но до чего странно!..
И она снова заходила кругами, неразборчиво бормоча, пока не вернулась к Софии и к корням дерева.
Не поднимая вуали, гадалка вскинула голову и наконец-то встретилась глазами с Софией.
– Твоя судьба истолкована, – тихо проговорила она. – И не одна: судеб несколько. Вещицы по краю обозначают жизнь, которую ты можешь прожить. Некоторые не несут никакого значения, зато другие – жизненно важны. Как дерево предрекает многовариантность судьбы, так и вещицы принадлежат нескольким разным жизням…
София молча внимала.
– Ствол дерева – то, чего избежать никак не удастся, – продолжала Максин. – Ветви – то, в чем нельзя быть уверенным. Можно выбрать одну, а можно – другую… – Она указала пальцем. – Вообще путей такое количество, что ты могла бы потратить весь жизненный срок лишь на то, чтобы в них разобраться. Я тебе опишу только самые опасные, самые вероятные, самые важные.
София ничего не ответила, но в душе у нее все сжалось. Судьбы давно уже стали для нее пустым звуком, она больше не верила, что миром управляет некая запредельная сила. Тем не менее следила за манипуляциями Максин с ужасом и надеждой. Так, словно все это могло действительно определить ее участь.
– Вот, например, путь, который ты можешь выбрать. – Гадалка указывала на нижний сук дерева, что оканчивался подковой. – Он опасен. Ты станешь мстить за друга, которого полюбила. Месть уведет тебя во тьму, в мир страшных деяний. Под конец ты и сама начнешь их совершать…
Она заглянула девочке в лицо: поняла ли? София безмолвно кивнула.
– Этот путь менее вероятен, но тебе он покажется привлекательным. – Палец Максин проследил ветку повыше, что вела к кусочку битого стекла. – Это – путь познания. Он сделает тебя величайшим в мире картологом, наследницей дядиной славы и его титулов. Однако и этот путь опасен. Данная форма знаний, безгрешная сама по себе, привлекает внимание тех, кто горазд использовать ее не во благо. Твоим уделом станут бегство и ссылка, а знание превратится в тяжкую ношу…
И вновь она глянула на Софию, и вновь девочка кивнула в ответ. Камень на сердце становился все тяжелее. Неужели ее ничего хорошего в жизни не ждало?
– Вот еще путь. – Максин указала на ветвь, тянувшуюся к бархатной ленточке. – Он надежней. Это путь благоденствия. Премудростей здесь поменьше, но есть счастье. Картология отступит на второй план, жизненным якорем станет материальная сторона мира. Исследования и выгоды. Приключения и сокровища. Уйма удовольствия, смешные опасности… все бы хорошо, но сквозит некое недовольство, неудовлетворенность… Повторюсь: здесь тебя ждут достаток и счастье, но всего, что могла бы, ты не совершишь.
София напряженно ждала.
– И вот, наконец, еще один путь, – сказала Максин. Толстая ветвь завершалась деревянным кружком и бурым комочком. – Сама не очень понимаю, что в нем к чему: он частично скрыт от меня. Выглядит опасным, но что там за опасности – сказать не могу. И – да, он принесет удовлетворение, но какого рода, не знаю. Я вижу этот путь лишь в общих чертах. Потери будут сменяться ослепительными открытиями, горе – взлетами радости, недоумение – железной уверенностью. Путь этот сложен…