Мы привыкли искать объект для любви среди подобных нам существ, облеченных плотью и кровью. Это роковая ошибка, из которой произрастают все наши разочарования. Истина проще и гениальнее: существо, достойное любви, может жить на менее плотной, более лучезарной форме проявления бытия. Здесь, как нигде, необходима воля к вере, мужество любви, доверившейся восторгу тонких касаний. Я поверила и была не одна, поэтому четырехчасовой путь через тьму — тьмущую соловецкой чащобы вспоминается как величайший дар Господень…

И вдруг я остолбенела. Ноги, казалось, приросли к земле. Благослови, Пресвятая Дева, описать виденное убогими словами, которые имеются в моем распоряжении, единственно во славу Ново — мучеников Соловецких. Не сон ли, не сказка? Небо было рассечено вертикально устремленным ввысь светоносным Столпом. Он возрос за черной громадой леса, там, где остался Анзер.

Столп не очень яркий, по нашим меркам скорее тускловатый, смутная туманность, напоминающая Млечный Путь. Но странное дело, эта рассеянная дымчатая светлота была в тысячу раз ослепительней всех преисподних огней, реклам и иллюминаций мира сего — блудного Вавилона земного. Перед лицом этой нежно вздыхающей космической измороси все сотворенные источники свечения предстают маскарадной мишурой, оскорбительной подделкой под подлинность.

Строго говоря, это был не столько свет, сколько световая субстанция, имеющая источник сияния в себе самой. Каждый атом воздуха в небесах светился собственным, неотраженным светом. И настолько деликатным и кротким было это просветление, настолько не хотело никого смущать, что при первом же движении страха было готово исчезнуть, испариться. Не покидай меня, Матерь Света! Я боюсь вздохнуть. Я застыла, чтобы неосторожным всплеском души не вспугнуть не по заслугам дарованное…

Возвратившиеся из клинической смерти рассказывают о некоем светящемся Существе. Соловецкое чудо было той же природы, только не Существом, а Столпом. Поневоле поверишь, что этот молочно мерцающий сноп неяркого света тоже имеет власть встречать душу за гранью земного пути и вступать с ней в мысленную беседу, предлагая взглянуть на свою жизнь со стороны и самому оценить ее. Этот свет не сотворен человеком, значит, не живет и не умирает, он бессмертен! Он является нам, когда ему угодно, при жизни или за гробом, или не является совсем…

Тем временем светоносный Столп раздвинул звездное небо и вдруг на глазах растаял, как бы утянулся в черную щель. Мираж? Я долго стояла, задрав голову, ждала повторения знамения. По небу чиркали падающие звезды, изредка пролетали спутники, но чудесного света больше не появилось. Я перекрестилась и пошла дальше.

Через некоторое время, обернувшись, вижу: в полнеба стоят три вертикальных луча, перистым облакам подобные, и опять исходят со стороны острова Анзер. На сей раз они были похожи на взлохмаченные перышки какой‑то притаившейся в чащобе птицы о трех крылах.

Я стояла в луже, полной звезд, как лукошко ягодками, взглядывала то на горнее небо над головой, то на зеркальное под ногами и благословляла обе сферы, небесную и земную, именем Честнейшей Херувим, чей Покров распростерт над миром видимым и невидимым. И торопливо, пока свет не покинул меня, молилась ему, открывая желанья свои сокровенные, главное из которых да сбудется: не оставь нас, Матерь Одигитрия, путеводи сирот заблудших по волнам моря житейского, по безднам круч духовных! «Богородице, беспомощным помоще! Помози и ныне страждущим людем страны Российския, в заточении, в муках или в тяжких обстояниих сущым. Тебе молимся, молися Владычице со святыми Новомучениками и Исповедниками рода нашего, избавитися от бед мнозех рабом Твоим».

Чудо повторилось еще несколько раз, и каждый раз в новом светлом образе, а когда впереди завиднелось похожее на гнилушку зарево поселковых фонарей, звезды побледнели и съежились по крайней мере вполовину. Бриллиантовая пыльца впиталась в глубь бархатной черноты, остались редко разбросанные блеклые самоцветы. О перистых крылышках сполохов, как их здесь называют, больше не было речи, в прямолинейном электрическом зареве они невозможны.

