Князь Георгій. Откуда ты это знаешь?
Священникъ. Я этого не знаю. Я ихъ только слышу въ купальнѣ; онѣ тамъ играютъ другъ съ другомъ и болтаютъ.
Князь Георгій. Я, слава Богу, никогда не былъ съ ними въ купальнѣ.
Священникъ. Никогда? Ну, конечно, нѣтъ, вѣдь тебѣ принадлежитъ царица.
Князь Георгій. Принадлежитъ ли она мнѣ?
Священникъ. Конечно, принадлежитъ. Любопытно. Развѣ ты не обладаешь царицей?
Князь Георгій. Конечно, она моя. У меня есть власть, чтобы обладать ею, и царица не любить никого, кромѣ меня; какъ же я могъ бы не обладать ею!
Священникъ. Правда.
Князь Георгій. Но иногда, священникъ, ко мнѣ заползаютъ мысли, — и нѣтъ въ нихъ ни кротости, ни мягкости. Есть ли этому прощеніе?
Священникъ. Да, есть.
Князь Георгій. Зло въ томъ, что царица всегда смотритъ на меня холодно. Довольно зла она могла бы мнѣ принести и тогда, когда бы взглядъ ея былъ горячъ.
Священникъ. Взглядъ царицы не бываетъ горячъ ни для кого другого.
Князь Георгій. Но вѣдь я князь Георгій, а не кто-нибудь другой; этого никто не долженъ былъ бы забывать… Только что тутъ былъ солдатъ съ вѣстями изъ лагеря. Онъ не преклонилъ колѣна, когда говорилъ со мной.
Священникъ. Онъ не преклонилъ колѣна?
Князь Георгій. А вѣдь онъ сдѣлалъ бы это передъ царицей; онъ сдѣлалъ бы это и передъ калифомъ Востока. Одну минуту мнѣ пришла мысль снести ему голову.
Зайдата. Царица приближается. Исчезаетъ.
Князь Георгій. Вотъ слышишь. Тутъ сидитъ ея супругъ, и ему докладываютъ: царица приближается! И когда царица придетъ, я не сяду вмѣстѣ съ ней, я буду сидѣть здѣсь внизу. У нея большая свита, я вмѣшаюсь въ свиту и буду однимъ изъ ея офицеровъ. За ней идетъ музыка, а за мной нѣтъ. Духовникъ ея игуменъ, а мой — священникъ.
Священникъ. Да, но я, собственно, долженъ былъ бы быть игумномъ. Почему бы мнѣ и не быть игумномъ?
Князь Георгій. Тебѣ, священникъ? Другимъ тономъ. Да, и въ самомъ дѣлѣ, почему бы тебѣ и не быть игумномъ?
Священникъ. Царица поступила со мной несправедливо, и потому я озлобленъ противъ нея.
Князь Георгій. Развѣ ты можешь чувствовать озлобленіе, ты, который такъ кротокъ.
Священникъ. Встаетъ. Я? Да ты шутишь?
Князь Георгій. Правда, шучу. Ты можешь чувствовать великое озлобленіе. Хочешь ли ты послужить мнѣ?
Священникъ. Да, хочу.
Князь Георгій. Ты мнѣ нуженъ. У меня нѣтъ никого другого, кто бы помогъ мнѣ. И теперь для меня пришло время побѣдить или пасть.
Священникъ садится. Что же ты хочешь?
Князь Георгій. Я хочу побѣдить! Тарасъ прислалъ изъ лагеря сказать мнѣ, чтобы я пріѣхалъ, и я отвѣтилъ: пріѣду черезъ нѣсколько дней и ночей.
Священникъ. Отвѣтъ можетъ быть неправильно истолкованъ.
Князь Георгій. Тѣмъ, кто его не понимаетъ, я говорю, что я хочу провѣрить мой лагерь — неожиданно ночью осмотрѣть его и наказать спящихъ. Но тебѣ, священникъ, я говорю, что въ этомъ отвѣтѣ есть особое значеніе.
Священникъ. Я теперь вижу, что есть. Твои глаза стали такими дикими.
Князь Георгій. Мы воюемъ съ ханомъ Карса. Онъ въ нашихъ рукахъ. Если я нападу на него этой ночью, онъ погибъ.
Священникъ. А!
Князь Георгій. А если не нападу и пропущу время, онъ отступитъ въ ущелье и спасется. Если я пощажу его, чего я могу за это ждать отъ хана?
Священникъ. Вѣчной благодарности.
Князь Георгій. Такъ вотъ я и пощажу его сегодня ночью; а если завтра ночью я явлюсь къ нему и проведу его войско въ спящій лагерь царицы и наполню его молчаніемъ и смертью — что сдѣлаетъ тогда ханъ? Священникъ всплескиваетъ руками.
Князь Георгій громко. Тогда онъ мнѣ во всемъ будетъ помогать въ будущемъ.
Священникъ. Вижу твой великій планъ.
Князь Георгій. И ты долженъ быть моимъ посломъ къ хану — съ этимъ предложеніемъ.
Священникъ. Я?
Князь Георгій. Потому что ты озлобленъ.
Священникъ. Я не могу.
Князь Георгій. У меня, кромѣ тебя, нѣтъ никого. На тебя я полагаюсь. Ты долженъ передать мое письмо хану.
Священникъ. Я сдѣлаю это, потому что у тебя нѣтъ никого другого, на кого бы ты могъ положиться. Но обдумай все, князь Георгій; я трепещу за тебя, ибо ты, какъ тотъ, кто съ зажженнымъ фонаремъ ищетъ своей погибели.
