– Пакуете чемоданы, Юрий Михайлович?

– И куда же вы намерены меня отправить?

– Не я, а ваши хозяева, прозрачно намекнувшие, мол, двигайте с вещами на выход, лавочка закрывается…

– Как у вас легко и просто получается! Обращаю внимание: фраза о продаже «Литературки» ни разу не прозвучала из уст ее акционеров, в число которых входят АФК «Система» и московское правительство. Речь шла о том, что часть активов медиа-холдинга может быть выставлена на торги. Наверное, недоброжелатели мечтают, что именно мы пойдем под нож, но вынужден их огорчить: слухи о нашей смерти сильно преувеличены. С какой стати закрывать «Литера-турку»? За пять лет у газеты в три раза вырос тираж, мы вернулись в число лидеров информационного пространства, к нашему мнению опять прислушиваются. В том числе и сильные мира сего. Конечно, сегодня трудно выжить изданию, отстаивающему базовые консервативные ценности и защищающему государственные интересы, нам не приходится рассчитывать на помощь ни внутри страны, ни извне. Но мы и не питаем иллюзий, не ждем подарков от спонсоров, которых нет. «Литературка» поднималась исключительно за счет читателя, повернувшегося к ней лицом, как только был остановлен либеральный психоз внутри редакции, отменена моноидеология.

– Подозреваю, акционеров больше волнует другое: материальное положение газеты.

– Отвечаю: оно вполне стабильно. Во всяком случае, «ЛГ» перестала быть убыточной и в состоянии себя прокормить. Мы третий год, как на самоокупаемости.

– А хочется, чтобы кто-нибудь деньжат подкинул, правда?

– Нет, не хочется! Точнее, дополнительные средства нам не помешали бы, но я прекрасно понимаю: стоит лишь сесть на кошт, как можно сразу прощаться с неангажированностью и независимостью. При этом не имеет значения, кто именно будет подкармливать – фонд Сороса или администрация Путина. На выходе получим один и тот же результат.

– Само собою: кто платит, тот и девушку танцует.

– Нас, как вы выразились, никто не танцует. Западу мы чужды со своей идеей просвещенного патриотизма, но и родная власть почему-то интереса к нам не проявляет. Чтобы стало понятнее, сколь трудно в России быть государственником, расскажу вам историю, как меня решили чем-нибудь наградить к пятидесятилетию.

– …которое вы, Юрий Михайлович, отпраздновали осенью позапрошлого года.

– Ну да, двенадцатого ноября.

– Вам ведь, кажется, по такому случаю Госпремию вручили.

– Правительственную. А есть еще президентская, главная.

– Чем они разнятся?

– Денежным наполнением. Президент дает пять миллионов рублей, а правительство – миллион.

– Значит, вы получили ту, что поменьше? Обидно, конечно, но тоже деньги, в хозяйстве сгодятся.

– Я не об этом. Премию мне дали как литератору за сборник «Небо падших», куда вошли романы «Козленок в молоке», выдержавший к тому моменту двадцать шесть изданий, и «Замыслил я побег», переиздававшийся двенадцать раз. Это только в России, заграница не в счет. Словом, отметили писательский труд, что со мною случалось нечасто. До этого лишь в восемьдесят шестом году я удостоился премии Ленинского комсомола за «ЧП районного масштаба»… Но вы увели мою мысль в сторону, я собирался рассказать совсем об ином. Примерно за полгода до юбилея меня решили наградить как главного редактора «Литературки», а значит, общественную фигуру. Коллектив оформил бумаги на орден «За заслуги перед Отечеством» четвертой степени.

– Почему не третьей или второй?

– Нельзя, надо по порядку идти – четвертая, третья, вторая… Документы отправили по инстанциям, через несколько месяцев они вернулись с комментарием: не годится, поскольку у представленного к ордену нет других наград. А у меня действительно отродясь ничего такого не водилось.

– Даже удивительно.

