Он снова спеленат, запрятан в кокон. Его снова лихорадит. Приходится возобновить прием успокаивающих таблеток под руководством профессора Петросяна. В ночном забытьи его неотступно мучает одно и то же видение: бесконечная спираль, винтообразная воронка, уходящая в беспросветный мрак, на головокружительную глубину. И вот его, точно в мясорубку, затягивает туда вместе с улицей Строителей-Новаторов, по которой мчатся его красные «жигули».
Кустов замышляет побег. Более того. Он одновременно замышляет два побега: из дома и с работы. Хочет, чтобы ничто больше не связывало его с прошлой жизнью: ни образ мыслей, ни привычки, ни привязанности, ни знакомые, ни друзья.
Старый Кустов таким образом погибает, постепенно превращается в остекленевшую куколку, тогда как другой, новорожденный Кустов деятельно готовит побег. Для начала он производит экспроприацию ценностей. Юношеский дневник. Тетрадь со стихами. Скопившиеся за жизнь письма. Белье. Самые необходимые носильные вещи. Запасные очки. Кубик Рубика — подарок Петера Вароша. Он складывает все это в старый фибровый чемодан студенческой поры с неисправными запорами — в небольшой, перетянутый брезентовым ремнем чемодан, с которым приехал когда-то из далекой провинции покорять, завоевывать, осчастливливать университетскую Москву.
И вот он уже стоит перед заветной дверью, давит на кнопку звонка.
45
Дверь открывается. Антон Николаевич переступает порог. Ставит перетянутый ремнями чемодан на пол прихожей.
— Это я, — говорит.
Девушка-жрица утыкается лбом в его плечо. Он пытается оторвать ее от себя, заглянуть в лицо, но она не дается — прилипла.
— Ты что, дурочка?
Девушка-весталка плачет, смеется, убегает, возвращается. Ее трясет. От счастья и страха перед будущим.
Антону Николаевичу недоступен этот страх. В глаза он смерти смотрит смело. А если надо — жизнь отдаст. Как отдал капитан Гастелло.
Страх теперь ни с какой стороны не понятен ему. Короткий мужской ум! Только бы поймать свою волну и заскользить на дощечке радости по самому гребню. Все решилось, свершилось наконец — и слава богу. Пленительный миг счастья, раскрепощенности. Огромная скорость. Почти недозволенный риск в его возрасте. Королевский серфинг. Кинг сайз, — как сказал бы Тоник.
Антон Николаевич гонит волну. Волна гонит, несет вперед на своем стремительном гребне Антона Николаевича. Откуда в нем этот Платонов авантюризм? Эта Тоникова бесшабашность? Даже не переждал самый в таком деле опасный момент — когда новая волна до конца разрушит старую. Много ли стоит после этого хваленая его рациональность, рассудочность, предусмотрительность?
— Ну что ты, дурочка?
Она? Дурочка? Об этом, конечно, можно спорить, а вот в том, что он самый настоящий дурак, нет никаких сомнений. Попался в собственный силок, устроенный с помощью двух самодельных колышков. Ведь чемодан в прихожей, как ни крути, — это по сути то же, что и подписка о невыезде. Это, собственно, не менее серьезно и опасно для дальнейшего движения по жизни, чем сломанная передача обратного хода машины. Это еще одна цепь, привязанная к еще одной проволоке.
Девушка плачет. Девушку всю трясет. Девушка никак не может успокоиться. Потому что она-то как раз понимает, не дурочка. Если теперь когда-нибудь он унесет с собой этот чемодан, ей будет очень больно, гораздо больнее, чем если бы они просто расстались. Ведь в отличие от Антона Николаевича ей некуда будет бежать.
А он, дурак, прыгает, скачет по комнате, обнимает, целует подружку, кружит ее, точно какой-нибудь раздухарившийся Тоник. Воистину бог, даруя человеку любовь, лишает его разума и ясного понимания того, что радость всегда возвращается туда, откуда пришла: в холод Вольвы. В хаос и мрак Субвольвы.
