— Знакомься, Федя, — сказала ему женщина. — Мы сейчас закончим разговор.
Человек, которого назвали Федей, присел тут же у входа и, хмуро приглядываясь ко мне, многозначительно пробормотал:
— Так, так...
Договорившись с хозяйкой пианино, я попрощался и ушел, оставив свой адрес.
Домой я попал не сразу: надо было еще навестить одного из земляков; вернулся поздно.
А на следующий день меня ожидала беда. Когда вечером я пришел с работы, Айша не встретила меня, как обычно. Сидя у окна, она безутешно рыдала, комкая в руках какой-то конверт. Я подумал, что это письмо из Баку, от ее родных, с какой-нибудь печальной вестью, и с тревогой спросил: — Что с тобой, дорогая? Что-нибудь случилось с отцом? В ответ она разрыдалась еще сильнее и протянула мне конверт, из которого выпала записка. Я поднял ее и сразу увидел, что она адресована мне.
"Гражданин С...! — гласили неровные корявые строчки. — Как вам не стыдно, имея такую красивую жену, таскаться к чужой женщине? Я уже три месяца выслеживаю вас, и наконец сегодня мне удалось вас застать на месте преступления вместе с Диной. Ради Дины я бросил свою семью. Я люблю ее и не уступлю вам ни за что!" В записке было еще несколько подобных оскорбительных фраз. Вместо подписи — закорючка.
Вначале я ничего не понимал, но когда дошел до фразы: "Все ваши разговоры о пианино — только для отвода глаз", то понял, что это пишет тот самый Федя, видимо принявший меня за кого-то другого. Громко рассмеявшись, я сказал жене:
— Родная, это глупейшее недоразумение! Я сейчас все разъясню.
И хотел было приласкать жену, но она резко оттолкнула меня.
— Никакого недоразумения нет! Мне теперь ясно. Все эти три месяца ты куда-то надолго уходил по вечерам. Между нами все кончено — и навсегда!
Тщетно пытался я образумить ее, долго и страстно убеждал в моей невиновности, но Айша не желала меня и слушать. Тогда, возмущенный ее несправедливостью, я ушел из дому.
Поселился у товарища. Тоска постоянно терзала меня. Но самолюбие оказалось превыше всего: ведь я был незаслуженно оскорблен. Да что говорить: оба мы были горды и чрезмерно горячи... Прошло около года. Однажды одна из приятельниц Айши мне сообщила, что Айша уезжает домой, к отцу, и хочет отдать мои личные вещи.
Я пошел к Айше. Сердце болело. Я все еще продолжал любить ее... По дороге, вспомнив, что она любит шоколад, купил плитку "Золотого ярлыка" и решил незаметно положить ей в сумку.
Если люди любят друг друга по-настоящему, они угадывают малейшее желание любимого человека, знают, что ему нравится, а что нет, что он хочет и чего не хочет. Когда я пришел, вещи уже были уложены. Мы сдержанно попрощались, и я проводил ее к машине. Вернувшись, надел пальто и решил побродить по улицам, развеять тоску. Сунув руку в карман, вдруг обнаружил там сверток с ореховой халвой, которую любил с детства. Она это знала... Так произошло наше немое прощание. Мы оба наделили друг друга любимыми сластями...
Пути-дороги увели Айшу от меня далеко-далеко...
Прошло много лет. Мы пережили великую войну, ничего не зная друг о друге и, пожалуй, давно уже не интересуясь друг другом...
Недавно я вернулся из Москвы в родную Абхазию. Как-то в высокогорном селе Отхара встретил доброго знакомого, и он повел меня к себе переночевать.
Домик его стоял на горе, и к тому же на очень высоких столбах. Мы поднялись по лестнице на тянувшийся вдоль всего фасада просторный балкон.
— Тебе, наверно, мало было горы — ты и дом свой поставил на такие высоченные сваи! — пошутил я.
— Отсюда лучше видно море, — просто ответил он.
Затем, удобно устроившись на балконе, мы перешли к разговору о делах и планах здешнего колхоза.
Наступил вечер. В небе уже серебрилась луна, освещая деревья и узким мостиком прорезая дальнюю морскую гладь.
