Копыш вытянул шею, явно стараясь рассмотреть действительно ли перевёртыш ест или, может, только притворяется. Но еда уже исчезла, а поскольку деваться ей было некуда, кроме как в перевёртыша, то приходилось признать, что он её съел. Если только в мох закопал… Но ведь не копал он ничего! Головой тряс, откусывал, но ведь не копал же. Или копал?..

Копыш был медлительным и основательным. Быстро он умел делать только три вещи: ходить, лазать и копать, да и то, только если он заранее точно знал, куда надо идти, лезть и рыть. Всё, происходящее вокруг, он воспринимал несколько замедленно, и сам знал об этом.

Когда он был маленьким, его мать со смехом говорила, что его не страшно оставить одного. Пока её основательный малыш как следует осознает, что мама ушла, и начнёт грустить, — она уже возвращается.

Так может и сейчас он просто не успел заметить, как перевёртыш запрятал еду в мох? Кусочек был небольшим… надо бы проверить…

Но пока Копыш обдумывал эту мысль, большое существо, отдалённо напоминающее плывуна, отломило ещё один кусок, и перевёртыш вновь оттащил его в сторону и начал есть. Есть! Нет сомнений: он не закапывал, а ел. Прежде перевёртыши никогда не ели. Так говорили познающие, которые пытались наблюдать за ними достаточно долго, а познающим можно было верить.

Копыш ощутил, как шерсть у него на загривке встаёт дыбом, и сам себе удивился. Он никогда не был трусом, а если бы и был, то ему следовало напугаться гораздо раньше, например, когда они нашли трёх перевёртышей, не повторявших своей формой и видом ни одно известное им существо. Или когда один из перевёртышей заговорил, не повторяя их слова и не произнося то, чего они могли бы ожидать, — заговорил своими — понятными, но такими неожиданными словами.

Или когда, благодаря Думу, стало ясно, что этот — говорящий перевёртыш — управляет другим. Или уж, на крайний случай, тогда, когда Дум сказал, что не знает, что это за существа — большое, похожее на плывуна, и маленькое — с шерстяными крыльями. Может, они и не перевёртыши. Но кто же?

Дум не знал, а Копыш и подавно. Вот тогда и следовало бы ему испугаться, но почему-то тогда ему не было страшно, и только теперь холодок разлился где-то внутри, а по спине словно забегали почесуны, которых у него отродясь не было! — даром что он то и дело чесал лоб и щёки — это помогало ему думать, а думать — дело непростое. Это и Дум признаёт.

Ко всем невероятностям прибавилась ещё одна: теперь перевёртыш ест, как обычное живое существо. Это же не страшнее всего остального. Или дело в его всегдашней медлительности, из-за которой вчерашний страх настиг его только сейчас?

Наевшиеся пленники немного посидели, ни о чём не думая, просто наслаждаясь приятной тяжестью сытых желудков, мягким рассеянным светом, процеженным через переплетения бессчётных ветвей, через трепещущую зелёную пену листвы. Отсюда было видно, что эти огромные деревья, в нижней части такие сухие, строгие и мрачные, вверху одеты густой листвой, легкомысленной и жизнерадостной.

Куся однако заметил, как поднявшийся снизу незнакомый барсук дёрнул за лапу впавшего в глубокую задумчивость Копыша, пробормотал что-то ему на ухо и указал вниз. Копыш с видимым усилием оторвал взгляд от умывающегося Тишки, что-то переспросил и полез вниз, моментально скрывшись из виду.

Наверное, кто-то пришёл — кого они там ждали… умудрённых? познающих? Куся покосился на Машу, увлечённо рассматривавшую что-то вверху, и промолчал. Пытаться её подготовить к важному разговору, от которого, возможно, будет зависеть их жизнь, дело бесполезное.

Тем более, что Куся и сам не знал, как правильно вести этот разговор. А чутьё у его Маши есть, даром что охотник из неё никакой. “Есть чутьё! — с гордостью подумал Куся. — Пусть лучше отдохнёт пока”.

Он прикинул, сколько времени понадобится новоприбывшим, чтобы расспросить Копыша и его товарищей. Если эти умудрённые такие же тугодумы, как и сам Копыш, то никак не меньше часа. Но они должны соображать хотя бы не хуже Дума, а может и лучше. Значит — полчаса.