Князь Георгій. Такъ пусть же будетъ благословенна погибель! Я поступаю такъ, потому что я въ крайности. Въ теченіе долгихъ мрачныхъ лѣтъ я обдумывалъ это; теперь я не хочу больше думать. Или въ твоей мудрой головѣ есть для меня другой совѣтъ?
Священникъ. Это опасный планъ. Но если ты хочешь быть царемъ — ты долженъ на многое рѣшиться.
Князь Георгій. Царемъ? Я не хочу быть царемъ.
Священникъ. Не хочешь быть царемъ?
Князь Георгій. Нѣтъ.
Священникъ. Ты развѣ не хочешь завоевать владѣнія царицы и самому сѣсть на ея тронъ?
Князь Георгій. Ты ошибаешься, я хочу завоевать царицу.
Священникъ. Я не понимаю. Вѣдь царица твоя?
Князь Георгій. Я лгалъ. Царица не моя.
Священникъ. Съ любопытствомъ. Ты говорилъ, что она тебя любитъ?
Князь Георгій. Она не любитъ меня.
Священникъ. Ты мнѣ сообщаешь великую новость.
Князь Георгій. Долгіе, долгіе годы велъ я съ царицей тайную борьбу. И я былъ одинъ, а у нея былъ старый игуменъ. Бросила ли она на меня когда-нибудь взглядъ? Никогда. Не смотри на него — сказалъ старый игуменъ. Или я долженъ былъ-пасть передъ нею и умолять ее? Кричитъ. Нѣтъ, нѣтъ!.. И такъ проходило время. Я дѣлалъ видъ, будто Зайдата, Юаната и Софіатъ — мои возлюбленныя, а царица дѣлала видъ, что не вѣритъ этому.
Священникъ. Но въ дѣйствительности она вѣрила?
Князь Георгій. Да, вѣрила. Но не хотѣла этого показывать. Никогда. Ни однимъ взглядомъ. Долженъ ли былъ я просить ее о чемъ бы то ни было? Нѣтъ, говорю я. И такъ мы боролись.
Священникъ. Никогда мнѣ не приходилось слышать большей новости.
Князь Георгій. Я тебѣ все разсказываю, чтобы ты мнѣ помогъ.
Священникъ. Но твой великій планъ?
Князь Георгій. Это вовсе не великій планъ. Не я его такъ назвалъ.
Священникъ. Ты вѣдь хочешь уничтожить цѣлое войско?
Князь Георгій. Маленькое войско. У царицы есть еще войско. Я хочу смирить царицу. Она не должна думать обо мнѣ съ пренебреженіемъ. Когда я буду стоять передъ нею съ войскомъ хана, я не сниму шапки и скажу: Тамара, вотъ супругъ твой, ясно ли ты видишь меня?
Священникъ. А земля, а государство?
Князь Георгій. Пусть все это неприкосновеннымъ лежитъ у ея ногъ. Но я могъ бы все взять, вотъ въ чемъ сладость, попъ!
Входятъ слуги и открываютъ завѣсы въ глубинѣ сцены. Комната наполняется яркимъ свѣтомъ, виденъ ландшафтъ съ зелеными, озаренными солнцемъ, горами. Вдали слышна музыка, она приближается. (Деревянные инструменты, лютни и литавры).
Священникъ. Никто не дерзалъ на большее, чтобы захватить то…
Князь Георгій. Чтобы захватить все. Я хочу владѣть всѣмъ.
Приближается множество солдатъ съ короткими копьями и выстраивается, занимая часть лѣстницы и зала; на нихъ сѣрые широкіе шаровары и куртки съ мѣховыми рукавами; на поясахъ у нихъ сабли и кинжалы. Головы у всѣхъ обнажены. На офицерахъ сѣрые кафтаны со шнурками на груди. Черезъ вторую дверь входятъ дѣвушки и слуги и переглядываются черезъ плечо. Адьютантъ князя Георгія открываетъ дверь, обитую желѣзомъ, и кричитъ: «сюда». Входятъ двое плѣнныхъ грузинъ, — они скованы вмѣстѣ ручными кандалами, — на нихъ нѣтъ кафтановъ, а только длинныя синія рубахи. Музыка стихаетъ. Входитъ офицеръ въ красной черкескѣ съ опущенной саблей, идетъ къ трону царицы и становится около него. Черезъ минуту входитъ второй красный офицеръ, тоже съ опущенной саблей, и становится рядомъ съ первымъ. Слышенъ звукъ трубы.
Царица появляется во входѣ на носилкахъ. Солдаты опускаютъ копья. Носилки ставятъ на землю, и царица выходитъ и идетъ, кланяясь направо и налѣво, среди кликовъ толпы, къ авансценѣ, Когда привѣтственные клики смолкаютъ, она обращается къ иконамъ и крестится. Среди свиты Фатима, дочь князя Эрзерумскаго. Ея лицо совершенно закрыто затканнымъ золотомъ покрываломъ, которое достигаетъ до колѣнъ. Она оборачивается къ иконамъ, но не крестится. За царицей идутъ ея дѣти Георгій и Русуданъ, за ними игуменъ, затѣмъ монахи, офицеры, писцы, дѣвушки, слуги; всѣ они крестятся. Царица. Привѣтъ вамъ всѣмъ. Тебѣ, князь Георгій, первому мой привѣтъ.