– Отнюдь. Я же всю жизнь состоял в оппозиции к действующей власти – и во времена СССР, и при Ельцине, следовательно, не мог рассчитывать на благосклонность правителей. После выхода в девяносто третьем «Демгородка», посвященного расстрелу Белого дома, «Литературка» на пять лет забыла о существовании писателя Полякова. Единственная рецензия, посвященная мне, называлась «Лукавая антиутопия» и содержала призывы разобраться с автором… Словом, дожил я до пятидесяти лет без правительственных наград и дальше спокойно продолжал бы жить, если бы не инициатива коллег.

– А на медаль вы в отличие от Василия Теркина не соглашались?

– Почему же? Я был готов на все, стало интересно, чем дело закончится. Параллельно наблюдал, как к пятидесятилетию награждают Машу Арбатову, потом этого… как его?.. забыл фамилию… дурацкие песни поет… Бориса Гребенщикова.

– Я не ошибся, Юрий Михайлович, вы не поклонник БГ?

– Умоляю вас! Это же чистой воды фармазонство.

– Еще Андрей Макаревич ваш ровесник, одногодка.

– Да, известный борец с советской властью. Помню, как на Совете творческой молодежи при ЦК комсомола мы голосовали за покупку для «Машины времени» новой аппаратуры. Брал и не брезговал. Сегодня у нас все оппозиционеры. Чем крепче припадал прежде к груди КПСС, тем громче сегодня кричит о заслугах перед демократией. Ну так вот… Маша, Борис, Андрей и некоторые другие выдающиеся деятели отечественной культуры свои награды получили, а мне завернули представление даже на медаль.

– Кто-то посчитал, что и это для вас много?

– Наоборот, решили снова поощрить каким-нибудь орденком. Все-таки давно человек работает, фильмов по его книгам куча снята, газету от гибели спас. Словом, начался новый этап сбора документов. Так и продолжается по сей день. Третий год волокита тянется. Даже забавно!

– Или обидно?

– Если бы мечтал о карьере или строил какие-то наполеоновские планы, был бы повод огорчаться. К счастью, к регалиям и чинам я всегда относился по-философски. Мои амбиции в литературе, в читательском признании. Но ведь известны случаи, когда нереализованное честолюбие буквально вгоняло людей в могилу.

– Например?

– Остроумнейший человек, прекрасный сатирик и пародист Александр Иванов не смог пережить того, что его обнесли Государственной премией. Он жил за границей, когда позвонили из Москвы и предложили приехать на вручение. Иванов прилетел в Россию и узнал, что в последний момент комиссия по Госпремиям изменила решение не в его пользу. Сан Саныч тут же с горя запил и помер. Поверьте, это не байка, именно так и произошло.

– Хорошо, хоть вы, Юрий Михайлович, не принимаете все близко к сердцу.

– Мне хватает не только внешнего сарказма, как у Иванова, но самоиронии. Однако давайте абстрагируемся и вообразим, что человек хочет послужить державе не только из патриотических чувств, но и – частично – из честолюбивого расчета. Пару раз вот так его пнут, и он скажет: «Да идите вы к лешему, найду себе другое отечество, которое умеет ценить людей».

– У вас такая мысль никогда не возникала?

– Нет, конечно, иначе в восьмидесятые годы сочинял бы то, что нравилось советской власти, а в девяностые старался бы угодить Ельцину и его окружению. Я же всегда писал не по заказу, а по собственному желанию.

– Что не спасло вас от клейма конъюнктурщика.

– Это клевета критиков, которые не в силах смириться, что мои книги становятся популярными без их подсказок. Они ведь искренне верят, будто должны наставлять и направлять читателей. Якобы те сами не разберутся, где литература, а где – макулатура. А в случае со мной критики вроде лишним звеном оказываются, вот и злятся. Чтобы найти хоть какое-то объяснение, почему «Сто дней до приказа», «ЧП районного масштаба», «Апофегей» стали бестселлерами, решили записать меня в конъюнктурщики. Мол, Поляков пытается угодить публике, знает, что ей понравится. При этом никто не задается вопросом, в чем же был мой расчет, если «Сто дней» писались в восьмидесятом году, а вышли в свет только в восемьдесят седьмом? Похожая история и с «ЧП», тут разница между написанием и публикацией составила пять лет. Странный какой-то конъюнктурщик, не находите?