Через 18 лет Юлиан Семёнов откровенно признаётся всё ещё любимой Е.М. в том, что он "ужасно, до нестерпимой боли обиделся" на неё за то, что не села на багажник мотоцикла, неприспособленный для езды. И далее, 42-летний мужчина, уже вкусивший плоды писательской славы и отец двух дочек от любимой Е.М., начинает возмущаться придумавшими народную мудрость: мол, "Принимай человека ты таким, каков он есть". И признаётся, что лично он желает воспринимать Е.М. только такой, какой она ему мечталась. И никакой другой!
Автор "Прощания с любимой женщиной" пишет:
"...Наверное, не надо мне было уговаривать тебя тогда. Но если бы я думал о наших с тобой отношениях как политик, исповедующий постепенность, тогда значит, нет любви, ибо, когда начинается политика, тогда вступают в силу законы, не связанные с нежностью. Сейчас я думаю, что каждому, кто приходит регистрировать любовь, надо выдать анкету из пяти пунктов и попросить ответить на нее через полгода, и никак не раньше. В этой анкете должно быть пять параграфов; ответы предполагаются однозначные, никаких компромиссов.
Первое: хорошо ли вам вдвоем, когда ты ищешь сухие губы и когда нет тайны, и в этом - самая прекрасная тайна бытия, и нет времени, а в этом - его высший смысл.
Второе: хорошо ли вам двоим в концерте, театре, кино, в галерее? Интересно ли вам понимать друг друга, открывая мир, который отныне принадлежит вам двоим?
Третье: хорошо ли вам сидеть вдвоем за столом и есть мясо, или грызть черный сухарь, или пить сухое вино или пустой чай.
Четвертое: хорошо ли вам, когда вы вместе уехали в горы и идете вдвоем по тропе, и одинаково ли вы видите небо, и стеклянные ручьи, и поля тюльпанов, и можете ли вы не отставать друг от друга, преодолевать усталость, чтобы не мешать друг другу, ночевать у костра - и не гневаться, что нет места на турбазе?
Пятое: хорошо ли вам, когда приходят друзья, или один из вас не любит друзей и требует, чтобы пришли иные люди, или вовсе не хочет никого видеть, полагая, что любовь довольствуется данностью - ты и я, и никого больше? Нарушение гармонии в любом из этих пяти параграфов чревато горем.
Ты тогда не хотела показаться смешной. А почему твое "я" должно было утверждаться во мнении случайного прохожего, который встретится нам в лесу? Разве это достойно - быть рабом чужих мнений? С милым-то и в шалаше рай, а тут красный "Ковровец"!.. Знаешь, наверно, именно тогда я ощутил свою жалкость - я был бессилен переубедить тебя. Ты смотрела на себя не своими и не моими глазами - ты смотрела на себя со стороны. Вообще-то созерцание - это великий дар. Оно подобно мгновению, когда человек соприкасается с прекрасным, когда он освобождается от всего земного и бренного и слышит вечность. Это обретение того, что неведомо сейчас остальным, - вот, наверное, что такое созерцание. Но ведь первые созерцатели, добрые древние эллины, дали разрушить свой мир культуры потому, что созерцание, как и все великое, чревато вторым смыслом - отрицанием атакующего начала, пренебрежением перед действием, которое всегда определяется скоростью...".
Писатель углубляется в "высокие материи", забыв о том, что настоящая любовь - явление паранормальное и иррациональное. Он пишет, что есть и другая форма созерцания - это обращение взгляда в свой взгляд, постоянное рассматривание себя в зеркале, которое всегда криво, а собственное - особенно. Мир самосозерцателей такого рода разделен на две категории - тех, которые влюблены в себя (их большинство), и на тех, кто себя боится, считает неполноценным, не верит в себя. Это меньшинство человечества особенно ранимо; "комплексы" требуют самоутверждения, но боятся поступка, который лишь и может отринуть неверие в себя.
