Я затаил дыхание.

— Дышите нормально.

Открытое окно кабинета, находящегося рядом с переходом из лечебного корпуса в жилой, выходило на клумбу с розами, которые едва не дотягивались до подоконника на своих голых, колючих стеблях. Молоденькая сестра в хрустящем от крахмала, чистоты и свежести белом халате сладко зевала. Я видел в стекле отражение ее хорошенького порочного личика и не сомневался, что она неплохо проводит время. Ей хотелось на море, в парк или в постель, но ее рабочий день только начался.

— Болей в области сердца или спины не было? — Доктор Земскова усталым движением освободила уши от трубки.

— Вчера, — сказал я, — перед самым обедом. Как обычно, ничего особенного.

— Люсенька, кардиограмму, срочно, — обратилась она к сестре.

— Зачем? — запротестовал я. — Если надеетесь найти что-нибудь неладное у человека с таким самочувствием, тогда всякая нормальная жизнь — это сплошной инфаркт.

— Нужно проверить, — ответила доктор Земскова. — А вот бодрое настроение, — это замечательно.

— Доверяете какой-то машине больше, чем человеку. Я же говорю: чувствую себя хорошо.

— Узнай, Люсенька, они начали работать?

Доктор Земскова была неумолима.

— Работают, — вернулась Люся.

— С кардиограммой ко мне, — распорядилась доктор Земскова. Мы с Люсей отправились в конец коридора.

Пока снимали кардиограмму, Люся оставалась со мной.

— Подождите, — промурлыкала она, унося узкую полоску миллиметровки.

Я сидел на краешке больничного топчана и чувствовал, как испаряются остатки влаги в тех местах, куда прикладывали электроды. Люся долго не возвращалась.

Наконец дверь распахнулась. Люся, Земскова и еще какой-то врач решительно направились ко мне. Два загорелых парня в белых халатах и шапочках остались у входа со сложенными на груди руками.

— Виктор Алексеевич, — торжественно обратилась ко мне доктор Земскова, — придется вас на какое-то время задержать.

— Плохая кардиограмма?

Она прикрыла глаза и несколько раз кивнула, то ли сочувствуя, то ли подчеркивая торжественный характер момента.

— Но, может, это как раз то, что нужно? Для других плохая — для меня хорошая, нормальная кардиограмма. Вы ведь не знаете, какая была десять лет назад. С чем сравниваете? Согласитесь, важно, с чем сравнивать.

— Виктор Алексеевич! — Земскова сложила руки в крепком рукопожатии. — Представьте себе, я приду к вам в лабораторию и стану давать советы. Как вы к этому отнесетесь?

— А что произошло?

— Ничего страшного. Полежите недельку, там видно будет.

И она снова профессионально улыбнулась.

— Ложитесь на каталку, вас отвезут.

— Я сам дойду.

— Ложитесь.

Ее ласковая интонация окончательно убила меня. Я ощутил какую-то безнадежность и полную беззащитность.

— То, что немного плохо себя вчера чувствовал, ничего не значит. Из меня уходила болезнь, — малодушно пролепетал я.

— Долго еще вас уговаривать?

— Хорошо. Только я хотел бы предупредить соседа по комнате. Чтобы не волновался.

Мне необходимо было увидеть Олю.

Все трое многозначительно переглянулись. Молодцы-санитары стояли с непроницаемыми лицами центурионов.

— Предупредят без вас.

— Мне нужно ему что-то сказать.

— Мы передадим.

— У меня личное дело.

Они снова переглянулись, и доктор Земскова сказала:

— Вы кого имеете в виду?

— Моего соседа по комнате. Иванова.

— Ах, этого… Так ведь он уехал.

Она лгала с лучезарной улыбкой на лице.

— Как уехал? Куда?

— Домой. У него там что-то случилось.

— Когда?

— Вчера, — сказал мужчина-врач. — Вчера вечером.

— А вещи? — спросил я.

— Что вещи?

— Мы ведь жили с ним в одной комнате. Вы этого не учли.

Я встал с топчана, отстранил бросившуюся ко мне Земскову, по-видимому решившую, что я надумал бежать, лег на каталку и закрыл глаза.

Меня повезли по длинному коридору. Только теперь я сообразил, зачем жилой корпус соединен внутренним переходом с лечебным.

— Вот и хорошо, — уплывал куда-то назад голос доктора Земсковой.

