Всё началось за ужином. Маруся вместо пельменей поставила перед ним глубокую миску с борщом, и плошку сметаны.
- А где же пельмешки?- как обиженный мальчишка надул губы Петруша.
- Охолонись чуточку, а то, не дай бог, случится заворот кишок. Их каждый день есть нельзя.
Марусенька, в общем-то, права: много теста кушать вредно. Но почему она не сказала это более ласковым голосом - а то сразу, охолонись. И Пётр Сергеевич самую капельку замкнулся в себе: но сделал вид, хитрюга, будто всерьёз оскорблён.
- Я сыт,- гордо сказал он, отодвигая от себя миску с борщом.
Мария Семёновна с ехидцей обернулась от телевизора, где тоже делала вид, хитрая лисичка, будто ей интересен старый сериальчик:- Это где же тебя накормили? уж не дома у Аллочки?
Петруша едва не поперхнулся; ему показалось, что на лысеющую голову свалилась люстра и загремела своими висюльками - настолько пронзительно звенела в доме тишина, словно набатная колокольня - караул! пожар! туши! - Откуда? кто? как? ведь про Аллочку знают только несколько дружков в департаменте, но они обещали молчать о секрете. Сергуня! больше некому - только ему теперь выгодно испохабить моральный лик уважаемого Петра Сергеевича.
Все эти мысли очень быстро промелькнули в хитрых извилинах бедного Петруши - как скорый поезд, а не улитка - и он уже знал, чем будет изворачиваться.
- Что?! Ты слишком много смотришь всех этих сериалов и слушаешь сплетни своих подружек!
Нападение - вот самая стойкая защита.
- Значит, я всё придумала?- Марья Семёновна, конечно, не особенно верила мужу в любовных делах, но ей хотелось быть красиво обманутой, чтобы было похоже на правду.- Тогда зачем ты то и дело шляешься к ней безо всякого повода?
Вот тут и пригодилась Петруше его главная новость; туз, козырь - который он сразу не выложил.
- Да затем, что она в курсе всех наших назначений! Меня собираются выдвигать на место начальника, заведовать комитетом - представляешь?!
- не может быть,..- тихонько охнула Маруся, выронив чашку с недопитым компотом.
- Может. И мой бывший дружок Сергуня пытается меня подсидеть.
Теперь уже в русой головке Марьи Семёновны замелькали догадки, намёки, отмазки - мудрые наития женской души. У неё снова прорезался звучный обвиняющий голос, только уже не в любимого Петрушу, перед которым ей горько и стыдно:
- Так вот для чего мне эта стерва Мариночка о тебе набрехала! Чтобы своего муженька в тёплое кресло пристроить. Вот сучка.
Марья Семёновна застыдилась. Хоть она и знала, что дыма без огня не бывает - что одно то, что эта Аллочка существует на свете, уже наводит на подозрения - но Петруша был очень убедителен и сильно хотелось верить ему. Извиниться она не смогла бы, женщина всё же - зато тут же сварила супругу домашние пельмешки, и подала к столу, щедро полив их соусом. А после ужина, конечно, были у них всякие нежности и разные наслаждения, которые позволяют себе слегка пожилые дяденьки и тётеньки в знак своего примирения.
Сергей Петрович пришёл домой позже Петра Сергеевича. У него случилась какая-то напруга на сердце; а оттуда давление мыслей и чувств перескочило на душу, и она тяжело завздыхала, перетерпивая-перемучивая себя - так вот чтобы не нести домой такую неуёмную тяжесть, он решил подвигаться по улицам, разнося себя и свою боль от фонаря к фонарю. У него такое уже бывало: в основном, когда ожидались всякие непонятные, и оттого пугающие новшества на работе. В отличие от Петра Сергеевича, который мог подладиться к самым либеральным идеалам и крутиться в их маховике за своего, Сергей Петрович считался консерватором и не любил менять даже костюмную тройку.
Вернувшись домой, он в коридоре устало плюхнулся на тумбочку с обувью. Прогулка его совсем не развеяла - он задумался о смысле своей жизни, а это уже попахивало горьким пессимизмом.
- Что с тобой, голубчик?- прильнула к его плечу драгоценная супруга в недорогом базарном халатике.
Он улыбнулся, чтобы не пугать Маришеньку:- Завидую я Петру, он намного легче меня.
