— Кто это? — шёпотом спросил Куся.

— Кот. Тишка. У дедушки такой был… Может, и сейчас жив — с Маришкой и детьми живёт…

Куся сердито потряс головой, словно пытаясь перетряхнуть полученные сведения так, чтобы остались только нужные, а лишние высыпались и не мешали.

— Как это — у дедушки был? Ты в кого его превратила? Он что — разумный?

— Нет. То есть… кошки очень умные, конечно, но…

Существо у её ног внимательно прислушивалось, по-кошачьи шевеля ушами. Маша всхлипнула, быстро опустилась на корточки и погладила бархатную голову:

— Тишка…

— Это не Тишка! — рявкнул Куся.

Машины руки испуганно замерли, и вся она замерла — и снаружи, и внутри, потерявшись в противоречивых эмоциях, мыслях, страхах, сомнениях… Кот смотрел на неё неуверенно, словно спрашивая: что дальше? что мне теперь делать? каким мне быть?

Гордый Тишка, гроза всех котов в округе и мечта всех окрестных кошек, не смотрел так никогда и ни на кого. Конечно, Маша прекрасно знала, что это не Тишка и, что намного важнее и значительно хуже, — вообще не кот. Но когда он только появился, и она увидела его — такого родного… удержать вскипевшую радость узнавания и нежность оказалось просто невозможно.

“Тишка” задрожал, как грызун, перед тем как исчезнуть, когда Куся назвал его перевёртышем, и очертания его начали расплываться, пока едва заметно, а в зелёных глазах Маша увидела боль — страдание беспомощного и беззащитного живого существа.

— Тишка, — сказала она твёрдо. — Ты — Тишка. Кот.

Маша закрыла глаза и увидела дедушкиного любимца ясно, отчётливо. И как она раньше не замечала, что Куся на него похож? И не во внешности даже дело, а в чём-то внутреннем, неуловимом. В чувстве собственного достоинства и неизменной спокойной иронии, с которой, кажется, только кошкам дано взирать на окружающий мир так, что и в голову не придёт усомниться — они имеют на это право.

Маша открыла глаза, перед ней сидел Тишка, смотрел спокойно, уверенно, чуть снисходительно. Она подняла взгляд на Кусю. Кото-мышь вздохнул тяжко, без слов признавая, что, хоть ему всё это совсем не нравится, но другого выхода он не видит и согласен с Машиным решением.

— Тишка… — пробормотал он. — И что же нам теперь делать?

— Не знаю, покачала головой Маша. — Но… может, они не такие уж и страшные… эти… ну, ты понял, да?

— Чего ж тут непонятного, — пригорюнился Куся. — Понял, конечно. Только… не знаю… Может, они и не страшные… но страшные те, кто ими управляет…

Маша, уже давно вспомнившая свой сон со стулом-перевёртышем, не могла не согласиться. Ещё тогда ей показалось, что страшен не сам перевёртыш, а тот, кто дёргает его за ниточки, используя или просто развлекаясь.

— Но сейчас ведь мы им управляем, — полувопросительно сказала она.

— Сейчас… — эхом отозвался Куся, задумчиво глядя в темноту между стволов огромных деревьев. — Здесь есть кто-то ещё… что-то на них действует… — сказал он тихо. — Что-то заставляет… превращаться. Наверное оно может и приказать… превратить его в кого угодно. Да и мы… вот заснём сейчас, и что? — спросил он трагическим шёпотом.

— Можно, конечно, спать по очереди и следить за этим… Тишкой. Но ведь это ты его… превратила. Ты заснёшь, а с ним что будет? А если тебе кошмар приснится? — всё больше распалялся Куся, шёпот его становился всё горячее, а взгляд, обращённый на “Тишку”, — враждебнее.

Фальшивый кот снова начал дрожать.

— Я всё понимаю, Кусь, — сказала Маша и погладила лже-Тишку по голове. — Но если ты продолжишь, то проблемы у нас возникнут прямо сейчас, сию минуту. Он вон — дрожит опять, — Маша почесала существо за ухом, и оно наклонило голову в сторону чешущей руки, как делал это Тишка в редкие минуты благодушия.

Вообще-то, ласковым он не был, но Маша прогнала эту мысль, представляя дедушкиного кота разнеженным, позволяющим себя гладить и с удовольствием подставляющим уши “для почесать”. Пусть не часто, но случалось же такое! Мурчал даже иногда…

Существо под её рукой знакомо затарахтело. Коты ведь мурчат по-разному — кто громче, кто тише, звук и тональность — у каждого свои. Это было мурчание Тишки, родное до слёз и особенно любимое оттого, что услышать его доводилось редко.