Вдруг вечернюю тишь неожиданно нарушили звуки рояля. Из соседней комнаты послышалась мелодия... "Симфония о Рице". Все всколыхнулось во мне. Показалось, что совсем близко, где-то рядом, играет Айша...
С замиранием сердца я спросил приятеля:
— Кто это играет, кажется, здесь, за стеной?..
— О-о, это лучший бригадир нашего колхоза! Ее бригада по цитрусовым получила недавно большую премию и медаль на московской выставке. Она к тому же, как слышишь, чудесно играет. Муж ее руководит птицефермой в колхозе. Между прочим, та половина дома принадлежит им. Если хочешь, я познакомлю тебя с этой милой четой. Они очень гостеприимные люди...
Волнение мое усилилось. Я не стал задавать больше вопросов.
Попросив разрешения, приятель ввел меня в комнату к соседям и представил. Сердце и слух меня не обманули: едва только я перешагнул порог, мои глаза встретились с глазами Айши!.. Прошло больше двадцати лет, но, мне показалось, она совершенно не изменилась. Любовь с прежней силой вспыхнула во мне, и я невольно вздрогнул. Вздрогнула и она...
Извинившись за неожиданное вторжение, я сказал, что виной всему "Симфония о Рице", которую всегда любил и продолжаю любить.
— Прошу вас, сыграйте еще раз! — попросил я.
— С удовольствием! — ответила она, сев за рояль. Играя, она тихо напевала знакомую мелодию.
— Я люблю эту чудесную симфонию, — сказала Айша, кончив играть, и добавила с грустью: — И, очевидно, буду любить ее до конца моей жизни.
Только мы двое поняли смысл этих слов. И это навсегда останется нашей тайной. Так тому и быть...
Дача Федорова.
Перевод автора
Кто, будучи в Гагре, не восхищался красотой дачи Федорова, одной из лучших дач на прославленном курорте!
История дачи не лишена интереса.
В конце двадцатых годов один известный, весьма уважаемый в нашей стране работник, нет надобности называть его имени, очень серьезно заболел. Болезнь почек, по-видимому, оказалась слишком запущенной. Подполье, тюрьма, ссылки, гражданская война, а затем непрерывная, изматывающая работа по восстановлению хозяйства молодой Советской республики, словом, лечиться времени не было. На консилиуме врачи беспомощно развели руками. Больного ожидал смертельный исход. Кто-то из профессоров вскользь высказал мысль о возможности операции, но тут же заявил, что надежды на успех мало: такая операция считалась очень сложной.
Участники консилиума все же решили немедленно везти больного за границу. В пути его сопровождали жена, лечащий врач и близкий друг — земляк из Абхазии.
Вначале больного привезли в Берлин и поместили в пользующейся мировой известностью клинике профессора Брандта. Однако лучшие немецкие хирурги отказались взяться за эту рискованную операцию. Тогда, по их совету и в сопровождении одного из них — профессора Замерсбаха, больного повезли дальше, в Париж, в клинику французского академика Эмберга. Здесь также был созван консилиум из числа знаменитейших хирургов Франции. На консилиум пригласили и видных специалистов из Рима и Лондона.
Тщательно исследовав больного, медицинские светила Запада пришли к общему выводу, что вряд ли найдется хирург, который сумел бы с полной надеждой на успех сделать такую редкую операцию.
— Впрочем, — подумав, произнес академик Эмберг, — такой человек есть... После смерти гениального Белля успешно осуществить такую операцию смог бы только один-единственный человек...
— Кто же он? Кто? — раздались вопросы.
— Не Федорова ли вы имеете в виду? — спросил хирург Каспер. — Да. Я говорю именно о нем, о Федорове, — подтвердил Эмберг. — Я считаю его лучшим знатоком топографической анатомии. Его последняя книга "Хирургия на перепутье" и прошлогодняя, ставшая сенсацией, операция почек, которую он произвел в Лондоне, подтверждают это.
— Какой Федоров? — услышав русскую фамилию, с недоумением спросил друг больного, абхаз.
— О, это светило в мировой хирургии в наши дни, — сказал академик Майо. — Имею честь быть лично знакомым. Несколько лет с ним переписываюсь. Сергей Петрович Федоров — гениальный хирург! Между прочим, ваш соотечественник... Он живет в Ленинграде.