Жена ответила тоже с улыбкой, становясь перед ним на коленки, разуть.- Глупости, в Петьке даже на глаз жира больше, а ты у меня стройненький.
- Да я не о том,- хохотнул Сергей Петрович. И спросил, глядя сбоку как цыплёнок на мамочку:- В чём, по-твоему, смысл жизни?
Маришенька очень удивилась; и даже смешливо потрогала Серёженькин лоб:- Температуришь, мой милый. Ложись-ка в постельку, а я ужин прямо туда принесу.
- Вот видишь - я уже болен, потому что заразился от кого-то неверием в себя. А Петруха такой ерунды никогда не спросит - его жизнь это карьера.- Сергей Петрович с надеждой заглянул в глаза Маришеньки:- Может быть уступить, родненькая?
Ему ох как не хотелось склочничать из-за новой должности: лучше бы всё шло своим чередом - и ни Петьке, чтобы самому не завидовать, и ни ему, чтобы Петька успокоился. Ведь так всё хорошо катилось по проложенной дорожке, и пусть бы до скончанья веков.
Но Маришка сказала:
- Ни в коем случае. Ты и так в каждой компании уступаешь. Если он просит поменяться палатками, то мы отдаём им нашу брезентовую, а они нам свою резиновую. Петька травит знакомым твои анекдоты, и заставляет тебя помолчать. Даже Машка кричит, да погромче, будто я не умею готовить уху.- И Марина вскочила с коленей, встрёпанная, покрасневшая:- Хватит уже!
- Прости, миленькая, не буду.
Вот и опять ему не хочется спорить, а мечтается о простом семейном покое, в котором только он, жена, и скромненький телевизор в углу на паях с холодильником в кухне; а по выходным можно долго, с самого утра, собираться в театр или на выставку, получая удовольствие всего лишь от примерки к старому костюму новых штиблет, а к новому голубенькому платью старой бесцветной помады, которая совсем не подходила под красную блузку а теперь вот оказалась в самый раз.
Сергей Петрович уже лежал в кроватке: вернее, сидел, укрытый до пояса одеялом - на коленях стоял поднос с горячим гороховым супом, любимым, и рисовыми котлетками, запечёнными в куриных шейках. Он испытывал удовольствие от этой еды и от своих мечтаний: как будто перед ним на тумбочке совсем не телевизор - а у них с Маринкой своя ложа в театре, он сидит на качалке под пледом, и смотрит на сцену, ввысь и вширь облечённую светами, голосами, и запахами женских парфюмов.
Вот Марина Артёмовна подходит к нему - то ли наяву, то ль в мечтах - и целует почему-то его бульбочкой нос.- Серёженька, милый...- шепчет она так ласково, словно бы они только что поженились; он больше не мучается из-за должности, не дрожит будто заяц пред волком - а сам густой, насыщенный временем и пространством как великий космос, идёт босиком по зелёному лугу, накрывая собой и землю, и рыбный пруд, и коров с колокольчиками.
Утром Сергей Петрович встретил Петра Сергеевича в департаменте. Слово департамент, конечно, звучит мощно - как монумент или парламент - но коридорчик в нём был узкий, и разойтись по кабинетам, сделав вид будто не заметили друг друга, почти невозможно. Если только склонить голову в пол и искать по щелям какого-нибудь завалящего мыша.
Сергей Петрович хотел было шагнуть назад, обратно на лестницу, в полусумрак души, пока они не встретились взглядами - да сзади уже подваливал суетящийся конторский народец. И вздохнув глубоко, унимая сердца биение да дрожь в коленцах, он пошёл навстречу этому чистому человеку, коего они с Маришкой так вчера обидели.
Но Пётр Сергеевич тот ещё жук, из беспозвоночных. Его пустым наветом не переломишь, потому что закалён он в подковёрных интригах, диванных кознях, и укрыт хитиновым панцирем отговорок, намёков да сплетен. Только слишком мягкие натуры, вроде мокриц, могут быть раздавлены случайным перстнем судьбы - а он заранее готовит себе пути отступления, в норку. И вот сейчас ему хотелось посмотреть на эту слабенькую мягенькую мокрицу, которая надеялась одним шевеленьем усиков столкнуть его с выбранного пути.