…Когда следователь по особым делам Фан из Центра Управления предложил Антону Николаевичу сделать свой выбор, обозначить одну жертву из двух возможных, он чего-то явно недоговаривал. Он вел, безусловно, двойную игру. Или даже тройную. Скорее всего, для себя он избрал тактику, опирающуюся на так называемый принцип «домино», когда очередное убийство должна совершить одна из жертв следующего убийства. Принцип этот считается незаменимым, если действительно требуется устранить все улики, спрятать все концы в воду. Ведь Центр Управления уже сделал свой окончательный выбор, уже назвал Тоника — единственного, кому предстояло остаться жить. Единственного, чьи медицинские анализы оказались безупречными. При чем же Антон Николаевич?
Тут все, конечно, определяли правила игры. Издавна установленные правила приличия. Землянам предоставлялись право и возможность убивать друг друга самим, без вмешательства извне. Им давалась таким образом столь ценимая на Земле свобода выбора, и поэтому засорившие Каналы Связи мужчины ликвидировались при непосредственном содействии женщин, а женщины уничтожались по большей части руками мужчин. Тем и другим предлагались всевозможные варианты и объекты убийства, как бы наиболее для них выгодные. Тех и других искушали технической простотой такого деяния, а также гарантией безнаказанности.
Не исключено, что на Хлысталове, выбросившемся из окна больницы, Центр принципиально отработал один из важных практических и теоретических вопросов, которые предстояло решить в отношении больного палаты № 3. Проигрывая различные ситуации на экране дисплея, агент Фан так и не смог теоретически грамотно составить программу намеченного Центром гигиенического мероприятия. Тогда он прибег к недозволенному экспериментальному приему, поспешив оправдать его технической оплошностью: он забыл, дескать, вовремя нажать кнопку «Preserve». Во всяком случае, именно так было доложено вышестоящим инстанциям. Подобную оплошность простили бы скорее, нежели профессиональную непригодность. Так или иначе, но Александра Григорьевича от участия в месячнике смотра-конкурса на лучшего по очистке Каналов Связи не отстранили.
Вообще с тех пор как Центр Управления утратил прежнее влияние на природу вещей и ход событий, решения его руководства нередко страдали аморфностью и попустительством, а рядовые сотрудники особенно болезненно переживали всякую свою неудачу. Когда-то просто невозможно было представить, чтобы обыкновенные лекари осмелились выступить против решения Центра, вступить в противоборство с ним. Но вот ему отказалась подчиниться сначала одна городская больница, затем другая. И вдруг дерзнул уже самостоятельно бунтовать медицинский персонал какого-то жалкого, крошечного отделения кризисных состояний!
Центр Управления получал пощечину за пощечиной. Комплекс его неполноценности как головной астральной организации катастрофически усиливался также вместе с ограничением круга вопросов, которые ему удавалось решать самостоятельно, без привлечения к сотрудничеству контрагентов. По мере роста вооруженности людей знаниями и защищенности Земли от внешнего мира оболочкой выхлопных газов, дымов и всевозможных химических испарений, по мере разработки и внедрения в жизнь многочисленных конституционных прав отдельно взятой личности и общества в целом, а также производства синтетики, внедрения автоматики и кибернетики, люди Земли получали всё большую независимость от Астрала. Астрал, естественно, негодовал. Астрал предупреждал, запугивал и карал. Род же человеческий в ходе своего естественного и противоестественного развития защищался от него с помощью все новых средств. Всюду ставились эксперименты. Люди с глубоким, научно обоснованным недоверием начинали относиться к Тому, на кого еще молились их ближайшие предки. Почти всюду и всем удалось доказать, что ничего другого, кроме материи, не существует. Поэтому самое главное, что требовалось когда-то узнать, было теперь как будто уже узнано. Жить стало гораздо проще, но и намного скучнее. Борьба с мракобесием находилась на завершающем этапе своего победоносного марша. Цена на духовное горючее, несмотря на стремительное уменьшение его запасов на Земле, продолжала падать. Оно стоило уже дешевле, чем высокооктановое автомобильное топливо. Завершалось также засорение каналов Астрал — Земля. Многие каналы давно уже использовались не по назначению — главным образом в качестве мировой свалки мусора, а также черного рынка для контрабандной торговли наркотиками. Продолжалось бурное строительство неврологических и сердечно-сосудистых здравниц. Возрастала забота о человеке, но постоянно требовалось еще большее ее возрастание, поскольку существующие и вновь открываемые отделения кризисных состояний хронически не вмещали всех тех, кто нуждался в стационарном лечении.