Через пятнадцать минут к ним поднялся барсук, чья тёмная шерсть была словно припорошена пылью, и хотя двигался он без видимых усилий и почти так же ловко, как все его соплеменники, но всё же была в его походке почти незаметная скованность, по которой намётанный взгляд кото-мыша определил: этот барсук стар, возможно даже — очень стар.

Но маленькие его глазки смотрели пристально и определённо были глазами существа с острым и быстрым умом.

Барсук приблизился и слегка склонил голову. Маша встала, наклонила голову чуть ниже барсука. Тишка прекратил вылизываться, тревожно дёрнул хвостом и с независимым видом зашёл за Машу — вроде бы он и не прячется за ней, а просто… у него там дела.

Куся, продолжая сидеть, приподнял хохолок и раскрыл крылья — таково вежливое приветствие у говорящих — удобно, быстро, практично: по размеру крыльев сразу можно оценить возраст, размер и силу соплеменника; по хохолку — определить пол и даже семейное положение: степень готовности к началу семейной жизни, наличие или отсутствие партнёра и потомства.

Разумеется, Куся не собирался снабжать барсука этими ценными сведениями и не предполагал, что он способен их воспринять, но решил следовать собственным правилам вежливости, раз местных обычаев не знает.

— Сытной зимы, — сказал барсук.

— И вам того же, — неуверенно отозвалась Маша.

Барсук моргнул, оживлённо шевеля чёрным носом.

— Мы — лесовики, — продолжил он. — Меня зовут Мудр. А вы кто?

— Я — человек. Меня зовут Маша. А это Куся, его народ — говорящие, — осторожно выговорила Маша, гадая, как модуль переведёт слово “человек”.

— Хм-м… Мыслящие и говорящие… — протянул барсук, то есть лесовик.

Маша смущённо опустила глаза. Вот как он перевёл… По её разумению и говорящие, и лесовики в куда большей степени были достойны подобного наименования, но, возможно именно поэтому, они оказались скромнее.

— Откуда вы пришли? — спросил Мудр.

— Из другого мира, — быстро ответила Маша и замерла в ожидании последствий.

Но Мудр только покивал головой, словно ничего другого и не ожидал услышать.

— Я так и думал… — сказал он. — Мы знаем, что есть много миров там — среди горящих в ночи звёзд… Зачем же вы пришли к нам?

— Мы… не по своей воле, — пробормотала Маша. — Так получилось, понимаете? — она жалобно посмотрела на внимательно слушающего лесовика. — Так уж вышло… — прошептала она. — Можно сказать, что мы заблудились…

— Заблудились, — медленно повторил Мудр. — Хорошо. Пока вы не найдёте дорогу домой и пока вы не причиняете нам зла, вы можете остаться. Мы сделаем для вас всё, что в наших силах. Наша нора будет вашей норой. И наши запасы на зиму будут вашими, пока не придёт новая весна… Пока вы не вернётесь в свои норы к своим родичам.

— Спасибо, — искренне сказала Маша.

— А он? — Мудр указал лапой на серый хвост, видневшийся из-за ног “мыслящей” Маши. — Ты знаешь, кто он?

— Нет, не знаю, — тихо выдохнула она. — Вчера… то есть… незадолго до того, как нас… поймали, я увидела его впервые.

— Он был таким, как сейчас? — спросил Мудр, склонив голову к плечу и ожидая ответа с неподдельным интересом.

Маша вздохнула, покосилась на этот самый хвост — виновато и тревожно.

— Нет, он был другим. Таким, как грызуны на родине Куси — там, где живут говорящие, — пояснила она, с отчаянием понимая, что чем больше будет стараться всё объяснить, тем сильнее запутает лесовиков и тем меньше её слова будут похожи на правду.

— А потом, когда ты увидела его, он стал таким, как сейчас? — уточнил Мудр.

— Да, — подтвердила Маша с некоторой заминкой — вспоминала, как это произошло: значительно сложнее, чем сказал лесовик, но вряд ли стоило вдаваться в подробности.

— Тебе знакомы такие существа, — полуутвердительно и задумчиво сказал Мудр, вновь указывая на Машины ноги, из-за которых уже и хвоста не было видно.

Хоть формы “Тишка” и не потерял, но как-то так умудрился спрятаться за стройными Машиными конечностями, что даже Куся удивился.