Сполохи — преддверье сияния, которое царит севернее 120 километров, за Полярным кругом. Полярное сияние — это роскошное холодное свечение, дьявольская игра ума, ментальное наваждение, а мой свет был теплый, ненавязчивый, в любую минуту готовый исчезнуть. Он не искушал насильно навязанными чудесами, не насиловал, не завораживал, но кротко мерцал в утешение смертному, как свидетельство святости земли, над которой сие свершается.

***

Если знать правду про ГУЛаг и при этом оставаться атеистом, дальше жить невозможно. После таких не вмещающихся в сознание вещей рушится всякая надежда на разумное начало человеческой природы. Без Бога после такой чернухи остается только наложить на себя руки. Но я видела свет над Анзерами, видела сияние над Отечественной нашей Голгофой, куда вся Россия взошла на крест в лице «князей Церкви» — православных епископов. Поэтому я живу! «Ангели Божии радостнии призывают, да возрадуемся вси! Сии бо радующиеся о едином грешнице кающемся, ликовствуют о множестве новых святых, о Мученицех и Исповедницех Церкве Российския, блистающейся страданьми их».

VII. СЕКИРНАЯ ГОРА — ЛУБЯНКА СОЛОВКОВ

Секирную ^[31] гору я увижу в убранстве осени. Будет ветер и долгий путь через лес, окрашенный в невообразимые цвета, от нежно — лимонного до сочно — оранжевого, от светло — розового до зловеще — пурпурного. Будет хлестать холодный дождь и течь по лицу соленые капли.

Все двенадцать километров до Секирки вдоль дороги будет тянуться разноцветный мшистый коврик. Сидящие на нем толстые куропатки при нашем со Светланой приближении нехотя отбегают, лишний раз подняться в воздух им лень.

Форма леса здесь особенная: деревья худосочны, как испостившиеся иноки. Приподнявшись на цыпочки в молитвенном порыве, они тянутся вверх, словно хотят коснуться низких туч пламенеющими ветвями, чтобы и небеса запылали прощальным осенним огнем. Кряжистых, разлапистых сосен, как в Ребалде, здесь нет. То там, то здесь холодно блистают соединенные каналами озера. Идем, и меня не покидает ставшее привычным на Соловках ощущение, что тело в земном отсчете, а голова проламывается в какое‑то другое измерение. Мы со Светланой в пустынном лесу, но на уровне души окружены мириадами незримых существ, которые благословляют нас…

На восьмом километре дорога раздваивается. Слева, в самом конце устремленного ввысь лесного коридора, стартует в небо коренастая красавица с красно — коричневым, цвета клубничного варенья, куполом, без креста, с каким‑то непривычным сооружением на макушке. Впрочем, вскоре церковь исчезнет из виду, а дорога, вволю напетлявшись, на одном дыхании взбежит вверх.

У шлагбаума нас встретит дружелюбная собака без хвоста, с красноватыми веселыми глазками. Она привыкла к гостям и с удовольствием фотографируется с тургруппами. Круче, круче — и наконец вот он, штрафной изолятор с флюгером на макушке! Неподалеку в сарае копошится жена смотрителя, крест — накрест подвязанная теплым платком. Но светлых мужей с бичами не видно, никто не изгоняет ее, хотя первые насельники в иноческом чине на острове уже появились.

— Посмотреть? Ну посмотрите, — разрешила она.

Окна церкви застеклены, на них ржавые, по виду тюремные решетки. Прижимаюсь лицом к стеклу: внутри чистенько, стены облуплены, кажется, там слабые остатки фресок.

— Ходят, ягоды собирают, — долетают до нас жалобы смотрительницы. — Я им говорю: миленькие, что ж вы делаете, здесь ведь под каждым камешком кровь, на крови все взошло. Куда там, не слушают, обирают мертвых…

Когда‑то монахи для удобства спуска соорудили круто падающую по склону деревянную лестницу в 365 ступеней. Одним из развлечений палачей ГПУ стало толкать каторжника вниз, в качестве груза привязав к спине тяжелое бревно. Других заключенных заставляли подбирать внизу груду кровавых костей.