Любивший (и всё ещё любящий) писатель, сам всю свою жизнь занимавшийся самоутверждением и обладавший особой ранимостью, а также многими иными комплексами, пишет и такое своей Е.М., с которой решил расстаться:
"...Если бы я послушал тебя тогда, в самом начале, и не стал покупать мотоцикл, который дал мне первое ощущение скорости в пространстве, все у нас сложилось бы иначе: я научился бы спокойно относиться ко времени, и ходить пешком от автобуса, и ездить на электричке, и сидеть потом с тобой у печки, и рассказывать о прожитом дне, вместо того чтобы стараться написать день будущий. Скорость - это одна из форм несвободы. Я сам избрал свое добровольное рабство - экономить время, которое так нужно всем пишущим и рисующим, и некого винить в этом. Просто мой маленький красный "Ковровец" стал тем первым утешителем, который начал увозить меня от тебя, от себя самого, от нас. Какое-то время я еще мечтал, что ты скажешь: "Давай-ка я пристроюсь в багажнике, и мы поедем по песчаным дорожкам за Аксиньино - собирать подберезовики на Пашкиной поляне". Может быть, я слишком мало ждал? Во всяком случае, ты этого так и не сказала...".
И делает такие умозаключения:
"...По-настоящему характер человека проявляется лишь в его контактах с окружающими. Темперамент - это качество врожденное, характер - проявление борьбы человека с самим собой - за себя же. (Я писал раньше: "Характер - это такая данность, которую можно сломить, но изменить нельзя". Я отрекаюсь от этого своего мнения. Считается, что отречение от своего мнения - проявление слабости. А что, если твое мнение было неверным? Неужели лучше во имя угодности распространившемуся убеждению стоять на своем, зная внутренне, что это - неправда?) Каждый наделен даром любви к себе, а самолюбие, особенно самолюбие болезненное, - зло, самая страшная тирания. Тот, кто смог преступить жалость к себе, - только тот обладает даром обновления, ибо лишь отдающему воздается сторицей".
Возможно, писатель и прав. Вот только непонятно: "Кому адресованы эти умозаключения? Любимой, но уже практически покинутой, Е.М. или ему самому - тоже наделённому не только даром сложной любви, но и болезненным самолюбием?..
Вторую часть своего прощания с любимой Е.М. Юлиан Семёнов написал, после того, как в парижском метро увидел встречу и расставание незнакомых мужчины и женщины. В вагоне, в котором сидел писатель было пусто - лишь он да одинокая женщина, стоящая у двери. Эта женщина чем-то напоминала писателю его любимую Е.М. И Юлиан Семёнов откровенно в этом признаётся: "... Вообще-то у многих парижанок глаза похожи на твои - так же широко поставленные, они выделяются на лице, словно бы вобрав в себя все самое главное, и поэтому нос, лоб, брови, губы лишь дополняют эти глаза, в горьких пунктирах ранних морщин".
На следующей станции в вагон вошел мужчина - седой, жилистый, высокий, лет пятидесяти. Какое-то мгновение он разглядывал пустой вагон, рекламные плакаты, которые известны всем парижанам, потому что меняют их раз в сезон. А затем, он стал тайком разглядывать в оконном стекле отражение лица женщины. И когда взгляды их встретились в безмолвном холоде стекла, мужчина закашлялся, неловко прикрыв рот широкой ладонью, и осторожно перевел взгляд с изображения женщины на нее. И женщина посмотрела на него, и случилось что-то такое, что случается, когда встретились два человека, за каждым из которых - жизнь.
Юлиан Семёнов пишет, для себя и любимой Е.М.:
"...Видимо, мужчина и женщина думали о своем, о прошлом, но потому лишь, что они увидели сейчас друг друга. Когда возможно будущее, люди обычно начинают вспоминать старое. Каждый из них просматривал свою жизнь, словно на монтажном столике старую кинопленку. А разве можно "отмотать" жизнь назад? Это ведь не пленка с мертвым изображением, это то, что было и чего никогда не будет больше. Наверное, то, что они смотрели сейчас, было киноповестью, с резкими монтажными стыками прошлого и настоящего, причем прошлое было черно-белым, а настоящее казалось им цветным, то есть истинным, единственно истинным. Мужчина и женщина смотрели друг на друга неотрывно. Лица их были недвижны - жили глаза...".