Куся напружинился, вновь растопырив поникшие было чувствительные антенны:

— Чего это он? Рычит, что ли?!

— Нет, Кусенька, это он мурчит. Коты так делают, когда им хорошо…

Куся подозрительно прищурился и промолчал, спустился вниз. “Тишка” прижался к Маше, враждебно косясь на того, кто никак не хотел верить, что он кот, как до этого не хотел признавать в нём грызуна.

Кото-мышь потоптался рядом, обошёл Машу с другой стороны, наткнулся на сумку, всё так же жившую своей загадочной жизнью, ткнулся внутрь, пыхтя и фыркая что-то оттуда выкатил и ещё что-то выцепил когтями.

— Маш… Маша… да хватит уже этого… это… гладить, — прошипел недовольно. — Смотри — тут вода и жевалка!

В сумке обнаружились три жевалки — их норма: Маше — две, Кусе — одна. Они торопливо закусили, запили водой. Лже-Тишка проявил интерес, как и положено коту, но есть не стал, отвернулся от жевалки с великолепным презрением своего оригинала. Маша попыталась напоить его, налила воды в горсть. Он долго нюхал, смотрел непонимающе, пока вода не просочилась между пальцами и не пропала без всякого толку.

— Нашла кого кормить, — не выдержал наконец Куся. — Вот заснём сейчас… он нами и закусит… Этот твой… Тишка.

Маша посмотрела на него укоризненно.

— Ты думаешь, я ревную, да? — вскинулся Куся, проявляя поразительную проницательность. — Я не ревную! Я… боюсь за тебя… — прошептал он. — Заведи себе хоть десяток тишек! Гладь их, корми из рук, только… живи.

Маша хотела что-то сказать, но вместо слов наружу прорвались только всхлипы, переходящие в рыдания, по щекам потекли слёзы. Никогда не была она плаксой, а тут… уже второй раз ревёт, как маленькая, в ответ на Кусины слова, хотя как раз в детстве она плакала очень редко.

— Ты чего? — испугался Куся. — Не надо… — он прижимался к Маше и слизывал солёную влагу с её щёк, не обращая внимания на поддельного кота, льнущего к “его Маше” с другой стороны.

Наверное она был ещё не скоро успокоилась — накопившееся напряжение и подавленный страх требовали выхода, но…

Скрипучий голос прорезал словно заколдованную тишину странного леса, и слёзы высохли мгновенно.

— Они здесь, — отчётливо сказал кто-то совсем рядом.

— Опять, — устало отозвался кто-то другой.

— Когда же это кончится? — тоскливо вопросил третий.

— На этот раз — сразу трое, — снова вступил первый. — Всё-таки придётся нам прислушаться к словам Бура и уничтожить их, — заключил он мрачно.

И на Машу, Кусю и “Тишку” молниеносно упали сети, захлёстывая и лишая возможности двигаться. Лже-кот замер; Маша безуспешно пыталась выпутаться; Куся рванулся яростно, вцепившись в частую сетку зубами и когтями. Но кто-то вышел из темноты и ударил кото-мыша дубиной. Он трепыхнулся ещё и обмяк.

Отчаянный вопль Маши прорезал глухую тишину… Что-то тёмное обрушилось и на неё тоже, она судорожно вдохнула ставший вдруг очень густым воздух и провалилась в темноту бесчувствия.

========== Глава 43. У ямы ==========

Когда Маша открыла глаза, то первым, что она увидела, был Куся. Живой Куся.

Хоть и опутанный прочной мелкоячеистой сетью, как и она сама. Рядом в такой же “упаковке” испуганно таращился “Тишка”.

Впрочем, после того как Маша на него посмотрела, градус испуга в его глазах резко понизился, а возмущения — во всём облике — столь же резко возрос. Лже-кот получил подпитку: Машино восприятие и память о том, каким он должен быть.

— Куся, — испуганно прошептала Маша, — ты как? Они тебя сильно ударили? Голова болит? Ты ранен? Кусенька, не молчи!

— Да ты и слова вставить не даёшь, — откликнулся кото-мышь. — Не ударял меня никто. Хлопнули пылилкой какой-то… у нас похожая штука есть… Там сонный порошок. Вдохнёшь — и заснёшь. Только ты мне заснуть не дала: так закричала, что я подумал — тебя убивают! И порошок на меня неправильно подействовал, теперь голова болит… А у тебя как? Болит?