— Максим Брониславович, зайдите.

— Извините, — прерывает разговор с посетителем Максим Брониславович, — начальство вызывает.

В голосе Френовского отчетливо слышна уважительная, даже самоуничижительная нота. Новая роль продумана до тонкостей.

На самом деле это не начальник отдела вызывает начальника лаборатории, а начальник лаборатории вызывает нового начальника отдела его, Январева, устами.

Январев тихо раздувается от гордости в заново побеленном (чтобы духу старого не осталось!) и отремонтированном кабинете. Хлыст, с помощью которого осуществляется дрессировка, каждый раз надежно прячется, а накинутая на шею удавка сделана из такого тонкого материала, что сразу не различишь. Кроме того, Максим Брониславович — прекрасный психолог. Он понимает, что Январеву нравится видимость власти. Он умеет быть внимательным и услужливым. Премии, открытие тем, закрытие тем, перенос отдельных этапов и избежание связанных с этим неприятностей — те нити управления, которые уверенно держит в своих старых, веснушчатых руках непревзойденный стратег Максим Брониславович Френовский. Январеву кажется, что он использует своего многоопытного сотрудника для укрепления собственного положения, тогда как Максим Брониславович точно знает, кто кого использует. Здесь и говорить не о чем.

Январев оказался первым из «железной пятерки», получившим власть, и единственным, кто не сумел ею воспользоваться. Но это поначалу. Потом он с лихвой наверстает упущенное. Френовский остался теневым премьером. Но и это до поры до времени, пока «железная пятерка» не набрала силу. Максим Брониславович создал условия для ее возникновения. Не только Январева — он выпустил в небо и других «стальных птенцов»: Крепышева, Гарышева, Леву Меткина. Пожалуй, лишь Валеев был обойден его вниманием.

Никуда не денешься — диалектика жизни. Гусеница умирает, чтобы стать коконом; кокон умирает, чтобы стать бабочкой.

Итак, Январеву  п о н р а в и л о с ь  быть начальником. Это самое слабое, чувствительное, уязвимое его место. По нему и постукивает Френовский хлыстом во время тренировочных занятий. Не в пример Базанову, Январев хорошо поддается дрессировке. Что значит молодой!

Базанов завершает работу над диссертацией. Увесистый фолиант на столе у Френовского. Базанов сам приносит его. Вот это игра! У Френовского даже дух захватывает.

Последняя партия. Решительная. Базанов играет белыми и потому делает первый ход. Начальник лаборатории должен быть знаком с диссертацией, подготовленной его сотрудником. С докторской диссертацией, о которой самому Максиму Брониславовичу посоветовали в свое время забыть для его же собственной пользы.

— Я бы попросил вас, Максим Брониславович, познакомиться с работой в течение месяца, — просит Базанов.

— Конечно, Виктор Алексеевич. Мне десяти дней хватит.

Даже глазом не моргнул — такое самообладание.

Десяти дней, разумеется, не хватило. Месяца — тоже.

— Когда, Максим Брониславович, вы вернете мне рукопись?

— Уже заканчиваю, Виктор Алексеевич.

Проходит еще две недели.

— Прочитали?

— Прочитал.

— Ваше впечатление?

— Практическая часть слабовата.

— У меня теоретическая работа.

— Но вы работаете в прикладном институте.

— Какое это имеет значение?

— Большое, Виктор Алексеевич. Главное.

— Вы мне вернете работу?

— Дома забыл. Вы уж меня извините.

Через неделю:

— Принесли?

— Ах, опять забыл! Склероз, Виктор Алексеевич. Не беспокойтесь, никуда ваша диссертация не денется.

Он издевался, надеялся, что Базанов сорвется, нагрубит, возможно, даже ударит. Последнее решило бы все проблемы. Разом. Хотя и больно, и унизительно, да и опасно в таком возрасте.

Базанов на пределе. От него всего можно ожидать.

Френовский ждал. Не оставался один в кабинете. События назревали. Требовались свидетели. Кто-нибудь из свидетелей всегда сидел на стуле подле начальника. Постоянное дежурство. Караулили, ждали с утра и до вечера — целый рабочий день. Но Базанов не приходил, не спрашивал о диссертации. В самом деле, не единственный же экземпляр.