Меня поместили в отдельную палату. Пришла сестра и сделала укол. Лекарство подействовало мгновенно. Небо в окне почернело и понеслось мне навстречу. Потом сдавило грудь, я потерял сознание.

Когда проснулся, в комнате было темно. У изголовья нащупал кнопку звонка. Дверь бесшумно открылась.

— Звали? — шепотом спросила сестра.

— Скажите, давно я здесь?

— Мое дежурство только началось. Сейчас посмотрю в журнале.

Она вернулась и сообщила:

— Вы поступили вчера в девять ноль-ноль.

— А сейчас?

— Тоже девять, но только вечера.

Я попробовал подняться и не смог. Все тело одеревенело. Откинулся на подушку, чувствуя, как лоб и спина покрылись испариной.

— Вам нельзя делать резких движений, — испугалась сестра. — Если судно, то я подам.

Шло время. Я потерял счет дням. Теперь казалось, что за стенами лечебного корпуса жизни вовсе не существует.

Когда мне разрешили вернуться, дни стали совсем короткие.

За обеденным столом по-прежнему сидели Серафим Гаврилович и Клавдия Николаевна, а третье место занимала та самая ехидная старушка — новая подруга Клавдии Николаевны.

Я поздоровался. Они ответили вразнобой. Никто меня ни о чем не спрашивал, точно мы расстались вчера.

— А где наша юная соседка?

— Соседка? — удивилась Клавдия Николаевна. — Какая соседка?

Серафим Гаврилович в это время просил официантку сменить кофе с молоком на чай.

Со мной сыграли гнусную комедию, но разве я не добровольно лег на каталку и позволил сделать укол? Впрочем, что я мог? Их было пятеро, не считая той, которая снимала кардиограмму. Прорваться? Выпрыгнуть в окно? Не соглашаться до последнего? Ведь никакого насилия не было с их стороны».

XXIII

— Павлик?

— Здравствуйте, дядя Алик.

— Как дела?

— Нормально.

— Как мама?

— Вроде ничего.

— Я хотел спросить, что ты знаешь о Кибеле?

— Вы имеете в виду фригийскую богиню?

— Вот именно. Ты у нас главный специалист по таким делам.

В трубке воцарилось молчание.

— Прочитали записки отца?

— Да.

— Он очень болел. Мы многого не знали. Наверное, зря я вам дал.

— Мне бы не хотелось, чтобы когда-нибудь ты пожалел об этом.

— Из всех друзей вы самый близкий нашей семье человек.

— Спасибо, Павлик. Твою просьбу я выполнил. Сделал выписки и теперь передам их Рыбочкину. Так расскажи о Кибеле. Или это долго?

— Нет, почему же, пожалуйста.

— Хотя бы в общих чертах.

— На одном из горельефов Пергамского алтаря она изображена верхом на льве. Помните? Иногда ее отождествляли с Адрастеей, богиней кары и возмездия. Но вообще-то Кибела — мать всего живущего на земле. Богиня, возрождающая умершую природу и дарующая плодородие. Только папа этого не знал. Скорее всего, случайно запомнил имя Кибелы. Он иногда любил вставить словечко, ему самому непонятное. Играл такими словами, как кошка с мышкой: подбросит — поймает. А сам смеется, довольный.

— Так что Кибела?

В трубке зашуршало.

— Алло!

— Да, слушаю.

— Что именно вас интересует, дядя Алик?

— Все, что знаешь.

— Ладно, постараюсь вспомнить. Значит, так. Кибела полюбила юношу. На охоте его смертельно ранил вепрь, а она умолила богов вернуть ему жизнь. Существует несколько вариантов легенды.

— Что?

— Плохо слышно?

— Аппарат барахлит. Нет, ничего.

— Вы слушаете?

— Да.

— Он изменил ей, решил жениться на простой девушке. Богиня не простила. Она явилась на свадьбу и наслала на всех безумие. Юноша тоже сошел с ума, убежал в горы, оскопил себя и умер в мучениях. После смерти возлюбленного Кибела учредила траурный праздник его памяти. Пожалуй, все.

— Значит, сначала воскресила, потом убила?

— Примерно такой же миф об Адонисе, который должен был проводить треть года у богини любви, треть — у владычицы преисподней, а остальным временем распоряжаться по своему усмотрению. Когда он погиб на охоте, из капель крови выросли розы.