Потом доклад на ученом совете. Апробация работы.

Френовский выступает против: недостаточно развита практическая часть работы, вся диссертация имеет для отрасли ограниченную применимость.

Едкое замечание Романовского:

— Отраслевых докторов наук не бывает.

Молчание. Мертвенное молчание в набитом народом зале. Ни смешка.

Почему все-таки они отпустили его, оставили живым?

Январев выступает: и вашим, и нашим. Подленькое выступление, если учесть, что работа у Базанова действительно выдающаяся и что они с Январевым кончали один институт, одну кафедру. Однокашники. Январев упирает на объективность, беспристрастность, п р и н ц и п и а л ь н о с т ь  своих оценок. Но тут все понятно.

Против существа работы нечего возразить. Единственный явный противник — начальник лаборатории, в которой работает соискатель. Не очень-то красиво. Новый заместитель директора председательствует. Он все видит, все понимает. Больше никто не решился выступить.

Таким образом, по одну сторону барьера находился уверенный в своих результатах, готовый к бою Базанов, по другую — суетящийся, непривычно волнующийся премьер. Уже бывший. Теперь это ясно каждому. Его аргументы мелочны, поведение — недостойно. Вышел выступать с карточками, на которых собранное им досье: номера писем с отрицательными отзывами от заводов, фамилии каких-то людей, числа, цифры. Канцелярские аргументы. Явный промах с его стороны. Премьер постарел. Он ничего не понимал в том, о чем докладывал Базанов. Вышел с дубиной, и все увидели: трусит.

Как преградить Базанову путь? Признать совет некомпетентным? Или голосовать против, ничего не понимая в «термодинамической химии»? Это ведь не окончательная и даже не предварительная защита — только  р е к о м е н д а ц и я  к защите. Базанов пойдет до конца, это факт. Если не найдет правду здесь, отправится искать ее в другом месте. Такой рвущийся с привязи могучий бык ни перед чем не остановится. Сила на его стороне. В каждом его слове сила. А если он свою правду найдет? Какие выводы будут сделаны вышестоящими инстанциями о деятельности ученого совета, не оценившего, не поддержавшего, не разобравшегося?

И еще: ожидание перемен. Ожидание перемен — вот главное. Все ждали их, кожей чувствовали, и только не знали пока, откуда они придут. Особое состояние настороженности и осторожности, как перед грозой.

Большинство проголосовало «за». Пока «за», а там видно будет. Если работа не тянет на докторскую, найдется и шпага, и умеющий ею владеть.

Пока же поговаривали, что Грингер собирается подать заявление об уходе. И столько всего с каждым из сидящих в зале могло случиться, прежде чем результаты нынешнего голосования обернутся чем-то реальным.

Так оно и решалось: базановская судьба — в связи с общей обстановкой и ожиданием перемен, а будущее института — в связи с тем, что Базанова все-таки выпустили, допустили к защите.

Голосование было открытым, что, пожалуй, и повлекло за собой уход на пенсию двух начальников лабораторий — Вектурова и Калабина, голосовавших «за». Максим Брониславович еще не терял надежды  н а в е с т и  п о р я д о к. Эти двое всегда отличались послушанием, вот и навлекли на себя гнев. До Романовского не доходили руки. Впрочем, Романовский — особый случай. Он всегда баламутил воду. Такой уж у человека характер, жизненное амплуа. Френовскому было не до него. Производя чистку рядов, Максим Брониславович словно бы невольно обезоруживал сам себя, точно не понимая, что творит, как если бы вдруг лишился рассудка.

Нет, тут было нечто совсем другое. Пожалуй, Френовского уже не столько интересовала судьба бывших сотрудников и соратников, сколько то неведомое будущее, в тайном формировании которого он принимал теперь деятельное, лихорадочное участие. В нем не оставалось места предателям. Подобно белке, делающей запасы на зиму, он не разгрызал найденные орехи, а спешил прятать их в незаметном месте. Настоящий боец и политик, Френовский жил для того, чтобы победить, даже если победа давалась ценой жизни. Максим Брониславович уходил, оставляя после себя минированную территорию. Он готов был скорее простить врагов, чем предавших его друзей.